Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Когда я думаю о Боге, я не могу думать об урядниках, – сказал прыщавый Семен и оглянулся. Но Нестеровича в комнате уже не было.
Сын корчмаря подошел к восточной стене и стал шептать дневную молитву. Он молился не потому, что верил в Бога, а потому, что ему хотелось каких-то других слов, не таких расхожих, как «вице-губернатор», «золотые», «постель», «еда». Правда, и слова молитвы были такие же знакомые, но в них журчал какой-то иной, потусторонний смысл, безобидный и завораживающий. Единственное, что прыщавому Семену всегда мешало, была стена, немая, безропотная, безответная. Она маячила перед ним и дома, и в синагоге, и даже небо, на котором обитает Господь, было для него не чем иным, как огромной, опрокинутой навзничь, голубой или затянутой тучами стеной, которую ни один смертный пробить не в силах. В отличие от отца, засыпавшего Всевышнего своими мелочными и никчемными просьбами, прыщавый Семен поучал Бога и все время старался втолковать ему, что, пока не рухнет стена между смертными и их идолом, пока человек воочию не убедится в его могуществе, не обожжет свою плоть о котлы с кипящей смолой для грешников, до тех пор каждому на свете будет дозволено все: убивать, вешать, предавать, доносить, отрекаться. Третье отделение могущественней Бога, ибо награду жандарма – пятьсот золотых – можно потрогать руками, на собственной шкуре можно испытать и его кару. А что Бог? Его золотые и его виселицы, его миро и его смола там, за облаками. Стало быть, бойся и чти не Господа, а жандарма… Ардальона Нестеровича… уездного исправника Нуйкина… и, коли можешь, сам стань жандармом. Не обязательно в мундире.
Морта принесла еду в тот момент, когда прыщавый Семен примеривал у восточной стены жандармский лапсердак.
Ел он под удары грома, докатывавшегося откуда-то из-за леса, вяло черпая ложкой щавелевый суп, забеленный сметаной. Через окно было видно, как молнии полосуют небо: вспыхнут, зальют все до самого горизонта и погаснут. Прыщавому Семену вдруг пришла в голову безотрадная мысль, что и сам он похож на молнию, только без грома и без неба, и что если он кого-то и может поджечь, то только самого себя, незадачливого, никого не любящего и нелюбимого. Прожил на свете больше тридцати лет – и что он видел, чего добился? Нахлебник, ухажер крепостной девки, сообщник урядника, тупицы и солдафона. А ведь совсем недавно, каких-нибудь десять лет тому назад, он еще мечтал стать великим раввином, наподобие Виленского Гаона Элиаху мечтал посвятить себя избавлению евреев от пороков и унизительного раболепия перед каждым городовым, вывести их из неволи, как Моисей из Египта.
Как часто видел он себя во главе толпы и слышал свой громоподобный голос:
– Евреи! Я зову вас на землю праотцев. Все, в ком осталась хоть капля чести и достоинства, за мной! За мной, сыны и дщери Израиля!
А чем все кончилось?
Все кончилось тем же: равнодушием и страхом. Трижды проклятым еврейским страхом. Оказалось, собственная задрипанная лавка, собственная корчма и парикмахерская дороже, чем камни иерусалимского храма.
Даже родной отец, отдавший его в учение к рабби Ури и позже пославший его в Тельшяй, в ешибот, сказал ему:
– Семен! Брось свои бредни, займись лучше торговлей. Пока евреи соберутся на Земле обетованной, твои кости сгниют. Вот тебе для начала двести рублей, открой лавку и продавай не камни иерусалимского храма, а селедку.
И он послушался, открыл лавку и сгорел потому, что евреи покупали селедку не у него, а у его соседа.
Когда прыщавый Семен вернулся в местечко, ему уже ничего не хотелось: ни Иерусалима, ни селедки. От селедки его просто мутило, и с тех пор в доме не держали ее, хотя корчмарь Ешуа терпел на этом большие убытки.
Прыщавый Семен кончил есть, поставил миску на стол и лег.
За лесом по-прежнему гремело, и молнии, необычайно яркие и недолговечные, вспыхивали в окне, как дурное предзнаменование.
Наконец зарядил дождь. Крупные капли клевали стекло, как куры хлебные крошки.
На цыпочках в комнату вошел корчмарь Ешуа.
– Ты не спишь? – спросил он.
– Чего тебе надо? – грубо одернул отца прыщавый Семен.
– Ничего.
– Раз ничего, зачем пришел?
Прыщавый Семен искал ссоры, но Ешуа был начеку.
– Тебе привет от Вайсфельда, – начал издалека корчмарь.
– Так я тебе и поверил.
– Ей-богу… О твоем здоровье справлялся… И еще тебе привет от Симхе Вильнера…
– Тоже о моем здоровье справлялся? – сверкнул глазами прыщавый Семен.
– Он всегда справляется… хоть и дальний, но все-таки родственник.
– Все?
– Что все?
– Все приветы?
– Вроде бы все…
– Тронут. – Прыщавый Семен вдруг встал с кровати, подошел к отцу, взял за плечи, повернул к двери и властно прохрипел: – Иди! А то, не дай бог, еще заразишься.
Ешуа и эту обиду снес.
– Да, – задумчиво протянул корчмарь. – Весь дом горит… от пола до крыши… и чад от нас идет по всему местечку…
– Что ты мелешь?
