На день погребения моего - Томас Пинчон

знать.

  —   Кроме того, я разговаривал с Братом Диско в Теллуриде. Он предсказал, что ты будешь здесь, и даже   — в чьей компании.

    —  Элмор думает, что я   — Кид?

   —  Элмор говорит, что только поэтому Боб Мелдрум не продырявил тебя сразу же, как только увидел.

    —  Я напугал Шнеллера Боба?

  —  Скорее   — профессиональная этика,   —  высказал мнение Дуэйн Провеко с выработанным добродушием.   —  А чтобы показать тебе всё честно и открыто, сегодня ночью мы отсюда сбежим.

  —   Как раз когда мне начало здесь нравиться. Почему ты не можешь сбежать один.

    —  Потому что все здесь думают, что ты   —  Кизелгур Кид, и ожидают побега.

    —  Но я   —  не он.

  — Но однажды какой-нибудь местный злодей не сможет удержаться и не вонзить свой нож cuchillo в твое сердце, просто ради славы, которую ему это принесет.

  —   Не хочу показаться нетактичным,   —  присоединился к беседе Эвболл,   — но нам уже давно пора быть далеко отсюда.

    —  Ты тоже? Я думал, твои родственники нас выкупят.

    —  Я тоже так думал какое-то время.

  —    Опа.

С потайными фонарями в руках они вошли в арочный коридор с гладкими стенами. Качались тени, впереди возникали белые очертания.

  —  Мать честная!   — сказал Эвболл.

  —  Надеюсь, вас не стошнит?   —  спросил заботливый Дуйэн.   — Парни, познакомьтесь с мумиями.

 Их было около тридцати, свисали на колышках двумя длинными рядами, через которые нужно было проходить. Тела были скрыты под простынями, только головы оставались непокрытыми, склонены вниз, лица разной степени мумификации, некоторые в свете фонарей без выражения, другие искажены ужасными страданиями. Кажется, все они ждали чего-то со сверхъестественным терпением, их ноги были приподняты над землей на несколько футов, худые и растерянные, сохраняющие достоинство и отстраненность, невозмутимо уверенные, что они находятся в Мексике, но не принадлежат ей.

  —  В Пантеоне мало места,   —  рвался объяснить Дуйэн,   — так что эти парни пять лет вулканизируются в земле, а потом, если их родственники не заплатят так называемый могильный налог, их выкапывают и вешают здесь, пока кто-то не раскошелится.

  —   Я думал, это как-то связано с религией,   —  сказал Эвболл.

  — Можно сказать и так, всё превращается в песо и сентаво, вода в вино, скажем так, днем они берут с посетителей плату за демонстрацию этого всего, до полудня собираем здесь тройной тариф, но, судя по выражению этих лиц, мы ... что-то прервали.

   —  Ладно, Дуэйн,   — пробормотал Фрэнк.

Они подошли к спиральной лестнице в конце подземелья и поднялись к лунному свету.

Пройдя через каньон к старому вокзалу Марфил, вскоре после восхода солнца они сели на поезд и ехали весь день, Фрэнк погрузился в молчание, отказывался пить, покупать напитки, курить или хотя бы поделиться сигариллами, которые он не курил, со своими корешами по тюрьме, всё больше беспокоившимися.

  —   Надеюсь, ты не влюбился, compinche, приятель.

 —   Тебя преследуют мысли,   —  объяснил Дуйэн.   — По всем признакам. Что-то в твоем нашумевшем прошлом, чего нужно опасаться.

   —  Знаешь ли, Брат Провеко, в тюрьме этот припев про Кида   —  одно дело, но здесь это уже утомляет, не более. Я   — не тот, кто тебе нужен, не этот Кид, тебе лучше прекратить это прямо сейчас и начать подкалывать кого-нибудь другого, кто сможет это оценить.

  — Слишком поздно,   —  Дуэйн кивнул в окно.   — По моим подсчетам, у тебя осталось пять минут, чтобы освежить в памяти свои легендарные навыки обращения с динамитом...Кид.

Действительно, поезд затормозил и остановился, Фрэнк услышал шум неподалеку. Он выглянул в окно и увидел конный конвой, несколько десятков мужчин, выглядевших так, словно приняли обет умеренности внешнего вида   —  никакой растительности над верхней губой, небольшие поля шляп, в которых не запутается никакой чарро, хлопчатобумажные рубашки и рабочие штаны земляных тонов, никаких знаков различия, никаких признаков принадлежности к какой-либо организации.

     — Ха, это всё за мной?   — спросил Фрэнк.

    —  Я еду один,   — заявил Эвболл.

    — Иначе и быть не могло.

   Кажется, за предыдущие несколько часов Дуэйн где-то достал пистолет.

   Спустя несколько секунд Эвболл сказал:

  —  О, выкупное право? Именно на это ты рассчитываешь  —  на легендарные богатства Оста? Не очень удачный план, vaquero, ковбой.

   — Черт, они будут счастливы, что бы ни получили. Они   — народ счастливый. То, что ты видишь там снаружи, просто кратковременный дерзкий проект, изо дня в день, все заложники имеют значение, пока их буржуазия может что-то заплатить.

  —    Ой, Халиско,   — пробормотал Фрэнк.

  —   О, встречайте Эль Нато.

В вагон зашел энергичный человек   —  китель офицера расформированной армии какой-то далекой страны, дымчатые линзы, стальной практицизм там, где можно было бы ожидать серебряных украшений, на эполете сидит очень большой тропический попугай, настолько несоразмерный, что для общения с хозяином ему нужно было наклоняться и кричать тому в ухо.

  —  А это Хоакин,   — улыбнулся Эль Нато птице.   — Расскажи ему что-нибудь про себя, m'hijo, дитя мое.

   —  Мне нравится дрючить киску гринго,   —  признался попугай.

  — Это как?   —  Эвболл подмигнул театральному британскому акценту птицы, несколько напоминающему водевильного Шекспира и развратные ночи.

   Противный смех:

   —  Какие-то проблемы, pendejo, идиот?

   Эль Нато раздраженно улыбнулся:

  — Тише-тише, Хоакин, нельзя, чтобы у наших гостей сложилось о нас неверное представление, это была всего лишь одна домашняя кошка, в Корпус-Кристи, очень-очень давно.

  —  Порок под запретом, ми капитан, мысли об этом приключении преследуют меня.

    —  Конечно, Хоакин, а теперь, джентльмены, если не возражаете...

 Оседланные кони ждали Эвболла и Фрэнка   —  это говорило о том, что они должны на них сесть. «Не едешь с нами, Дуэйн?»   —  Фрэнк взобрался в черное кожаное седло с подпоркой в армейском стиле, как он заметил, немного неожиданно для этих краев так далеко от города, никакой резьбы или маркировки, или узоров, кроме мексиканских мундштучных удил и «набоек» на стременах. «Оставайтесь умницами,   —  кричал из дверей вагона Дуэйн,   — и, возможно, однажды мы свидимся на этих рельсах снова». Когда поезд