Спасенное сокровище - Аннелизе Ихенхойзер

Он перебежал через дорогу к воротам рудника и вскоре вернулся с одним из полицейских. Тот задрал голову и сквозь зеленый шатер листвы, усыпанной красными бусинками вишен, воззрился на мальчика.

— Слезай! — скомандовал он.

Услышав этот приказ, Петер полез еще выше. Он продолжал как ни в чем не бывало поедать вишни, но от волнения проглотил несколько совсем зеленых. Косточки он сплевывал на дорогу. Одна из них попала прямо в полицейского, щелкнув его по козырьку фуражки. Полицейский вышел из себя.

— Слезай! — заорал он, но, убедившись, что Петер и в ус не дует, обернулся и крикнул через дорогу: — Роте, подите-ка сюда! Здесь какой-то сопляк на дерево забрался!

Неуклюжей рысцой Роте перебежал дорогу. У ворот остался теперь только один полицейский.

Петеру стало не по себе. А тут еще молнии сверкают все чаще, и раскаты грома все ближе. Неизвестно, что страшнее — гроза или полиция. «А вдруг молния ударит как раз в мое дерево?» — подумал Петер, и ему захотелось домой, к бабушке. Даже самые сладкие вишни он проглатывал теперь, не замечая их вкуса.

— Ты что, оглох? — крикнул Роте, задрав голову вверх.

Озадаченные полицейские и вахтер стали совещаться.

— Может, он глухой? — предположил Готлиб. — Я одного такого мальчишку знаю — ни звука не слышит.

Петер взглянул на другую сторону дороги. Там, у ворот рудника, стоял еще один полицейский в такой же зеленой форме и со скучающим видом переступал с ноги на ногу. Последний! «Как же мне выманить его оттуда?» — подумал Петер с отчаянием и совсем уже было приготовился заплакать, но, вспомнив о Брозовском, который лежал в канаве и ждал, набрался храбрости и запел во весь голос:

Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…

Полицейским, стоявшим под деревом, песня, видно, пришлась не по вкусу. Они стали грозить Петеру дубинками. Но тот, последний, что охранял ворота, так и не сдвинулся с места. Как же теперь быть? Тут Петеру пришла новая мысль. Он привстал на суке и закричал человеку в зеленой форме.

— Эй, дядя полицейский! Я хочу у тебя что-то спросить!

Тот прислушался.

— Спускайся сейчас же вниз, не о чем нам с тобой разговаривать! — грозно крикнул Роте.

Петер не унимался.

— Ну, пойди сюда, — позвал он таким тоном, каким обычно умасливал бабушку. — Ну, пожалуйста, дядя полицейский.

Это прозвучало так жалобно и просительно, что полицейский не мог удержаться от улыбки. Он еще раз огляделся, не идет ли кто, но в сгущавшихся сумерках дорога выглядела такой пустынной, что он наконец решился. «Пойду-ка узнаю, чего от меня хочет этот сорванец», — подумал он и не спеша побрел через дорогу.

Ворота рудника остались без охраны.

Это и был как раз тот момент, которого с нетерпением ждал Отто Брозовский. Он выскочил из канавы и, пригнувшись, побежал к воротам. Позади он слышал проклятия полицейских и тоненький голосок Петера, распевавшего: «Ах, мой милый Августин, Августин…»

У широкой лестницы, ведущей к верхней приемной площадке, собрались горняки, усталые после работы, с посеревшими, осунувшимися лицами. На площадке слышались удары колокола и лязг решеток. Одна подъемная клеть за другой привозила наверх горняков. Тяжелыми шагами они спускались по лестнице и присоединялись к собравшимся. У некоторых на касках еще светились лампы.

Словно из-под земли, среди рабочих появился Отто Брозовский.

— Брозовский! — пронеслось из уст в уста.

— Как ты сюда попал? — удивился Карл Тиле. — Ведь «зеленые» торчат у ворот, как столбы.

— «Зеленые»! Да они вовсе не ворота охраняют, а деревья, чтобы, чего доброго, какой-нибудь мальчишка не нарвал горсти вишен.

Все столпились вокруг Брозовского. Каждое слово его короткой речи было ясным и доходчивым. И вот один из членов профсоюзного комитета задал решающий вопрос:

— Кто за стачку?

Неторопливо и уверенно поднимались руки — сильные, мозолистые, загрубелые руки, привыкшие держать молоток и толкать вагонетку.

— Мы бастуем!

Тут же был выбран стачечный комитет.

Когда полиция узнала, что Брозовский, вопреки специальному распоряжению дирекции, пробрался на рудник, было уже поздно, — с толпой горняков Брозовский покинул шахту.

Три дня пролежал Петер в кровати, потому что полицейские в конце концов стащили его с дерева и изрядно вздули.

