Избранное - Фердинанд Фингер

Нашли мы пару метров, чтоб укрыться,

А сволочуга все крутил, крутил,

И ведь не мог никак остановиться.

Но вот подумал, что уж все мертвы,

Пошел вперед, за ним немецкая пехота,

Имел всего минуту я, чтоб дальше жить,

Гранату в зад ему, огня дождался взлета.

Пока горит, гранатами назад в пехоту,

Она остановилась, увидав горящий танк.

И повернули вдруг назад, наверно, неохота.

А наши из окопов в спину им строчат.

По линии по всей горят десятки танков,

Немедленно пошла атака – тот кровавый бой,

Кто выйдет из него, покажет время,

А там посмотрим, кто из нас уж мертвый, кто живой.

И друг мой верный из Одессы-мамы,

Новейший шмайсер изучает, просто смех.

Системы этой он совсем не понимает,

В сравненье с деревянной – вовсе и не грех.

Окончилась война – израненный, домой,

А бабушка и мама ждали на дороге.

И я спросил, не помнят ли они,

Когда «Костлявая» на самом на пороге.

И мне был назван этот день и час,

Когда кровавый бой – атаки завершились,

Они провидцы – чувствовали все,

И на коленях в этот день обе за меня молились.

Молитвой близких, любящих тебя,

Ты будешь защищен небесной мощью,

Ты ею дорожи – она покрепче, чем броня,

Она доходит к Господу и днем, и ночью.

22.04.2009

Отступление

Война. Осенняя промозглая погода,

За сеткою дождя не видно ничего.

И глинистою грязью, слякотью полна дорога,

И от нее спасенья нет ни у кого.

На ней и хрип, и храп людской и лошадиный,

Он раздается над восточной стороной,

И отступленье, отступленье, отступленье.

И это хуже, чем последний смертный бой.

Дорога не дорогою, и вьется, как змея,

И всасывает в грязь свою людские души,

Воронками истерзана, траншеями исчервлена,

А на десятки километров там ни сантиметра суши.

Дорога не дорогою, и вьется, как змея,

И всасывает в грязь свою людские души,

Воронками истерзана, траншеями исчервлена,

А на десятки километров там ни сантиметра суши.

Здесь трубы деревень стоят в щемящей голости такой,

Здесь бесприютность, голод, холод, неизвестность.

Здесь карк вороний раздается над толпой,

Отчаяньем и матом вся покрыта местность.

Вот вдруг затор. В колдобину попала пушка.

В упряжье там попала тройка дохлых лошадей.

И постромок, освободившись от оглобли перелома,

Хлестает по лицу скопившихся людей.

Бедняги рвутся из последних сухожилий,

В канаве слышится отчаяннейший мат людей,

«На нет и спроса нет, а ну, их на хуй»,

Бросают пушку вместе с трупами издохших лошадей.

И бесполезные своею прошлой жизнью,

Ты погляди – подряд, подряд, подряд.

И тут и там Т-тридцать четверки,

И «Тигры», «Фердинанды», перевернутые здесь лежат.

Вдруг крик: «Ложись, ребята, воздух!!!»

И в грязь лицом десятки тысяч вдруг.

Лежат, спиной прикрытые от смерти,

Лежи, терпи и не дыши, мой друг.

Десятки тысяч словом, словно пулей, уложили,

А пуля убивает только цель одну,

Евангелие здесь только применимо,

Одним лишь словом уложить несчастную и рваную толпу.

У летчика земля, как карта на планшете,

Прямой наводкой бьет наверняка,

А там среди солдат и старики, и женщины, и дети,

Но ведь чужие старики, и мать, и дети, и жена.

Прошла атака, люди поднималися из грязи,

Война, собака, что ты сделала с людьми?

И молча, друг поддерживая друга,

На тыщу меньше на восток понуро побрели.

Не так все просто – голова змеи, что на восток,

Свободна от людей с оружием для боя,

А хвост змеи поближе к западу – туда нельзя,

Он «смерша» охраняется конвоем.

А все ведь для того, чтоб кто-то не сбежал,

Которому тот запад вдруг покажется родною стороною,

Попробуй, друг, рискни – не отступай,

То будет дел тем «смершевцам»– конвою.

Прошли десятки лет, и если жив тот летчик,

Я не завидую ему в его судьбе,

В ненападенье, в отступленье находились люди,

И как прощение отмолит перед Богом он себе?

10.04.2009

Возвратился

Я вышел, черт возьми, хоть ранен, но живой

Из тех боев кромешных – хуже ада,

Из страшной тьмы растерзанных домов,

Теперь домой – домой, и это высшая моя награда.

Четыре с половиной года я прошел в боях,

Был много ранен, видел много горя,

Но как в Берлине, я не видел в страшном сне,

Там русских и немецких трупов было море.

Здесь каждый дом был неприступен и, когда

Мы «Гитлерюгенд» из развалин выбивали,

Они зубами в кирпичи вгрызались – детвора.

