Спасенное сокровище - Аннелизе Ихенхойзер

— Ты принесла мне завтрак, Ольга?

— Завтрак? — возмущенно переспросила Минна Брозовская и погрозила ему палкой, с которой никогда не расставалась, потому что у нее были больные ноги. — Завтрак можешь сам себе принести. Мы тоже будем в пикете. Понятно? — И она указала на свою руку; действительно, там, повыше локтя, алела красная повязка.

Ольга Геллер застенчиво кивнула. У мужчин от неожиданности едва не отнялся язык. Первым пришел в себя Карл Тиле.

— Сейчас же отправляйтесь домой! — накинулся он на женщин. — Вы что, хотите сделать нас посмешищем? На нас смотрят рабочие всей Германии, а мы будем прятаться за бабьи юбки. Постыдились бы!

Но он сразу же раскаялся в своей грубости, — матушка Брозовская лишь презрительно рассмеялась:

— Глядите-ка, мужчины обиделись! Эх вы, герои! Я вам одно скажу: раз мы с вами вместе голодаем — значит, и бороться будем вместе, нравится вам это или нет, неважно. Точка!

Ее решительность придала мужества и Ольге Геллер, которая с непривычной для нее твердостью заявила:

— Мы останемся здесь, нас прислал Брозовский!

— Черт бы вас… — заворчал Карл Тиле.

— Черту мы не нужны, — оборвала его Минна Брозовская, — а вот вам пригодимся!

— Ха-ха, пригодитесь! Вот это здорово! Слыхали, ребята?

Но Карла никто не успел поддержать, потому что Ольга Геллер, указывая на дорогу, воскликнула:

— Вы думаете, мы считать не умеем? Нас обогнало на велосипедах восемь горняков, а вернулось только пять. Куда же делись остальные трое?

Мужчины смущенно переглянулись.

Вальтер Гирт поймал в траве кузнечика и с сосредоточенным видом смотрел, как он прыгает у него по руке.

— Оставь их, Ольга, — со смехом сказала матушка Брозовская. — Троих штрейкбрехеров они пропустили нарочно. — И она рассмеялась прямо в лицо мужчинам.

— Ну ладно, оставайтесь, если думаете, что от вас будет польза.

Подтверждение не заставило себя ждать.

— Смотри, Ленерт, — сказал Георг, тот самый мальчик-откатчик, которому Иоганн Брахман спас жизнь во время обвала. — Что это там, в поле?

Действительно, посреди зеленого овса мелькали какие-то темные фигуры.

— Ого! — воскликнул Карл Тиле. — Вот мошенники!

— Предоставь-ка это нам, — сказала матушка Брозовская и потянула за собой Ольгу Геллер.

Их красные повязки замелькали в овсе.

Словно из-под земли, выросли они перед штрейкбрехерами — тремя пожилыми мужчинами, которые на четвереньках пробирались к руднику.

— Гляди-ка, как они ползают на брюхе в угоду хозяевам, — сказала Брозовская. — Или, может, вы майских жуков ловите? — Она нагнулась и иронически осмотрела всех троих. — Ах, батюшки мои! Да ведь это же Альфред Нойдорф! Жаль, что тебя сейчас жена не видит, вот бы она глаза вытаращила. Может, и лучше, что ее здесь нет. — В голосе матушки Брозовский появились сочувственные нотки: — Бедная Луиза, она бы сквозь землю провалилась от стыда.

— Замолчи, змея. — Старый слесарь Нойдорф смущенно высморкался. — Я еще ни одного дня не пропустил с тех пор, как впервые спустился в шахту. Я человек трудовой, люблю порядок. Какое мне дело до забастовки! — забормотал он растерянно, но вдруг осекся: — Стану я тут с бабами пререкаться! — Он поднялся и, тяжело ступая, побрел обратно, откуда пришел.

Матушка Брозовская рассмеялась:

— Вот так-то лучше! Привет Луизе!

За Альфредом Нойдорфом пристыженно поплелся домой и второй рабочий. Но третий, электрик Грейнерт, ничего не хотел слушать. Он упрямо двинулся дальше.

— Смотри не струсь: в руднике-то одному страшновато! — крикнула Брозовская ему вслед.

Ольга Геллер, казалось, что-то придумала:

— Подожди-ка, может, его хоть это образумит.

Она догнала Грейнерта и выхватила у него завернутый в газету завтрак, который он нес под мышкой. Штрейкбрехер растерялся. Сначала он хотел отнять у Ольги пакет, но, скосив глаза на дорогу, увидел, что за ними наблюдают пикетчики, и решил, что вступать в борьбу не стоит.

