Спасенное сокровище - Аннелизе Ихенхойзер

Грейнерт отпрянул назад. Потом бросился ловить одного из ребят. Петер и другие мальчишки неслись за ним по пятам вниз по переулку и размахивали консервными банками, продолжая орать:

— Штрейкбрехер, штрейкбрехер, штрейкбрехер!

Грейнерт обернулся и попытался схватить Петера, но вся орава уже мчалась назад.

— Ну, подождите вы, негодяи! — пропыхтел он.

На шум в переулке собиралось все больше и больше народу.

— Так ему и надо, — смеясь, сказал какой-то горняк. — Это же позор!

— Видно, получил по заслугам, — подхватила молодая женщина. — Будь он мой муж, я бы его в два счета выгнала из дому.

Мальчишки гремели банками и орали до хрипоты. Если Грейнерту и удавалось поймать одного из них за рукав, тот, визжа, вырывался и начинал распевать еще громче прежнего.

Наконец бедный электрик выбился из сил. Не глядя по сторонам, он бросился назад к своему дому и захлопнул за собой калитку. Люди, посмеиваясь, разошлись. Убежали и мальчишки.

В переулке наступила тишина. Только черно-белый плакат кричал: «Здесь живет штрейкбрехер Грейнерт!»

Пять зарубок

Уже пятую неделю стояли колеса над подъемниками рудников. Для бастующих шахтеров это были долгие недели.

В низкой, полутемной кухне с двумя крошечными оконцами обедало семейство Энгельбрехтов. Шестеро ребят усердно вылавливали бобы из супа, который мать получила в стачечном комитете.

Слышен был только стук ложек о жестяные миски.

— Пятая неделя! — сказал старик Энгельбрехт, обращаясь к сыну, «Энгельбрехту-младшему», как его называли в поселке.

Сын, угрюмый, скупой на слова человек, работавший на шахте навальщиком, ничего не ответил.

— Скоро шестая, — пропищал курносый Андреас и провел пальцем по зарубкам на краю стола.

Четыре большие зарубки означали недели, четыре маленькие — дни. Это был стачечный календарь Андреаса.

— Вот сорванец! — Дед шутливо нахмурил густые брови. — К тому времени, когда придется нести стол в ломбард, от него уже ничего не останется.

Энгельбрехт-младший, не спуская глаз с детей, проворчал:

— Если так будет продолжаться, мы все умрем с голоду.

— Нет, мы не умрем с голоду, — снова вмешался Андреас. — Я сегодня видел Брозовского с повозкой, он вез целую гору капусты!

Мальчишка даже облизнулся.

— Ну и что же?

— Это ему все крестьяне дают, — объявил Андреас и торжествующе оглядел все семейство; он был рад похвастать своими познаниями.

— Крестьяне дают, — повторил отец и подпер голову руками. — Надолго ли этого хватит?

Старый Энгельбрехт ударил кулаком по столу.

— Довольно! — На этот раз в глазах его сверкнул неподдельный гнев. — Когда крестьяне ничего не дают, ты ворчишь; когда дают, тоже ворчишь. Ты слишком часто встречаешься с этим пройдохой Шульце.

— Опять во всем виноват Шульце! Что ты имеешь против него?

— Что я против него имею? — спросил старик и перегнулся через стол. — Я тебе объясню. Да вот хоть вчера. Иду я через площадь. У погребка на ступеньках сидят горняки, и с ними Шульце. Я остановился и слушаю, как этот тип разглагольствует. Битых пять минут простоял, а он все каркает и каркает: «В конце концов мы же все равно проиграем. Так какой в этом смысл?» И так без конца. Самое досадное, что всегда находятся малодушные люди, которые прислушиваются к его болтовне. А хозяевам только этого и надо. И как это ты не видишь, куда клонит этот отвратительный тип.

— Но ведь он же сам был за стачку!

— Потому что ему ничего другого не оставалось. Но ты еще увидишь, он нас предаст. Такие, как он, только и ждут удобной минуты.

Сын стремительно вскочил из-за стола:

— У булочника бери в долг, у бакалейщика бери в долг! Да разве на такую ораву напасешься! — Усталым жестом он надел шапку и, ссутулившись, пошел к двери. — До каких же пор еще терпеть! — сказал он обернувшись.

— Пока не победим, пока медные короли не сдадутся, вот до каких пор, — резко ответил старый забойщик.

— Этого нам придется долго ждать. Они не сдадутся никогда.

— Мы тоже.

Старик погладил обвислые кончики своих светлых усов.

Уже в дверях Энгельбрехт-младший еще раз обернулся:

— Андреас!

— Да, отец?

— Господин Грейнерт сказал мне, будто ты был с мальчишками, которые сыграли с ним эту бессовестную шутку.

Андреас струсил и мысленно уже представил себе, как он стоит перед отцом со спущенными штанами.