Но каждый день его навещал Отто Брозовский.

— Ах ты, плутишка! — смеясь, говорил он и клал Петеру на кровать пакетик конфет.

Ни грамма меди

В понедельник все должно было решиться.

Когда солнце поднялось над горизонтом и озарило мягким светом мирно спящие города и поселки Мансфельда, на дорогу, ведущую к руднику «Вицтум», вышел рабочий пикет.

Там, где дорога поворачивала к руднику, пикетчики остановились и присели на обочине. Немного спустя к ним подъехал велосипедист.

— Глюкауф! — весело крикнул он и затормозил.

— Глюкауф! — отозвались пикетчики.

— Ну как там у вас? — спросил долговязый Карл Тиле.

— Пока тихо, — ответил горняк. — На всех улицах выставлены стачечные пикеты.

Тиле двинулся дальше.

Вскоре показался еще один велосипедист. Карл и его расспросил о положении в поселках.

— Хорошо, — сказал тот, — наши стоят на постах. Но и начальство не дремлет. На всех предприятиях удвоена охрана. Куда ни плюнь — везде полиция!

— Привет ребятам! — крикнули пикетчики ему вслед.

Прошло еще немного времени, и снова по дороге проехал велосипедист. Но он не остановился и даже не поздоровался.

— Этому, видно, некогда, — проворчал Вальтер Гирт.

— Связной с особым заданием, — предположил кто-то.

Вдруг стволовой Ленерт ударил себя по лбу.

— Связной? — завопил он и вскочил. — Кто это выдумал? Мерзавец едет на работу!

Вальтер бросился за велосипедистом, который катил прямо к воротам рудника.

— Эй, друг! — закричал он.

Но тот не слышал или сделал вид, что не слышит. Вальтер вернулся повесив голову.

— Ну, дали же мы маху. Хороши пикетчики, нечего сказать.

Между тем солнце поднялось уже высоко.

— Должно быть, скоро шесть, — промолвил один из горняков. — Сейчас начнется.

Показалась большая группа велосипедистов. Спицы колес блестели на солнце. Стачечный пикет цепью развернулся поперек дороги.

— Доброе утро, товарищи! — сказал Карл Тиле. — Здесь сегодня проезда нет.

— В чем дело? — громко и вызывающе спросил кто-то.

— Мы бастуем!

Рабочие заколебались; некоторые уже готовы были повернуть обратно, как вдруг кто-то закричал:

— А мы не желаем! К чему нам бастовать? Ничего мы этим не выиграем, только начальство обозлим, еще хуже будет. А ну, ребята, живо на работу!

Но пикетчики, ухватившись за рули велосипедов, пытались убедить рабочих:

— Неужели вы хотите стать штрейкбрехерами?

И снова большинство уже соглашалось повернуть назад, но в это время Вальтер Гирт в запальчивости крикнул:

— Да вы просто рабы капитала, для вас даже доброго слова жалко. Наломать вам шею, и все тут.

— Ах так! — взорвался один из велосипедистов. — Рабы капитала? А ну, сбивай их с ног!

Горняки попытались вскочить на велосипеды, но пикетчики только крепче уцепились за рули.

Началась страшная сумятица. Кому-то колесом отдавили ногу, кому-то подбили глаз и рассекли губу. Спор разгорелся отчаянный.

Август Геллер, не выпуская из рук руля, горячо уговаривал владельца велосипеда:

— Оставь, друг, не будь дураком. Мы должны держаться все вместе. Не хочешь же ты всю жизнь голодать. Подумай о своей жене и детях.

Спокойный, рассудительный тон Августа образумил горняка.

— Конечно, — признался он, — эта поганая жизнь мне тоже осточертела. Но я не позволю здесь разоряться всякому молокососу.

И горняк повернул велосипед, собираясь ехать обратно. За ним повернуло еще четверо. Однако в суматохе троим удалось проскользнуть, и пикетчики видели, как полицейские услужливо распахнули перед штрейкбрехерами ворота рудника. Горняки снова уселись на обочине.

— Это ты, Вальтер, виноват, что они прорвались, — сказал Август Геллер с необычной для него резкостью. — Если так браться за дело, можно все испортить. Оскорблять людей всякий умеет, убедить их куда труднее.

Вальтер Гирт свернул папиросу и что-то невнятно пробормотал.

В это время Ленерт, следивший за дорогой, с удивлением воскликнул:

— Что это? Посмотрите!

Все взглянули на дорогу и увидели Ольгу Геллер и Минну Брозовскую.

— Добрый день! — приветствовали женщины горняков.

Августу Геллеру было неприятно, что жена пришла к нему на пост, и, чтобы скрыть смущение, он спросил:

— Ты принесла мне завтрак, Ольга?