Молодость - Савелий Леонов

Еще недавно был он здоров и весел. Кто бы поверил, что с ним случится такая беда? Он привык к свисту пуль и завыванию снарядов, даже бахвалился собственной неуязвимостью. А вот настал и его черед…

— Эй, куда прешь? Сворачивай! — закричали впереди.

Донеслась суматошная возня, треск лопнувшей завертки… Мимо розвальней утопая в сугробах, зашуршал встречный обоз. — Поняа-ай!

— Какой части, ребята? — приподнялся раненный в ногу сосед Николки.

Ему не ответили. Только слышно было, как ожесточенно работали кнуты, громко дышали загнанные, кони и кто-то стонал на задней подводе.

— Белые, — догадался красноармеец и снова лег возле Николки. — Заблудились… Тоже раненых везут.

Бойцы заворочались, уминая соломенную подстилку, загомонили:

— Перехватить бы…

— Все равно через фронт не уйдут! Зря мечутся черти!

— Может, и не зря! На войне больше чудес, нежели в раю…

— Зевнули мы, братцы! Порядком зевнули! Однако в простуженных и слабых голосах не слышал

Николка ничего, кроме любопытства. Это были уже не те люди, которых знал он в строю. На смену их геройским подвигам и славному молодечеству пришло страдание, и они хорошо понимали трагическую судьбу врагов на санитарных повозках…

В какой-то деревне, разбуженной остервенелым визгом собак, розвальни остановились. Вдоль обоза пробежал человек, вероятно, из полевого лазарета, скомандовал:

— Несите в избы! Осторожно! Тут заночуем!

Двое мужиков поставили Николку на ноги. Придерживая, вели по топкому снегу.

— Эх, сынок, разучился ты ходить! Моложав, значит, для сурьезного дела… Открывай, тетка, двери — радуйся гостям!

Пахнуло теплом жилого помещения.

— На лавку, что ли, положим?

— Давай на печку! Видишь, окляк совсем… Николка шевельнул головой, — и красноватый кружок поплыл в глазах.

«Свет… Лампа горит!» — чуть не вскрикнул мальчуган, протягивая руку, чтобы подтвердить догадку.

Он забыл о головной боли и знобящей ломоте, озаренный надеждой снова видеть мир. Не слышал, как его раздели и разули, и только вздрагивал, когда отдирали примерзшие к пяткам солдатские портянки. Затем улегся на горячие кирпичи, такие родные, истинно домашние, и властный сон скрепил веки железными путами.

Покой и тишина царили в природе… Взору открылись зеленые склоны Феколкиного оврага, костер, стреноженные лошади. Медоносным ароматом веяло с полей. Из норок в траве посвистывали суслики.

— Не, догнать! Не догнать! — потешались ребятишки, указывая на рыжего голенастого тушканчика…

Николка, замахиваясь арапником, настигал зверька, но быстроногий земляной заяц делал прыжок в сторону и словно дразнил оскаленной мордочкой. Опять погоня, смех детей… Опять неудача! Вдруг тушканчик заржал, превратившись в разъяренного жеребца… Он взвился на дыбы, сшиб Николку с ног и начал топтать грудь, рвать зубами волосы… Да это вовсе и не жеребец! Вместо лошадиной пасти оказалась кривая усмешка Ефима Бритяка…

— Скорей… братка… — изнемогая, Николка звал на помощь Степана. — Скорей…

— Воюет! И во сне воюет, — говорил седоусый мужчина в шинели и очках, склоняясь над больным. Он дождался окончательного пробуждения Николки, встретил его удивленный и недоверчивый взгляд. Хмурясь, тронул рукою пылающий лоб. — Та-ак… В одном случае повезло тебе, парень. Зрение вернулось!

— Я буду видеть? — чужим, непослушным голосом спросил Николка.

— Будешь.

Доктор отошел от печки и сказал поджидавшим санитарам:

— Сыпняк! Берите на сани…

Николке помогли собраться в дорогу. Он молча двинулся к выходу, шатаясь и не глядя на людей. Слишком быстро нагрянуло очередное несчастье! В голове звенели колокольчики, все плыло и растекалось вокруг без смысла и значения…

Вдоль деревенской улицы вытянулся обоз. Густо валил снег. Возле саней копошились возчики и санитары, укрывая дерюгами живой груз.

— Тиф — это второй Деникин! Косит и косит… Пора ехать, что ли?

— Выезжай!

Обоз выбрался за околицу, свернул с большака на проселок и заскрипел, пробивая свежие сугробы. Верст семь ехали степью. Вдали — ни кустика, ни ветлы, только свистит и стелется поземка.

Наконец показалась ракита, другая. Зачернелась каменная ограда, с проломом вместо ворот и деревянным корпусом больницы. Подозрительная тишина озадачила новоприбывших.