Обе женщины вернулись на свой пост у дороги. Было уже шесть часов. Все с тревогой смотрели на подъемник. Придут ли в движение колеса? Шли минуты. На стальных копрах, поблескивая спицами, покоились огромные шкивы. От них наискось, в машинное отделение, уходили канаты. И вот канаты едва заметно задрожали — колеса начали вращаться, сначала медленно, потом все быстрее, пока спицы не слились в один сверкающий диск.

— Проклятье! Значит, нашлись негодяи, которые спустились в рудник, — возмутился Карл Тиле.

Немного спустя подъехал Брозовский на своем стареньком мотоцикле.

— Привет! Ну, как дела?

— Кое-кто все-таки спустился в шахту, Отто.

— Вот как? Сколько же их?

— Трудно сказать. — Август Геллер пожал плечами. — Это мы виноваты.

Брозовский взглянул на смущенные лица горняков и обеих женщин.

— Только носы не вешать! — сказал он. — Мы давно не бастовали. Придется опять начинать с азов. Но теперь это пойдет у нас быстро, вот увидите.

Он поехал дальше.

В рудник спустились немногие, всего шестьдесят два горняка. В основном это были пожилые люди и инвалиды, занятые на подсобных работах. Да и могли ли шестьдесят два человека обеспечить работу целого рудника?

Когда наступил полдень, дирекция была вынуждена отправить штрейкбрехеров домой. Снова пришли в движение огромные колеса — и шестьдесят два человека поднялись на поверхность. Колеса остановились. На руднике «Вицтум», на руднике «Клотильда», на руднике «Вольф» — по всему Мансфельду. Забастовка!

В Эйслебене состоялось собрание. Профсоюзных руководителей, попытавшихся выступить против забастовки, горняки с позором выгнали из зала.

После собрания рабочие вышли на демонстрацию. Они прошли по всему Мансфельду, и в каждом поселке из низеньких, бедных домиков выходили горняки и присоединялись к демонстрантам. Развевались знамена, и впереди полыхало красное знамя из Кривого Рога.

Демонстранты проходили мимо терриконов, мимо рудничных подъемников с неподвижно застывшими колесами, мимо медеплавильных заводов с высокими трубами, из которых не валил дым. Мощная рука забастовки остановила заводы и рудники.

Молчал колокол — рука стволового не прикасалась к нему; решетка закрывала ствол шахты, и некому было отодвинуть ее. Подъемная клеть не спускала рабочих под землю и не поднимала к дневному свету вагонетки с медной рудой.

Ни грамма меди эксплуататорам! Ни одного грамма меди! Внизу, в шахте, было темно и тихо. Стояли вагонетки, локомотивы и поездные составы. Не мигали во мраке огоньки рудничных ламп, не грохотали отбойные молотки, вгрызаясь в породу. Забойщики отложили в сторону отбойные молотки, навальщики — лопаты, а мальчикам-откатчикам надоело за пинки и за гроши толкать в забоях тяжелые вагонетки.

И наверху тоже царила тишина. В сортировочных больше не отделяли руду от пустой породы; не тянулись груженые поезда к медеплавильным заводам: на заводах потухли плавильные печи. Ни грамма меди медным королям!

Восемнадцать тысяч человек приняли участие в демонстрации. День был жаркий. Горняки шагали босиком, перекинув ботинки через плечо, — так было легче идти, да и подметки поберечь не мешало. В поселках демонстрантов встречали женщины и протягивали им кувшины и фляги с холодной водой.

Бастующие рабочие Мансфельда под красными знаменами шли по шахтерскому краю.

Кастрюля

И вот прошло уже две недели, а канатные шкивы над рудниками все еще оставались неподвижны.

Бабушка Брахман торопливо, насколько позволяли старые, больные ноги, ковыляла вниз по переулку, круто спускавшемуся к Рыночной площади. Под мышкой она несла какой-то предмет, завернутый в газету. Старушка была не на шутку разгневана, с лица ее не сходило сердитое выражение.

— Уж я им покажу, уж я им задам! — бормотала она.

Перед зданием стачечного комитета расхаживал длинноногий, прямой, как палка, полицейский вахмистр Шмидт. Он и не подумал уступить старухе дорогу.

— Чего это вы так бежите? — накинулся он на нее. — Теперь никто не спешит, все бездельничают. Вот уже две недели знай себе прохлаждаются.

— «Прохлаждаются»! Вам легко говорить, вы без хлеба не сидите, — рассердилась бабушка Брахман и, глядя ему прямо в глаза, отчеканила: — А все-таки ни один честный горняк с вами не поменялся бы.

Полицейский от неожиданности растерялся. Он привык безнаказанно оскорблять людей, а уж таких, как эта старуха, и подавно. Но, прежде чем он успел опомниться, бабушка Брахман уже скрылась в дверях комитета.

— Где Брозовский? — сердито спросила она Августа Геллера, который прикалывал вырезку из газеты «Роте фане» на щит для стенной газеты.

— Здесь его нет, бабушка.

— Когда же он придет?

— Скоро.