Долина в огне - Филипп Боносский

— Пойду спать, — сказал он. — Разбуди меня в четыре, мама. Я должен прислуживать при ранней обедне.

Мать кивнула, не взглянув на него. Ее рука лежала на столе; казалось, она хочет дотянуться до отцовской руки, но что-то ее останавливает.

Мальчик вышел из кухни и по темной крутой лестнице поднялся в спальню. Он горбился от усталости. Пробравшись между кроватями, он опустился на колени перед домашним алтарем и начал молиться. Сон одолевал его. Перекрестившись, он забрался в постель, где уже лежал Джой, свернувшись калачиком в теплом гнездышке. Джой пошевелился и сонно спросил:

— Бенни?

— Спи, спи, — ответил Бенедикт, скользнув под старое стеганое одеяло и мирясь с его несвежим запахом.

— Я ждал тебя, — невнятно пробормотал Джой.

— Спи, — повторил Бенедикт.

Наступила тишина, затем голос Джоя снова произнес:

— Бенни, разбуди меня. Я пойду вместе с тобой в церковь.

Бенедикт хотел было ответить, но сон уже завладел им, голос ему не повиновался.

— Бенни! — опять раздался настойчивый сонный шепот Джоя. — Спасибо тебе, что ты вернул тележку!

Бенедикт еле различал его слова сквозь сон, но Джой добавил откуда-то совсем издалека:

— Я знал, что они не сцапают тебя, Бенни!

Бенедикт не ответил ему.

6

Заря еще не занялась, а Бенедикт уже поднялся с постели. Проснулся он сам. Проходя через кухню, он увидел отца, — тот спал, прижавшись щекой к столу, а рядом лежало письмо. Мальчик остановился. Фитиль керосиновой лампы был прикручен. Отец дышал неслышно и, казалось, совсем обессилел. Выражение лица его смягчилось, рот слегка приоткрылся. Бенедикт долго смотрел на него; на душе у него было смутно, он с тревогой вспомнил библейскую историю про Ноя и его сыновей, а потом задумчиво вышел из дома.

На северной стороне небо пылало. Шлак сбрасывали всю ночь. Мальчик быстро пошел по Тенистой улице к Большому Рву, под мышкой он нес стихарь, который мать постирала и отгладила. От голода у него бурчало в животе, и на мгновение он ужаснулся, представив себе наступающий день: сначала ранняя, затем поздняя обедня. Сколько ему предстояло дел!

Пройдя несколько кварталов, Бенедикт немного успокоился. В каком бы он ни был настроении, он всегда испытывал затаенную гордость, когда в предрассветной прохладе спешил в церковь по молчаливым улицам, — спешил исполнить благочестивое, богоугодное дело. Все еще спали, а он бодрствовал и служил богу. Чувство исполненного долга было ему глубоко приятно. Он прошел до Горной авеню, но, вместо того чтобы свернуть на нее, направился к домам, протянувшимся вдоль Большого Рва. Здесь тоже еще никто не проснулся, вокруг царила тишина, и Бенедикт невольно пошел осторожнее, держась середины улицы.

Кроме него самого да матушки Бернс, никто не знал об этой предрассветной миссии, которую он добровольно выполнял каждое воскресенье зимой и летом, в жару и в холод.

Старая негритянка поджидала его. Сидя у окна, она созерцала маленький мирок, лежащий перед ее глазами. На голове у нее был кружевной чепчик, на плечах черная шаль. Она всегда была уже одета к его приходу. Завидев Бенедикта, она постучала кольцом по оконному стеклу, а он приветливо помахал ей рукой. Дверь была не заперта. Надо было только повернуть дверную ручку, оттолкнуть кота Тома, и вот он в одной из двух ее комнат.

Привел его сюда отец Дар. Матушка Бернс намеревалась принять католическую веру, и Бенедикт с огромным увлечением стал подготавливать ее к этой торжественной церемонии. Раньше ему не приходилось встречать негров-католиков, и благочестивое намерение матушки Бернс служило ему доказательством неограниченной, безбрежной власти католицизма. Истинная вера завладевала людьми даже в таком маленьком местечке. Когда-то сын матушки Бернс служил привратником в церкви. В католическую веру его обратил отец Дар, который сам до сих пор не переставал искренне этому удивляться и считал почти чудом: молодой негр был единственным человеком, которого отец Дар привел в лоно церкви. Бенедикт обучал тогда сына матушки Бернс катехизису, истории церкви и другим религиозным предметам, читал ему библию и хорошо его подготовил. Мальчик присутствовал при обряде крещения, во время которого отец Дар сильно волновался. Но затем Сэм Бернс уехал в Детройт, чтобы никогда больше не возвращаться в домик у Большого Рва.