В полевом лазарете считали эту больницу одной из лучших. До нашествия белых здесь работал опытный медицинский персонал, и сейчас требовалась его спасительная помощь советским бойцам. Однако никто не спешил принять людей. У главного входа навьюжило снежный сугроб — красноречивое доказательство запустения.

Санитар проворно сбегал в корпус, и тотчас от воза к возу полетела безотрадная весть:

— С деникинцами удрали… разное добришко, лекарства — прикарманили…

— Пусто, значит?

— Не совсем пусто… кинули своих тифозных солдат! Подводчики и санитары расчистили у двери сугроб, начали водворять в холодные палаты красноармейцев. Топали по коридору сапогами и валенками, печатая влажные следы. Стонов почти не слышалось — крепился народ, стискивая зубы от боли.

Николку положили на топчан, застеленный перетертым сеном. Мальчуган с напряжением осмотрелся. От окна, покрытого сизым бархатом инея, вдоль стены бугрились на койках шинели, ватные фуфайки, торчали ноги в обмотках…

В коридоре затихли шаги провожатых — оборвалась последняя связь с волей, с большим непокоренным миром.

— Гей, земляк… ще там воюють? — на соседней койке ворохнулась черная папаха, служившая человеку подушкой, и Николка увидел худое, желтое лицо и серые глаза, таящие страдальческую улыбку. — Ще не повылазило у охвицеров гузно?

Казак пристально глядел на мальчишку, стараясь проникнуть ему в душу и найти для себя какое-то успокоение.

— Бьются… Ваших гонят к морю!

— Ото — наши, як у собаки репьи на хвости. Хай им буде могилой не ридна земля, а злая туретчина!

Остальные молчали. Казалось, они не слышали слов казака. Но в напряженной тишине колотились тревожные сердца, и люди, брошенные на произвол судьбы, думали свою тяжелую думу…

Николка впал в состояние беспокойной сонливости.

Он то горел, то мерз; перед ним возникали странные видения… Вот открывается дверь и входит Настя с тарелкой соленых огурцов. Ах, до чего же она молодец — так хочется соленого! Парнишка тянется к ней — и нет никого. Затем появляется неизвестная женщина, в руках чугунок и деревянная ложка.

— Поешьте, голубчики, тепленькой кашки. Свет не без добрых людей.

Женщина склоняется у каждой койки, строго и неторопливо соблюдая очередь. В ответ слышатся болезненные вздохи, удивленные и растроганные голоса:

— Спасибо! — Благодарствуем, тетенька!

— Це ж святая жинка, хлопцы… Чужих кормит!

Это была не галлюцинация. Николка тоже проглотил немного молочной каши.

— Дюже ты квелый… дите малое, — говорила сердобольная женщина. — Мать, небось, по тебе горе мыкает! Жива мать-то? Родила, берегла…

Николка снова стал проваливаться, теряя мысли… Все крошилось, мелькало и гасло перед ним… Пробуждаясь, он дико озирался, не узнавал соседей и убогую обстановку. Где он? Почему нет Касьянова с пулеметной запряжкой? А Степан… Скорей к нему — там идет бой!

Тускнел, скрадывался синий бархат на окне. Быстро наполнял завороженную палату сумрак вечера. Тугим хлыстом ветер сек звенящие стекла, хлопал незапертой дверью, свистел во дворе соловьем-разбойником.

Внезапно приплыл издалека скрип саней, застучали конские копыта.

— Тпр-р-ру-у! Доехали…

— А ну, подсоби трошки…

В коридоре раздалось шарканье промерзших сапог.

— У кого серники есть? Зажигай лампу!

В палату Николки вносили раненых, занимая свободные места. Забелели марлевые повязки, резко пахнуло морозной стужей и терпким йодом.

— Мордуются ще… — промолвил казак. — Поливають степу рудой…

Один раненый, которого поместили у печки, лежал без сознания. Правая рука его, очевидно, с повреждением кости, покоилась в лубке. Старая офицерская папаха наполовину прикрывала высокий благородный лоб, отмеченный развилкой преждевременных морщин. На плечах ветхой русской шинели привлекали внимание нарисованные химическим карандашом погоны.

Николка поднял голову и смотрел на упрямый, землисто-серый профиль офицера, силясь что-то припомнить…

— Перебежчик, — объяснил санитар, доставая из сумки красного креста запасные бинты и лекарство. — Смелый дьявол! За ним увязались марковцы, так он отвечал выстрелом на выстрел и повалил троих. Уже покалеченный, ткнулся в сугроб, подпустил на два шага четвертого, эдакого прыткого кадетишку, да и из нагана — в рожу… Все у нас на глазах происходило.