Спасенное сокровище - Аннелизе Ихенхойзер

— Что-то теперь делает тот, кто тебя обнимал… — раздается чей-то низкий бас.

Энгельбрехт пожимает плечами:

— Почем я знаю! Может, тоже на шахте работает, с виду он был такой же горняк, как и я.

Звуки литавр и труб заглушают все разговоры.

На Рыночной площади появляются первые колонны демонстрантов. Толпа приходит в движение, и Петера оттесняют назад. Проходят строем мансфельдские горняки, они несут двадцать четыре красных флага. Пятьсот человек явилось встречать знамя из Кривого Рога. Ничто не остановило их — ни вздорные слухи, распускаемые напуганными медными королями, ни горячая весенняя пора, ни усталость.

Пятьсот горняков встретились в этот день в Гербштедте. Здесь были коммунисты, члены Союза красных фронтовиков и рабочие спортивных обществ; сюда пришли, несмотря на запрет своих руководителей, и рабочие — социал-демократы. Горняки, собравшиеся на площади, и те, что маршировали в колоннах демонстрации, слились в единую, взволнованную ожиданием толпу.

Когда Петеру снова удалось протиснуться вперед, он увидел Отто Брозовского, влезавшего на грузовик. На платформе грузовика уже стоял какой-то человек, которого никто не знал. В руках у него было свернутое знамя в чехле.

Брозовский открыл митинг.

«Братья, взгляните на красное знамя»… — торжественно зазвучала на площади старая революционная песня.

Потом выступил незнакомец, приехавший из Берлина.

— Дорогие горняки Мансфельда! — сказал он, и всех сразу покорили его мягкий голос, простота и сердечность. — Я с большой радостью передаю вам от имени Эрнста Тельмана это знамя, красное знамя советских горняков из Кривого Рога. Я знаю этот город… — И, заметив всеобщее удивление, он пояснил: — Я был там с немецкой рабочей делегацией. Совсем недавно.

«Раз он там был — значит, ему все доподлинно известно», — думали люди на площади и слушали его с напряженным вниманием.

— Дорогие товарищи, дни, которые я провел в первом в мире государстве рабочих и крестьян, были лучшими днями моей жизни. Я испытывал чувство невыразимой гордости: ведь всего этого добились такие же пролетарии, как я, мои братья по классу. Значит, это и наше государство.

На площади стало совсем тихо: то, что рассказывал этот рабочий, горняки слышали впервые.

— Нашим советским братьям приходится много работать, а вечером после работы они еще идут в клуб или в школу для взрослых. В Кривом Роге мы познакомились с одним забойщиком, стариком с седыми усами, таким же старым, как ты, дедушка. — Он указал на Энгельбрехта; тот смущенно засмеялся и покачал головой. — Да, да, таким же старым, как ты. Он сидел за школьной партой, точно мальчишка. И знаете, что он изучал? Геологию — науку, которую у нас преподают только инженерам.

Старый Энгельбрехт снова недоверчиво покачал головой. Его слезящиеся глаза ни на минуту не отрывались от берлинского рабочего. За всю свою долгую жизнь он еще не слышал ничего подобного.

— Мы спросили старого забойщика: «Зачем ты, дедушка, учишь все это? В твоем-то возрасте?» А он ответил: «Видите ли, товарищи, я хочу понять свою работу. Работать руками я умею уже сорок лет. А вот работать головой — этому я могу научиться только теперь. Ведь мы — сами хозяева своих рудников, и я просто не имею права работать вслепую, как раньше…» Вот что ответил старый забойщик. И там все думают так же, как он. Знамя, полученное от таких людей, — дорогой подарок. Мы благодарим за него наших товарищей из Кривого Рога и хотим им сказать: «Мы всем сердцем с вами, дорогие друзья. Мы боремся за то же великое дело, что и вы, против тех же врагов, что и вы. С именем Ленина вперед! Долой предателей и штрейкбрехеров! Да здравствует международное единство пролетариата! Да здравствует Советская Россия! Да здравствует мировая революция!» — Оратор посмотрел на свернутое знамя. — Горняки Мансфельда, — сказал он, — примите это знамя и смело несите его вперед в борьбе за социалистическую Германию! — С этими словами он сорвал чехол.

Это было великолепное знамя. Ветер расправил его тяжелые складки, и все увидели сверкавшее на темно-красном бархате золотое шитье: на фоне рудника «Дзержинский» навстречу восходящему солнцу шагали горняки. В тонких лучах солнца золотом букв светился боевой призыв: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Шахтеры, плечом к плечу стоявшие на площади, зааплодировали, все, как один. А когда аплодирует такое количество крепких горняцких рук, кажется, что бушует океан.

— Какое красивое знамя! — благоговейно прошептала старушка Брахман. — Сразу видно, что его ткали с любовью.

