Мягкая машина - Уильям Берроуз

— Привет, ми-истер, вы искать брокер, да?.. Ми узнать один хороший… Этот, — он указал в обратном направлении, в сторону лачуги, — непутевый borracho[36], ублюдочный сын суки… Берет много dinero[37]… He делать ничего… Идти со мной, миистер.

Рассудив, что хуже не будет, я направился вместе с мальчишкой в другую лачугу, построенную на сваях над прудом… С нами поздоровался довольно молодой человек, и, пока я объяснял ему, чего хочу, он молча слушал… Мальчишка сидел на корточках на полу и скручивал сигарету с марихуаной… Он пустил ее по кругу, и мы все курнули… Брокер сказал: да, он может принять подготовительные меры, и назвал цену значительно ниже той, на которую мне велели рассчитывать… Как скоро?.. Он взглянул на полку, на которой я увидел ряд песочных часов сложной конструкции с песком разных цветов: красным, зеленым, черным, синим и белым… Часы были помечены условными знаками… Он объяснил мне, что песок символизирует цветное время и цветные слова… Он указал на отметку на зеленых часах: «Потом… Один час»… Достав немного сухих грибов и трав, он начал варить их в глиняном горшке… Когда зеленый песок коснулся знака, он наполнил глиняные чашечки и вручил одну мне, а другую мальчишке… Я выпил горькое снадобье, и почти мгновенно в моем мозгу мультипликацией зашевелились уже виденные мною изображения остатков материальной культуры и кодексов майя… Комната наполнилась запахом спермы, смешанным с вонью навозной кучи… Мальчишка принялся бормотать и подергиваться и рухнул на пол в припадке… Я увидел, что под тонкими брюками он испытывает эрекцию… Брокер расстегнул мальчишке рубаху и стащил с него штаны… Пенис толчками поднялся, пуская струи в одном оргазме за другим… Зеленый свет залил комнату и проник сквозь тело мальчишки… Внезапно он сел и заговорил по-майянски… Слова спиралью текли у него изо рта и зримо повисали в воздухе, как усики вьющихся растений… Я почувствовал странное головокружение и понял, что это морская болезнь, характерная для путешествий во времени… Брокер улыбнулся и протянул руку… Я передал ему гонорар… Мальчишка одевался… Он кивком поманил меня за собой, я встал и вышел из лачуги… Мы шли по тропинке в джунглях, мальчишка впереди, подергиваясь всем своим резвым телом, как пес… Мы шли много часов и лишь к рассвету добрались до поляны, где я увидел несколько сажавших кукурузу работников с заостренными кольями и тыквенными бутылями семян… Мальчишка коснулся моего плеча и удалился по тропинке, скрывшись в предрассветном тумане джунглей…

Выйдя на поляну и обратившись к одному из работников, я ощутил, как непосильный груз зловещего контроля насекомообразных впихивает мои мысли и чувства в заранее подготовленные формы, втискивая душу в незримый мягкий порок… Работник окинул меня взглядом безжизненных глаз, лишенным как радушия, так и любопытства, и молча вручил мне сажальный кол… В том, что чужаки забредали сюда через джунгли, не было ничего необычного, поскольку почва во всем районе была истощена… Поэтому мое появление обошлось без комментариев… Я трудился до заката… Надсмотрщик с кривой палкой, который носил замысловатый головной убор, служивший признаком его высокого положения, определил меня в лачугу… Я лег на подвесную койку и сразу же почувствовал проникающее зондирование телепатического допроса… Я включил мысли придурковатого молодого индейца… Через несколько часов незримое присутствие сняли… Первое испытание я прошел…

Все последующие месяцы я работал в поле… Столь однообразное существование очень помогало мне носить маску умственно отсталого… Как я узнал, после длительного обучения человека могут перевести с полевых работ в каменотесы, которые высекают стелы, но лишь тогда, когда жрецы убедятся, что любая мысль о сопротивлении подавлена навсегда… Я решил сохранять анонимный статус полевого работника и привлекать к себе как можно меньше внимания…

Все вечера и нерабочие дни заполнялись непрерывным циклом празднеств… По этому случаю появлялись жрецы в замысловатых костюмах, зачастую наряженные многоножками или омарами… Жертвоприношения совершались нечасто, но я был свидетелем одной отвратительной церемонии, во время которой молодого пленного привязали к столбу и жрецы раскаленными добела медными клешнями вырвали его половой член… Узнал я кое-что и о том, какие страшные наказания определены для тех, кто осмелится бросить вызов правителям или всего лишь подумать о таком вызове. Смерть в Печах: нарушителя помещали в конструкцию из сцепленных медных рашперов… рашперы нагревались до белого каления и медленно смыкались вокруг его тела… Смерть в Многоножке: “преступника” привязывали ремнями к кушетке, и его заживо пожирали гигантские многоножки… Эти казни совершались тайно, в помещениях под храмом.

