Мягкая машина - Уильям Берроуз

Уцелевший. Уцелевший. В моем детстве не первый. Три тысячи лет в шоу-бизнесе и всегда держусь от греха подальше. Я же был танцором у Пещерных Каннибалок в Ледниковом Периоде. Помните? Все это сваленное в пещерах мясо и Голубая Королева, покрытая известняковой плотью и вползающая в твои кости, точно серый холодный мед… так их хранят — не мертвыми, но парализованными — с помощью этой жуткой дряни, которую стряпают из вампира, летучие мыши путаются в волосах, Герти, всегда прячь свои волосы подальше внутрь, если дома вампир, скверно входить в чужие дома. У испанцев есть для этого слово, кажется, “a jeno”[31] реквизит или нечто вроде того, я-то знаю, но уа lа уо[32] все смешаю. Они зовут меня Puto[33] Бетономешалка — ну разве не остроумно? Кое-кто считает меня глупцом, но я вовсе не глуп… а один мой любовничек сказал, что с ушами, дрожащими и пламенеющими от желания, как горящие листья, я похож на мегеру, и это были его последние слова, запечатленные на моей ленте памяти, — вместе с кучей других воспоминаний, которые внушают мне отвращение, вы не поверите, в какие гнусные делишки я впутывался, когда работал Мастером Выживания… а они думают, это смешно, но я не смеюсь, разве что наскоро, между словами, не хватает времени, сами понимаете, в смехе они до меня доберутся, он не отталкивает их так, как болтовня, а теперь смотрите…»

Замирает фильм, и свет исчезает, и публика громко ворчит голосом Джонни.

«Видите… — Ночные тени вновь заняли ресторанные места и принялись пить ресторанные напитки и вести ресторанные разговоры… — Они хитрецы, только и всего. Короче, я был танцором у этих грозных старых пизд особенно им по нраву приходились парализованные мужчины и мальчики сложенные в штабеля до самого потолка как на фотографиях из Бельзена[34], которые мне доводилось видеть, или одного из тех жутких зараженных мест, а я сказал: «Опять они за свое…» Я сказал: «Старая Армейская Игра». Я сказал: «Ставь Доллар». Вот он есть, а вот его нет… Парализованный этим отвратным месивом, которое Сапфировая Богиня выпускала из холодной язвы, всегда открытой у нее на губах, то есть из отверстия в известняке, сами понимаете, она была вроде как вся покрыта одним из этих однополых ритуалов… Как следует сосредоточился там, внутри, и испустил лучи, дабы предотвратить катастрофу, вызываемую неким вирусом, занесенным незадолго до этого из захолустного гепатита… Однако, сдается мне, я слишком много говорю о личных делах… Но я знаю одного крупного профессора-атомщика, тоже очень толкового, так он сказал: «Секретов больше не существует, лапочка», — когда я крутил с ним любовь за срочную информацию. Мой дядюшка все еще дает мне десятку за свеженький ядерный секрет, а в наше время десять лет — это, дорогуша, не шутка, когда почти любой запросто может забрести сюда из пустыни с документом на передачу права и стащить девичью заначку прямо из ее владений… должен сказать, это сущая правда, но кое-кого из нас, мальчиков, так тянет к порядочной человеческой жопе, так тошнит от этой гнусной пизды, что противно смотреть… Короче, я попросту повторяю то, что слышу по спаренным телефонам.

Этих старых пещерных пизд я держал в страхе с помощью одного из номеров своей программы, где я в наряде Черной Вдовы исполнял Американский брачный танец. Я мог сделать так, что лицо мое колыхалось, вы не поверите, а звуки, которые я издавал в… э-э… оргазме, когда Она меня пожирала, — сами понимаете, я играл обе роли, изображал Саму Богиню и ради пущей безопасности превращался в камень… А у Нее для меня не хватало сока, вытекавшего из той дыры, ее единственного отверстия, и ее перенесли — вместе с жалкой платформой, вместе с жопой без формы — слепые уникумы без яиц, им пришлось ложиться на пол и подползать под Ее платформу в Костюме Носильщика-Многоножки, надевать который считалось большой честью, а они постоянно дрались из-за протокола ползанья, или проползкола… Так вот, все эти мальчики были сложены в штабеля до самого потолка и покрыты известняком… сами понимаете, они были не мертвее свежей устрицы, но умирали, как только раскалывалась раковина, и их пожирали, дрожащих, душистых и вкусных. И правильно — витамины… пожирали с помощью маленьких, украшенных драгоценностями стругов — нефрит, сапфиры и рубины цвета цыплячьей крови, сплошное великолепие. Разумеется, я стибрил все, что сумел сцапать своим цепким геморроем, — этому я научился, когда воровал в чикагских магазинах, чтобы платить налог за коксовое наслаждение. Три тысячи лет в шоу-бизнесе… потом, а может, и раньше, Майянский Календарь испоганили, сами знаете… я играл роль Кукурузного Бога в Священной Церемонии Повешения — дабы плодоносил сорт кукурузы, выведенный тем импресарио, что специализируется на чудесных эпизодических ролях, кои мне как раз впору, точно презерватив, он толкает умнейшие речи. Он к тому же еще и доктор, Знаменитый Врач, он перекроил мне лицо после того, как “Катастрофа” столкнулась лоб в лоб с моим “бентли”… копы говорят, они отродясь такого удара не видели, а это специальный паспорт, который я должен иметь при себе, — я не был полностью уничтожен.