Петер пританцовывал на цыпочках. Он не мог оторвать глаз от ярко-красного, расшитого золотом полотнища.

Долговязому Карлу Тиле при виде знамени стало немного стыдно: ведь он не раз говорил, что раздавать листовки и писать лозунги — пустое дело. «Выходит, правы были товарищи, я дальше своего носа ничего не видел», — подумал он и сказал, обращаясь к бабушке Брахман.

— Жаль, что с нами сегодня нет Ганнеса. Ведь во всем этом есть и его доля.

Услышав это, Петер покраснел от гордости и счастья и с благодарностью взглянул на Тиле. У мальчика уже горели ладони — так сильно он хлопал.

В этот момент Отто Брозовский принял знамя, и Петер едва не бросился к грузовику, чтобы вместе с другом своего отца подхватить тяжелое древко. Но энергичная рука бабушки вовремя оттащила его назад.

Отто Брозовский от волнения не мог говорить. Он обвел взглядом людей, плотной толпой стоявших на площади его родного Гербштедта.

Большинство из них он знал: вот Вильгельм Шмидт и Фриц Грюнберг, с которыми он ребенком лазил на терриконы; вот Макс Крамер, четырнадцатилетним мальчишкой Отто пробирался вместе с ним по штрекам, привязав к ноге цепь тяжелой вагонетки; вот Август Геллер и Йозеф Фрейтаг, в двадцать первом году они втроем вступили в Коммунистическую партию Германии. Здесь были многие из тех, кто бок о бок боролся с ним в памятном двадцатом году, когда мансфельдские рабочие вместе со всем пролетариатом Германии поднялись на защиту демократии и смели клику Каппа.[7] Брозовский был связан с ними неразрывными узами. И он всем сердцем почувствовал, что принимает красное знамя Кривого Рога от имени всех этих людей. Постепенно аплодисменты и возгласы «Рот фронт!» смолкли. Все взоры были устремлены на него, все ждали, что он скажет. Но, едва он приготовился говорить, над площадью разнесся угрожающий крик:

— Погодите, мы еще сожжем ваше русское знамя на этой же площади!

Многим горнякам показался знакомым этот тонкий голос. «Хлоп!» — закрылось чье-то окно. Площадь огласилась гневными возгласами:

— Трус! Выходи и говори в открытую, если есть, что сказать!

Толпу охватило возмущение. Только Отто Брозовский оставался спокоен, и его спокойствие постепенно передалось остальным. На Рыночной площади Гербштедта наступила тишина. Брозовский еще крепче обхватил древко знамени. Он поднял сжатую в кулак руку и от имени партийной ячейки рудника «Вицтум» звонким, отчетливым голосом произнес клятву:

— Я, сын мансфельдской земли, член Коммунистической партии Германии, принимая сегодня это знамя, сознаю, как велика моя ответственность перед вами, рабочие Мансфельда, перед вами, советские братья по классу, рабочие Кривого Рога. Я принимаю знамя с радостью и гордостью. Я обещаю вам, что буду хранить его как зеницу ока.

Торжественная тишина сменилась «Интернационалом». Ветер разносил песню, знамя из Кривого Рога сверкало надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Звонким, отчетливым голосом он произнес клятву…

Донос

Все сильнее становились коммунисты Мансфельда. Все решительнее вели они забойщиков, навальщиков, откатчиков, сортировщиков — всех горняков и металлистов — на борьбу с медными королями. С полным правом носил Мансфельд свое гордое имя «Красный Мансфельд» — так называли его рабочие по всей Германии.

Шел 1930 год. Ранним апрельским утром горняки потоком устремлялись в ворота рудника, одни на велосипедах, другие пешком. Штейгер Шиле бегал по двору, не поднимая глаз от земли, как всегда хмурый и злой. Он яростно отбросил ногой пустую спичечную коробку и хотел уже идти в штейгерскую, как вдруг остановился на полпути.

Из раздевалки доносился чей-то спокойный, уверенный голос. «Стоп», — подумал Шиле и крадучись пошел назад.

Но сквозь маленькие, запыленные, тусклые стекла нелегко было что-нибудь рассмотреть. К тому же прямо перед окном висела пара ботинок. Шиле вытянул шею влево, вправо, немного вверх, еще чуть дальше влево, и вот наконец ему удалось заглянуть внутрь. Горняки уже натянули свои рваные брюки и обтрепанные куртки, прикрепили лампы к каскам и приготовились к спуску. Они столпились вокруг одного из своих товарищей, который, стоя на скамье, что-то говорил. Как ни вертелся штейгер Шиле, он не мог разглядеть его лица, да и слов нельзя было разобрать. Шиле вплотную прижался носом к стеклу. Фигура, жесты, спокойный голос шахтера показались ему знакомыми. И вдруг оратор на секунду повернул голову. Наконец-то! Слава богу! Шиле с быстротой молнии помчался к управляющему Паппке.