Я сделал записи празднеств и непрерывной музыки, напоминавшей высокочастотный писк насекомых, которая весь день сопровождала труд работников в поле… Однако я знал, что одно лишь воспроизведение этих записей приведет к немедленному разоблачению… Для принятия решительных мер я нуждался не только в фонограмме, но и в образной дорожке… Я уже объяснял, что майянская система контроля зависит от календаря и кодексов, в которых содержатся знаки, символизирующие все мыслительные процессы и эмоциональные состояния, возможные у человеческих существ, живущих в столь жестких условиях… Это инструменты, с помощью которых они чередуют и контролируют мыслительные единицы… Кроме того, я обнаружил, что сами жрецы не вполне понимают, как работает эта система, и что в результате интенсивной подготовки и напряженных занятий я, несомненно, знаю о ней больше, чем они… Техники, которые разрабатывали систему контроля, уже вымерли, и тогдашний жреческий род находился в положении человека, который знает, какие кнопки надо нажимать, чтобы привести машину в движение, но не имеет ни малейшего понятия ни о том, как починить машину, если она выйдет из строя, ни о том, как сконструировать другую машину, если эту уничтожат… Сумей я получить доступ к кодексам и смикшировать звуковую и образную дорожки, жрецы продолжали бы нажимать свои кнопки с непредсказуемыми результатами… Для того чтобы добиться этой цели, я продался одному из жрецов… (Ничего более отвратного я отродясь не испытывал)… Во время полового акта он до пояса превращался в зеленого краба, сохраняя человеческие руки и гениталии, которые выделяли едкую эротогенную слизь, а лачуга наполнялась жутким зловонием… Эти ужасные любовные свидания я был в силах вытерпеть потому, что предвкушал в свое время удовольствие от убийства этого омерзительного урода… А моя репутация идиота упрочилась настолько, что всех мер по контролю, кроме самых формальных, мне удалось избежать…

Жрец распорядился перевести меня на место сторожа в храм, где я стал свидетелем нескольких казней, видел, как заключенных с помощью печей разрывают вместе с потрохами на извивающиеся насекомообразные части, и узнал, что из этих изуродованных вопящих кусочков рождаются в печах гигантские многоножки. Пришла пора действовать… Приняв лекарство, которое дал мне доктор, я занял тело жреца, получил доступ к помещению, где хранились кодексы, и сфотографировал книги… Получив в свое распоряжение звуковую и образную дорожки машины контроля, я уже мог ее разобрать… Мне оставалось лишь перепутать порядок записей и порядок изображений, после чего этот измененный порядок взяли бы и ввели в машину… У меня были записи всех сельскохозяйственных операций — вырубки и сжигания кустарника и так далее… Я привел записи горения кустарника в соответствие с образной дорожкой этой операции и сдвинул время так, чтобы распоряжение сжигать пришло с опозданием и таким образом был потерян годовой урожай… При слабеющих от голода линиях контроля я включил в музыку контроля и записи празднеств атмосферные помехи вместе со звуковой и образной дорожками бунта…

«Отрезать словесные линии… Отрезать музыкальные линии… Сокрушить контрольные образы… Сжечь книги… Убить жрецов!.. Убить! Убить! Убить!..»

Машина с такой же безжалостностью, с какой прежде она контролировала мысли, эмоции и чувственные восприятия работников, теперь отдала приказ разобрать себя и убить жрецов… Я имел удовольствие видеть, как в поле поймали надсмотрщика, продырявили ему кишки горячими сажальными кольями и набили их кукурузой… Я расстегнул свой кинопистолет и стремительным натиском взял храм… Это оружие с помощью вибрационной съемки превращает образ в атмосферные помехи… Видите ли, жрецы действительно были всего лишь словом и образом, старым фильмом, который все крутился и крутился — с мертвыми актерами… Когда я ворвался в аппаратную и сжег кодексы, жрецы вместе с храмовой стражей взлетели на воздух в серебристом дыму… Ощущая под ногами подземные толчки, я спешно выбрался оттуда, а вокруг градом сыпались известняковые глыбы… С неба давила непомерная тяжесть, ветры земли вырывали с корнем огромные пальмы… Майянский календарь контроля затопляли приливные волны.