А вот и мой доктор, он перекроил мне лицо после катастрофы. Теперь он зовет меня Пигмалионом, разве не остроумно? Вы его полюбите».

Доктор сидел в поблескивающем никелем хирургическом кресле. Его мягкая бескостная голова была покрыта серо-зеленым пушком, правая сторона лица, на дюйм ниже левой, гладким пузырем распухла вокруг мертвого, холодного подводного глаза.

— Доктор, познакомьтесь с моим другом, Агентом мистером D, он к тому же весьма привлекателен. (Бывает, он едва слышит, что ему говорят. Очень толковый специалист.)

Доктор вытянул свои укороченные жилистые пальцы, в которых неоновыми огнями блеснули хирургические инструменты, и разрезал лицо Джонни на кусочки света.

— Желе, — сказал доктор жидким бульканьем в затвердевших лиловых деснах. Его язык был раздвоен, и, когда он говорил, половинки переплетались. — Живое желе. Оно прилипает к человеку и растет на нем, как на Джонни.

В руки доктора были вкраплены маленькие папулы ткани. Доктор вынул из уха Джонни скальпель и срезал папулы в пепельницу, где те принялись медленно шевелиться, выделяя зеленый сок.

— Говорят, его хуй совсем не синхронизировался, вот он и отрезал его и сделал у себя в промежности какую-то жуткую пизду. У него есть целая палата, полная “поклонников”, как он их теперь называет.

При благоприятном ветре слышно, как они визжат на Ратушной площади. И все говорят: «Но это же интересно».

До катастрофы я был в лучшей кондиции, сами увидите в этой интересной картине.

Ли отвел взгляд от картины, посмотрел налицо и увидел мерцающие, фосфоресцирующие шрамы…

— Да, — сказал он, — я вас знаю… — вы мертвое ничто, которое бродит у всех на глазах.

Короче, мальчишка восстановлен и пялит на меня глаза, а вот он опять — днем позже бредет через улицу, и на лице его мерцает: “Этот номер не пройдет”… Копия есть инородное существо, нечто готовое прокрасться внутрь… мальчишки пусты и банальны, как солнечный свет, ее неизменный путь… Так он всего лишь точная копия, верно?.. пустое пространство оригинала…

Вот я и следил за двойником до самого Лондона, на “Хук фон Холланд”, и схватил его, когда он пытался придушить педрилу в одной спальне-гостиной… Я надеваю антибиотиковые наручники, и мы переходим в клуб “Мандрагора” для краткой содержательной беседы…

— Что тебе это даст? — резко спросил я.

— Запах, который я неизменно ощущаю, когда их глаза лезут из орбит… — Мальчишка посмотрел на меня, слегка приоткрыв рот и показав самые белоснежные зубы, какие только видело данное Частное Око[35]… застегнутая наперекосяк военно-морская форма, подбитая соленым туманом и пороховым дымом, запах хлорки, рома и заплесневелых суспензориев… А может, в резервной каюте, которая всегда заперта, прячется агент из отдела наркотиков… Там есть лестница в чердачную комнату, из которой он выглядывал и где расхаживала его мамаша… говорят, она умерла… умерла… с такими-то волосами… рыжими.

— Где ты его ощущаешь? — не унимался я,

— Повсюду, — сказал он, глаза пустые и банальные, как солнечный свет… — Точно весь покрываюсь шерстью… — Он смущенно поежился, хохотнул и выпустил сливки в свое тряпье…

— А после каждого дельца я хожу в кино… Сами знаете… — И он подал мне знак, мотнув головой влево и вверх…

Тогда в ответ я подал ему тот же знак, и слова запрыгали у меня в глотке, готовые вырваться, что они неизменно делают, когда я прав:

— Ты совершаешь паломничество?

— Да… Дорога в Рим.

Я убрал антибиотики и оставил его с мечтательным мальчишеским видом завязывать салфетку в палаческий узел… В автобусе из аэровокзала рядом со мной сел худощавый серый человек… Я предложил ему сигарету, а он сказал: «Свои имеются», — и я увидел, что он предъявляет мне бляху… «Полиция Сверхновой… Полагаю, вы — мистер Снайд». — И он подвинулся вправо и принялся шмонать меня, разглядывая фотографии, читая письма, исследуя мой временной трек…