Чистый грех - Сьюзен Джонсон

— Ладно, подправлю вопрос, — произнес Адам, сдвигая подушечку пальца на верхний край ее груди. — Просто скажи мне: я прав или нет?

— Прав, — прошептала она, подаваясь вперед таким образом, чтобы его палец скользнул по лифу платья и оказался на соске. — Пра-а-ав… мммм… совершенно прав!

— Однажды ночью меня так разобрало, — жарким шепотом признался он, поглаживая сквозь тонкую ткань острый холмик соска, — что я чуть было не вскочил на коня — хотел скакать в Виргинию и повидаться с тобой!

— Это было бы замечательно! Зря ты сдержался! — Я хотел ощутить, как твоя ножка прижимается к моей…

— Но потом благоразумие взяло верх, — усмехнулась Флора, — и ты подумал: а стоит ли ради такого пустяка трястись в седле добрый десяток часов!

— Ради «такого пустяка» я трясся в седле хороших три часа — опомнился и повернул назад только у брода через Пайн-Крик.

— Досадно. Ведь я так томилась по любви!

— Тебе хотелось мужчины?

— Я хотела тебя.

Он слегка защемил ее сосок двумя пальцами и строго спросил:

— Спала с кем-нибудь?

— Фу, ты ревнуешь!

— Была бы охота ревновать! — воскликнул Адам, отпуская сосок. Затем, уже с обычной надменной небрежностью уверенного в себе мужчины, осведомился: — Так с кем же ты спала?

— Не твое дело. А чью плоть услаждал ты на протяжении этих двух недель?

— Соревнуемся в пошлости? — уже совсем отчужденным голосом спросил Адам и окончательно убрал руки с ее тела. Теперь он смотрел на Флору с хорошо знакомым циничным прищуром.

— В этих играх я тебе не товарищ, — возразила девушка. — Не путай меня со своей супругой.

— Ты, конечно, совсем другая?

— Две недели я мечтала лишь о тебе и о твоем теле. Как я могла целоваться с кем-то другим? Не говоря уже о прочем! Я не люблю эрзацы.

— Ты уж меня прости, но после нашего ураганного знакомства в доме судьи Паркмена мне не очень-то верится, что ты способна быть паинькой целых две недели!

— Хочешь верь, хочешь не верь — меня это не заботит. Что для меня важно, — тут Флора опять перешла на чувственный шепот, — так это измочалить тебя к утру до полусмерти. Сегодняшняя ночь наша — и я сполна расквитаюсь с тобой за две недели воздержания!

Адам расплылся в довольной улыбке.

— Люблю, когда женщина называет вещи своими именами.

— Когда говорит о телесной любви?

Его улыбка стала еще шире.

— Когда она говорит о телесной любви — со мной.

— А моя страсть к мистеру Адаму Серру стала бы и вовсе безмерной, если бы он от слова перешел к делу.

— Видал ли свет более нетерпеливую проказницу!.. Ну, я тебе покажу, чертовка!

Он перекатился со спины на живот — и очутился над ней. Флора легонько поцеловала его в губы.

— Да, я ужасно нетерпелива!

Она обхватила шею Адама ладонями и всем телом прижалась к нему.

— Чувствую, ты готов, совсем готов. Ну так иди сюда…

Возбуждающим движением бедер и паха девушка еще выше задрала нижние юбки, а затем взяла его снова отвердевший член и направила в свое горячее лоно.

Адам закрыл глаза, чтобы упиться каждой секундой неспешного проникновения. Казалось, сердце на мгновение-другое замерло…

Затем, с трудом разлепляя веки, он тихо процедил:

— Посмотрим, кто кого измочалит. Быть может, это я задолблю тебя до смерти!

— В претензии не буду, — кокетливо отозвалась Флора, — если вашему сиятельству угодно задолбить меня до смерти. Извольте начинать, граф! К делу, поменьше слов!

Адам властно обхватил и стиснул ее талию. В его темных глазах полыхнуло недоброе пламя.

— А ты, однако, любительница покомандовать! — промолвил он и больно сжал бока девушки.

— Временами. А ты против? — Ее обворожительные глаза смотрели прямо и бесстыже.

Ладонями она ощутила движение его мускулов — Адам отреагировал на ее задиристое «А ты против?» сперва слабым пожатием плеч, а затем осторожным «Как когда». Он был не в том положении, чтобы дерзить.

— Что значит это твое «как когда»? — спросила Флора и легонечко повела бедрами. От этой короткой фрикции обоих окатило такой волной наслаждения, что в едкой пикировке случилась долгая пауза.

— Команды бывают разные, — наконец сказал Адам — уже иным тоном и с мягкой, томной улыбкой.

— Стало быть, ты умеешь проявлять гибкость, — шепнула Флора.

Он поднял ее словно пушинку и начал медленное движение.

— До определенной границы, — рассеянно ответил молодой человек, весь сосредоточенный на месте приграничного контакта их тел.

— А мне будет позволено узнать, когда граница… рядом? — с многоговорящей хрипотцой спросила она. Ее голос гулял из стороны в сторону, как плохо закрепленное на оси колесо — в прямой зависимости от движений Адама. И эти модуляции в цепочке слов очень его возбуждали.

Он замер, проказливо держа ее на самом кончике своего члена.

— При случае узнаешь. — И начал постепенно углубляться в нее.

Затем последовала серия коротких махов, в которых, казалось, участвовали только мышцы его ягодиц. Флора застонала от удовольствия, задышала часто-часто и наконец-то упустила нить беседы. Она вся отдалась накатам наслаждения. Когда через долгую минуту Адам остановился и она, немного приходя в себя, подняла веки и посмотрела на него, он тихонько и ласково сказал: «Привет!», улыбнувшись уверенной и спокойной улыбкой мужчины, который умеет доводить женщин до экстаза и без спешки полностью удовлетворять их.

— А теперь, моя сладкая биа, снимем-ка это платье. Оно мне так мешает.

— Только платье? — усмехнулась Флора и тоном бесшабашной куртизанки тихо воскликнула: — Долой все!

Ее глаза горели огнем такого откровенного, такого бесстыжего вожделения, какого не увидишь в глазах и последней бордельной шлюхи.

Однако наглость этого взгляда была ему по нраву — волк овечке не товарищ! Подавай волчицу! Да чтоб поклыкастее! В постели именно такой — бордельный — взгляд должен быть у настоящей женщины, то есть у женщины, которая понимает и любит свое тело и знает толк в наслаждении!

— Начнем, пожалуй, вот так, — сказал Адам, чувственно ухмыляясь, — и будем продолжать в том же духе. Времени у нас предостаточно. Вся ночь впереди…

Завтракали за небольшим круглым столом в специальной комнате, которая в то утро утопала в золотистом свете. Живая трескотня умненькой Люси была такой же солнечной, как и занимавшийся за окном новый день.

На фарфоре и посверкивающем серебре лежали пшеничные лепешки, овсянка, бекон и ветчина, вареные яйца, тосты со сливочным маслом, многоцветные джемы. В центре стола красовалась вазочка цвета морской волны с лавандово-голубыми ирисами. Все достаточно скромно, непомпезно, да и прислуги поутру было совсем немного — пара лакеев и три горничных. Поэтому беседа носила раскованный характер.