— Я объяснил господину Грейнерту, что мой сын такими вещами не занимается.

Отец выжидающе посмотрел на Андреаса.

Тот, опустив голову, проговорил:

— Да, я был там. Ведь Грейнерт — штрейкбрехер.

— Это тебя не касается! Не смей водиться с хулиганами. Ясно? Если я еще хоть раз услышу что-нибудь подобное, ты у меня получишь, щенок!

И он вышел, хлопнув дверью.

Андреас облегченно вздохнул. На этот раз он легко отделался. Он взглянул на дедушку. Тот сочувственно кивнул ему и спросил:

— Кто же это научил вас так осрамить Грейнерта?

— Никто. Сами придумали. Ведь мы пионеры.

— Кто?

— Пионеры, — громко повторил Андреас, подумав про себя: «Дедушка стал совсем плохо слышать». Но, увидев по лицу деда, что тот по-прежнему ничего не понимает, добавил: — Мы с Петером в воскресенье вступили в пионеры. Только галстуков у нас пока нет. Но ничего, мы их получим.

— Смотри-ка, вот молодцы!

Ночной бой

Луна, выглядывая из облаков, заливала своим бледным светом поля и терриконы. Над беспорядочным нагромождением рудничных строений возвышались черные, растопыренные устои подъемников. Листья фруктовых деревьев, стоявших вдоль дороги, слегка шумели под ночным ветром.

За время забастовки это было уже второе полнолуние.

Мансфельд не спал. Забастовщики, собравшись в сотни маленьких групп, несли вахту.

По проселочной дороге шагал отряд пролетарской самообороны. Люди тихо переговаривались. Словно светлячки, вспыхивали во тьме огоньки папирос. Кто-то негромко запел песню о Карле Либкнехте и Розе Люксембург. Ее подхватил второй голос, звонкий и чистый. Постепенно к ним присоединялись все новые и новые голоса, густые басы и мальчишечьи дисканты. Негромко, но уверенно и проникновенно, как клятва, звучала в ночи песня:

Карл Либкнехт, Роза ЛюксембургСемь лет назадУчили нас, что счастье, жизнь и волюЛишь подвигами смелыми творят![10]

Впереди на шоссе вспыхнул яркий свет фар. С угрожающим грохотом навстречу мчались грузовики. По требованию разъяренных хозяев рудников правительство посылало в Мансфельд полицейские войска.

Каждый день в полном походном снаряжении прибывали всё новые отряды. Каждую минуту могли начаться бои. Теплая, летняя ночь, казалось, такая мирная, таила в себе угрозу.

Пикетчики — Отто Брозовский, Вальтер Гирт, старый забойщик Энгельбрехт, Карл Тиле, Август Геллер и стволовой Ленерт — знали это. Они были начеку.

Отряд пролетарской самообороны поравнялся с пикетом. В лунном свете лица людей казались особенно бледными. То здесь, то там раздавалось приветствие:

— Глюкауф!

— Вы из Аугсдорфа? Все в порядке?

— Смотрите в оба! Сегодня ночью на рудник «Вицтум» будут переброшены штрейкбрехеры!

У Вальтера Гирта от волнения забилось сердце: ни за что на свете нельзя пропустить штрейкбрехеров на рудник! Ни за что на свете! Сегодня ночью мы должны победить! Больше ждать невозможно. Вальтер проклинал свое вынужденное бездействие.

«Вот уже несколько недель мы только и делаем, что стоим в пикетах да устраиваем собрания. Мы не продвинулись ни на шаг. К черту! С этими бандитами нужно разговаривать по-другому». Вальтер вглядывался в темноту. Ну что ж, пусть приходят. Он нащупал свой мешочек с завтраком. Там лежали ломти хлеба, овальная коробочка с табаком и… Вальтер улыбнулся в темноту. Сквозь грубое полотно мешочка он нащупал небольшой пакет. «Пусть приходят. Мы встретим их как следует».

«Штрейкбрехеры! — Вальтер сплюнул. — У них пропадет охота наносить нам удары в спину». Он развязал мешочек, пошарил в нем рукой. Вот ломти хлеба, жестянка с табаком, спички. А вот и он! Ровный, маленький, аккуратно перевязанный пакетик. «Машина со штрейкбрехерами далеко не уйдет. Никто больше не пустит в ход колеса подъемника, никто не возьмется за отбойный молоток. Никто! Вот увидите!» Вальтер взвесил пакетик на ладони. Он был тяжелый, этот маленький, твердый пакетик динамита. Волнение Вальтера словно рукой сняло. Пусть приезжают. Его глаза нетерпеливо вглядывались в темноту.

И вдруг чья-то сильная рука точно тисками сжала его запястье. Отто Брозовский шепотом выругался.

— Ах ты, дуралей! — накинулся он на товарища. — Ведь хозяева только и ждут, чтобы утопить забастовку в крови. Дай сюда!