И много нас, прошедших всю войну, поубивали.

Попробуй-ка, войди в горящий тот подъезд,

где за углом тебя мальчишка поджидает,

Но мы не «Гйтлерюгенд» – опыт есть войны,

Гранату без чеки – пусть получает.

Уничтожал нас огненной струею огнемет.

Казалось, мы ползем на доты, заживо сгорая,

Из всех ослепших окон убивал строчащий пулемет,

И смерть нас поджидала здесь в конце войны у края.

Мы рвались к канцелярии, чтобы потом

Не говорили – не добили, и мы жизни не жалели.

Но здесь не повезло, другие прорвались с трудом,

Хотя мы первые добить проклятого хотели.

Ведь как обидно здесь погибнуть, ведь последний бой,

Ведь заслужил свою-то жизнь продолжить хоть немного,

Я за спину не прятался, всегда на передовой,

Просил судьбу оставить мне дорогу к дому.

Мечтал: в деревне появлюсь в наградах, орденах,

Чтоб не сказали, что войну прошел задаром,

А будет ли потом легко иль тяжело в трудах,

Мне все равно после войны, гори оно пожаром.

Там ждет меня давно моя жена,

И двое ребятишек – уж наверно позабыли,

А фотографию мою и треугольники с войны,

Я думаю, они давно уж с фронта получили.

Пословица права, что «гоп не говори!»,

Пока не перепрыгнул ты, сердешный, ямы,

Щенок в пятнадцать лет – мне в тридцать пять влепил,

Да так, что мне не снилось ни во сне, ни в яви.

Ну, госпиталь, «нет худа без добра» – пословица опять,

Я познакомился с сестричкой, в восемнадцать лет девчонкой,

И здесь впервые пожалел, что тридцать пять,

Что не был ей ровесником-мальчонкой.

Мы подружились, и сестренка рассказала мне тогда,

Что был один, который поматросил – бросил,

И что теперь беременна она,

И что ей делать – у меня совета просит

О господи! Что делать мне, да при такой беде?

Ну, как домой девчонке при позоре возвращаться,

И в маленьком российском городке

Ее ведь заклюют – никто не будет с ней общаться.

И я пообещал: «Поправлюсь, и к тебе домой,

В твой городок вдвоем мы в скорости приедем.

Совру – ребенок от меня, и будем жить втроем,

И всем родным скажу, что скоро свадебку отметим».

Ну, как решился я на это – лучше в бой,

С рождения не врал, и вдруг так сразу,

Я как бы стал не сам самим собой,

Хотя подумал, что когда-нибудь я смою лжи заразу.

Ну, как решил, все сделал, как солдат,

Приехал, объяснился с тетками и братом,

Все, как по-настоящему, я свадебку сыграл,

И вдруг почувствовал себя совсем не виноватым.

И я уехал – честь девчонки спас, и счастлива она,

И с чистою душой, счастливейший на свете,

В деревню я приехал – обняла меня жена,

Как от чужого дяди отшатнулись дети.

Увидел я, что ладненько в моей семье,

Жена одета и довольна, сыты дети,

А по деревне уж такая нищета —

Какой другой ты не найдешь на белом свете.

Пройдя военный ад, я цену жизни знал,

Не стал расспрашивать в семье, что и откуда,

А виноватых – невиновных я не стал искать,

Взял вещевой мешок и быстренько оттуда.

Ведь на войне таких нередко я встречал,

Ребят хороших, но с таким потухшим взглядом,

Все потому, что кто-то с тыла отписал,

Что жены и невесты их с другими рядом.

Судьба меня щадила, и поклон ей дорогой,

Из пулемета я строчил за «синенький платочек»,

Я верил в преданность жены, идя на бой,

Меня не убивал без пули тыловой дружочек.

А те несчастные утратили всю веру в жизнь,

Пред боем часто в стельку напивались,

На пулемет, из дота изрыгающий огонь,

Без страха и оглядки, голову сломя, бросались.

Приехал я обратно в тот забытый городок,

Обнял, расцеловались с милой, мнимою женою,

Что было рассказал, потом был «Загс»,

Она сказала – любит, мы пошли дорогою одною.

Я верил в преданность – поэтому живой,

Ведь я не знал, что за спиною был иуда,

Спасибо Господу, что от доноса был спасен,

Спасен был проявлением Божественного Чуда.

24.06.2009

Воздушный бой

Летчикам-героям посвящаю

Год сорок третий. Наш аэродром и взлет.

Мой истребитель и товарищ мой ведомый,

Вот разбежались, и вверх скорей, в полет,

Со взлетной полосы, так мне знакомой.

Эх, небо, небо! Детская моя мечта сбылась,

Осуществилась, стала былью,

И в небе я уже не человек – сейчас

Я птица – у меня есть крылья.

С мотором мощным, от вибрации его

Весь корпус самолета изнывает,