Матушка Бернс жила на деньги, которые посылал ей сын. Она и прежде внимательно прислушивалась к тому, как Бенедикт продирается с Сэмом сквозь дебри катехизиса, и, когда сын уехал, попросила Бенедикта продолжать занятия с ней. Мальчик был далеко не уверен, умеет ли она читать, но у него не хватало смелости спросить ее об этом.

Бенедикт вошел с деловым видом, слегка нахмурившись. Положив стихарь на стол, покрытый пожелтевшей от времени, искусно связанной кружевной скатертью, он сказал:

— Надеюсь, матушка Бернс, вы выучили за эту неделю все, что я вам рассказывал.

— Да, да, мастер Бенедикт, — ответила она и, опираясь на палку, встала со стула. Волосы у нее были белые как снег. Она пошарила в кармане, нашла очки и медленно, с трудом подошла к столу.

— Болят у меня кости сегодня, — объяснила она, добродушно поглядывая на улицу через полуоткрытую дверь. — Утро довольно прохладное.

— Я должен быть в церкви к началу службы, — строго сказал Бенедикт и открыл катехизис. Он зарделся от слова «мастер», — уж очень почтительное обращение. «Но ведь вы еще не «мистер», — объяснила ему как-то раз матушка Бернс.

Она со вздохом села рядом с ним.

— А я целый час сидела ждала вас, да все смотрела через Ров, как вспыхивает пламя, — сказала она. — Боюсь, что когда-нибудь огонь перебросится сюда и уничтожит все наши дома.

— Ну что вы, матушка Бернс, — этого никогда не случится, — успокоил ее Бенедикт, и ему показалось, что она полностью верит ему.

Старушка достала из буфета, стоявшего в маленькой комнате, тарелку с домашним печеньем. В этой же комнате помещались темно-красная кушетка, два плетеных стула, качалка и круглый стол, за которым сидел Бенедикт. Затем она скрылась на кухне, а он закричал ей велел:

— Не надо мне чаю, матушка Бернс! Вы же знаете: мне нельзя пить чай, я и раньше вам это говорил!

Ответа не последовало, и через минуту она вернулась с двумя чашками чаю, над которыми колыхались два облачка пара, как души, возносящиеся к небесам. Он понял, что безнадежно объяснять ей, что ему нельзя ни пить, ни есть перед причастием. Она поставила перед ним чай и печенье, замешанное на патоке. Бенедикт закрыл глаза, перекрестился и поднес чашку к губам. Во время короткой молитвы он постарался объяснить Иисусу Христу, почему он вынужден нарушить свой пост. Горячий чай проник в его пустой желудок, и по всему телу разлилась приятная теплота.

Затем Бенедикт открыл катехизис в серой обложке, на которой был изображен Христос с воздетыми к небу руками, и выжидательно посмотрел на матушку Бернс.

Но ей еще не хотелось начинать урок. Сначала ему пришлось ответить на несколько вопросов.

— Как здоровье вашей бедной мамы?

— Она понемногу поправляется, — ответил Бенедикт.

— А ваш папа?

— Очень хорошо, матушка Бернс, очень хорошо.

Она тихо кивала, как бы заранее соглашаясь со всеми ответами. В глазах ее виднелись красноватые прожилки. Бенедикт поспешил опередить ее дальнейшие вопросы:

— Джой тоже в порядке, хотя немного простудился.

— Немного простудился? — переспросила она с интересом.

— Да, и Рудольф здоров, только он ушиб большой палец на ноге.

— Ушиб большой палец, — повторила она и снова покачала головой.

— И у Винса все в порядке, — сказал он.

— А, это ваш непутевый брат, — заметила она и снова покачала головой.

Потом он открыл книгу и вопросительно посмотрел на нее.

— Урок восемнадцатый, — начал Бенедикт. Он был очень терпелив с ней, и иногда в ее глазах зажигались лукавые искорки. Склонив голову, она с восхищением смотрела на него своими умными глазами, словно наилучшим учеником являлся он сам. Заря, как кошка, подкрадывалась к порогу. Долгая, полная опасностей ночь миновала. — Урок восемнадцатый, — повторил Бенедикт. — Я объяснил вам о святых и реликвиях еще в прошлое воскресенье, — начал он несколько торжественно. Она энергично закивала, чтобы уверить его, что помнит урок. — Теперь мы поразмыслим о третьей заповеди господней. — Он остановился, чтобы убедиться, что она внимательно слушает. — Какая вторая заповедь господня? — спросил он.

— Вам удобно сидеть? — поинтересовалась она.

— Вторая заповедь господня: не поминай имя господа бога твоего всуе, — проговорил он строго.

— Это было у нас на прошлой неделе, — напомнила она.

— Я знаю, — еще строже сказал он. — Какая третья заповедь господня? — сказал он и сам же ответил: — Третья заповедь господня: не нарушай день субботний. — Он посмотрел на нее. — Что это означает?