Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Я поднял руку и спросил: какая разница между колхозником и крепостными.

Пришёл к власти Никита Хрущев. Он сделал два добрых дела: во-первых, ввел пенсию для колхозников. Она составляла 12 рублей. Но это были деньги для стариков. Можно было купить хотя бы соль и сахар. Колхозники стали получать зарплату каждый месяц. А не так как раньше – один раз в конце года. Доярки на ферме, где работала тетя Надя, стали хорошо зарабатывать. А во-вторых, колхозники получили паспорта. До этого они были как крепостные.

Когда я учился в пятом или шестом классе, со мной произошла одна история. Тетя Надя зарезала овцу осенью, и нужно было поехать в Ленинград на рынок продать её. Чтобы поехать в город, нужно было взять справку из сельсовета о том, что ты являешься членом колхоза «Свободное Сухлово», иначе на рынке не пускали в дом колхозника для ночлега.

Владимир с женой Фаиной и сыном Андреем

Я пропустил школу, сходил в сельсовет и взял справку. Мы как раз в школе в это время проходили крепостное право. На уроке истории учитель в конце урока спросил, у кого будут вопросы по теме урока. Я поднял руку и спросил: какая разница между колхозником и крепостными? Учитель засмеялся и сказал, что мы теперь живём в свободное время, в свободной стране, а крепостные жили при царе и помещиках. Началась перемена, в класс пришла наша классная руководитель и повела меня в учительскую. Когда я зашёл, все учителя повернулись в мою сторону и упёрлись глазами в меня. Николай Николаевич спросил меня, кто мне это сказал. В то время все учителя были стукачи. Их к этому обязывали власти и КГБ. Я рассказал, как брал справку для тёти.

Нина Васильевна вывела меня из учительской и тихонько сказала, чтобы я больше таких вопросов не задавал. Так вот, с приходом Хрущева этот вопрос отпал, он выдал всем паспорта и крепостных у нас в стране не стало.

Хрущев натворил и много плохого. Он отменил и разогнал МТС. Колхозы уже привыкли, что весной приедут трактора и вспашут землю в колхозе. У них была сравнительно хорошая ремонтная база, и все запчасти поступали в одно место. Теперь у колхозов появилась большая головная боль – ремонт техники. Хрущев стал укрупнять колхозы. Это вконец добило сельское хозяйство.

К нашему колхозу присоединили ещё три колхоза. Те колхозы были намного хуже нашего. У нас был хороший лес. Его выпилили за одно зиму, так как он стал общий. Если раньше штат управленцев колхоза состоял из пяти человек, то теперь вырос в десять раз. Раньше в деревне все были на виду, все знали друг друга. Теперь всё было неведомо. И народ побежал из колхоза. Молодёжь стала уезжать из деревни. Потом, видя такое положение, Брежнев стал уничтожать неперспективные деревни. И если сейчас, не дай Бог, случится война, партизанам никто не поможет. Сейчас в Сухлове проживают постоянно семь человек. Всего лишь. Летом, правда, приезжают дачники.

Деревня, которая раньше состояла из 90 домов, платила налоги государству, кормила 500 человек, обрабатывала 3500 га земли, прекратила своё существование.

Поля все заросли кустарником. Будем ждать, когда Госдума примет новые законы о подъёме сельского хозяйства. А это время уже не за горами.

Сила десятины

Деменчук Галина Демьяновна, 1938 г. р

Моя мама Ксения родила меня, последнего ребенка, в тридцать восемь лет осенью 38 года на Украине. Родители очень ждали мальчика. Папе тогда исполнилось пятьдесят три. А через месяц родила моя старшая сестра Мария. Тоже девочку. Назвали Людмилой.

Мария с мужем жили в Одессе. Мои родители с остальными детьми в Москве. Папа строил метро. Мама волновалась о судьбе старшей дочери. К тому же она была великой труженицей, все время ее тянуло к земле, к хозяйству. Так мои родители приняли решение – переехать на Украину. Здесь сразу же у нас появился огород, виноградник, двадцать кур, поросенок. Папа устроился на станцию Слободка слесарем.

Мы впервые увидели так много самолетов и в своем неведении подняли руки и закричали в два голоса «Елоплан! Елоплан! Посади нас в калман!». А дикий гул уже прямо над нами.

Лето 41 года стояло жаркое-прежаркое. Мама сшила мне и Люде красные платьица из флагового ситца. Это было в воскресенье, мы нарядились и выбежали на бугор хвастаться. Мне и Люде было по два года восемь месяцев, Люда почти на месяц младше меня. Две рано заговорившие болтушки знали уже по нескольку стишков. И вдруг послышался странный гул. Почти сразу же мы увидели со стороны, куда заходит солнце, как на нас движется огромная черная туча. Туча страшно ревела. Мы впервые увидели так много самолетов и в своем неведении подняли руки и закричали в два голоса: «Елоплан! Елоплан! Посади нас в калман!» А дикий гул уже прямо над нами. Самолетная туча все ниже и ниже. Я случайно оглянулась назад и увидела бегущую к нам с перекошенным от страха лицом маму, она закричала изо всех сил: «Тикайтэ!»

Я схватила Люду за руку, и мы спрятались в кустах люции. К нам подбежала мама, прижала к себе.

Самолеты пролетели куда-то дальше, и вскоре раздался страшный грохот. Это бомбили узловую железнодорожную станцию Слободка нашего района. Так началась для меня война.

Отец Люды, молодой агроном Игнат Бурлака, сразу же ушел на фронт. Мария с дочкой переехала к нам. Эвакуироваться мы не успели.

…Начались тяжелые годы оккупации. Прошла полуголодная армия румын, сразу заставили всех молиться и говорить по-румынски. Мы от них прятались как мухи в щелки. Со дворов брали все: свиней, кур, гусей. Не трогали только коров. Наша Лялька осталась, она нас и спасла в голодный 47 год. Потом в нашем селе появились немцы. Вычищенные, вышколенные. Всю молодежь угоняли в Германию, но в нашем селе никого не взяли. Не оказалось подонков, которые бы предали своих. А может, к нам просто Бог был милостив? У нас ведь с каждого двора десятину на церковь платили. А некоторые даже больше, почитали за честь, вот так! И нарядные войска СС, не видя нас – как будто пелена на глазах у них была, – прошли через Балту, Котовск.

Пока стояли немцы в селе, я старших сестер не видела в доме, они прятались.

Бомбили часто. По малости лет, я запомнила только эпизоды. Вот нас всех, детей, затащили в огромный погреб. Повесили гамак, мне прищемили тело, и я плакала. То волокли нас под утро в глубокий овраг за огородом, где большие кусты терна. Все спрятались под кусты, нас, детей, сверху еще прикрыли подушками. А кругом выстрелы, взрывы. Помню, как горела церковь в Бруштенах. Это уже молдавское село – от нас через долину. Было очень светло. Слышала пулеметные очереди в вербах в долине. Все это лишь отрывки, но на всю жизнь…

…Дом у нас был большой, под железной крышей. Сени, комната, кухня и холодная половина. Поселили к нам немца, мы всей семьей жили на кухне девять квадратных метров, а он один в комнате. Это был какой-то особенный немец, он уходил рано, приходил поздно. На столе держал фотографию: мужчина, белокурая женщина и две девочки. Я запомнила только красивые локоны и огромные белые банты. Эти банты стояли перед глазами все мое детство. Мне же носить бантов не довелось никогда… Нет, не плачу, а так… О себе немец гордо сказал: «Я – зольдат!»