– Я видел его… того… в ермолке…
– Где? – оживился сын.
– Я его до Рахмиэлова овина довез.
– Ты… довез?
– А что? Еврею приходится ладить даже с нечистой силой.
– И что же ты узнал?
– Сирота… мать погромщики убили… кровь, говорит, еще не засохла…
– Чья?
– Матери… на булавке…
– Брешет, собака!
– Проехали мы с ним от развилки до окраины, а я до сих пор опомниться не могу… всю ночь ворочался… не спал…
– Говоришь, у Рахмиэлова овина слез?
– Да, – сказал корчмарь. – Ты его, Семен, не трогай! Может, в твоей хворобе он и не виноват. Я даже его к нам пригласил. Накормим, дадим денег на дорогу, и пусть едет с миром…
Прыщавый Семен молчал и что-то обдумывал.
– А если не придет?
– Тем лучше, – ответил корчмарь.
– Нет, – возразил сын. – Так легко он не отделается…
– Зачем еще один грех брать на душу?
– Один или сто… Кто виноват в одном, тот виноват во всех.
– Что же, по-твоему получается, я и за грехи урядника отвечаю? – поддел сына Ешуа.
– Отвечаешь! – воскликнул прыщавый Семен. – Разве ты хватаешь его за руки, когда он кого-нибудь порет или лезет в чужой карман? Все мы грешники… И этот твой несчастненький в ермолке тоже… только до его греха докопаться надо… И я кровь из носу – докопаюсь… Праведник вшивый нашелся… посланец Бога… все мы посланцы дьявола, все… Иди!
– Господи! Горим, горим, – пробормотал Ешуа.
– Горим, – согласился прыщавый Семен. – Горим и водкой тушим.
У двери корчмарь Ешуа обернулся:
– Зачем к тебе Нестерович приходил?
– Приветы передал, – усмехнулся прыщавый Семен. – От уездного исправника Нуйкина… от виленского вице-губернатора, от царя-государя Александра Второго… справляются о моем здравии, спрашивают, не нужно ли чего-нибудь мещанину Семену Манделю…
– Не связывался бы ты с ним, – посоветовал корчмарь.
– А с кем прикажешь связаться? С Маркусом Фрадкиным? С братьями Спиваками? Да я для них трактирный ублюдок, от меня за версту твоей водкой разит.
– Можно отсюда уехать.
– Куда? В Ковно? В Вильно?
– В Америку.
– Торговать селедкой? И там на мещанина Семена Манделя какой-нибудь урядник или исправник найдется. Зачем менять исправников?
– Умному еврею и исправник – не помеха.
– А я не умный… Я дурак. А дураку даже собственный отец – помеха.
– Ты еще болен, Семен.
– А я никогда не был здоров.
– И все же мой совет: держись подальше от Нестеровича. Если еврей чего-то и может добиться в жизни, то не чужими наручниками, а своими руками…
Через три дня прыщавый Семен впервые вышел из дому. Он слонялся по двору, вокруг корчмы, дышал полной грудью и ни о чем не думал. Он подолгу сидел под дикой грушей и глядел на крохотные сморщенные плоды, на корявый ствол, на чистое, как будто выстиранное небо, по которому куда-то плыло единственное заблудившееся облако, быстрое и легкое, как детское сновидение. Прыщавый Семен провожал его печально-завистливым взглядом, и оно, просвеченное чужой болью, как бы замедляло свой бег.
– Чего здесь сидишь? – спросила у него Морта.
– Смотрю…
Прыщавый Семен помолчал и добавил:
– Вон на то облачко… На что оно, по-твоему, похоже?
– На что? – Морта вскинула голову. – На кошку… Вон – мордочка, а вон – хвост…
– На кошку, говоришь, – разочарованно протянул Семен. – А я подумал… это, конечно, глупо… Я подумал, что оно похоже на мою душу… Ха-ха-ха… Маленькое белое пятнышко в неоглядной пустоте… мечется… летит… тает… и никому, ни Богу, ни черту, нет до нее дела…
– Чем сидеть, пошли лучше коней поить, – неожиданно предложила Морта. – Я поведу каурого, а ты – гнедую.
– Пошли, – столь же неожиданно согласился Семен.
Они шли лесом: Морта впереди, ведя за поводья каурого, а Семен с гнедой чуть сзади. Лошади едва трусили, отряхивая с грив сосновую хвою.
Прыщавый Семен смотрел на загорелую шею Морты, на ее крепкие шуршавшие в траве ноги и чувствовал, как с каждым шагом к нему возвращаются силы и бунтует изголодавшаяся, не укрощенная болезнью плоть.
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Жизнь продолжается (сборник) - Александр Махнёв - Русская современная проза
- Золотые пешки - Андрей Глебов - Русская современная проза
- Подстроенная случайность - Юлия Скипочка - Русская современная проза
- Зеленый луч - Коллектив авторов - Русская современная проза
- Посылка на небо. Только про-ЗА - Наталья Метелица - Русская современная проза
- Голубой Маврикий - Жорж Кулецкий - Русская современная проза
- Сборник. Книга 2. Роман «День седьмой» и другие избранные произведения - Александр Войлошников - Русская современная проза
- Ночью небо фиолетовое - Тай Снег - Русская современная проза