Две Дианы - Александр Дюма

– О, государыня, как я вам благодарен! – вырвалось у Габриэля. – Вы сказали правду!

– Я это знаю! – ответила Мария.

– Будет ли конец этому ребячеству? – крикнула разъяренная Екатерина.

– Нет, государыня! – возразила Мария Стюарт. – Нет! Мы уже покончили с ребячеством, но мы, слава богу, еще молоды, у нас все впереди. Не правда ли, государь? – грациозно обернулась она к своему молодому супругу.

Король ничего не ответил и только прикоснулся губами к руке, которую протянула ему Мария.

Наконец Екатерина не сдержалась. До сих пор она видела в короле только сына, чуть ли не ребенка; более того, она была уверена в поддержке герцога де Гиза: ведь за все это время он не проронил ни звука. Поэтому в ответ на последние насмешливые слова Марии она выплеснула наружу всю свою затаенную злобу:

– Так вот оно что! Я говорю о праве, а надо мной издеваются! Я требую – имея все основания – хотя бы допросить убийцу Генриха Второго, а его оправдывают да еще и восхваляют! Хорошо! Если дело так пошло, то я сама открыто выступлю как обвинитель графа де Монтгомери! Откажет ли государь в правосудии своей матери? Пусть допросят коннетабля, если надо! Пусть допросят госпожу де Пуатье! И да откроется истина! Так или иначе, но предательское убийство короля на глазах у всего народа будет отомщено!

Во время этой яростной речи грустная, отрешенная усмешка блуждала на губах Габриэля.

Он вспоминал два последних стиха Нострадамова гороскопа:

Полюбит его и его же убьетлюбовь короля!..

Ну что ж! Предсказание до сих пор было точным – и оно сбудется до конца! Екатерина добьется осуждения и гибели того, кого она некогда полюбила. Этого Габриэль ждал, и к этому он был готов.

Между тем Екатерина, рассудив, что зашла слишком далеко, остановилась и любезно обратилась к герцогу де Гизу:

– Почему вы ничего не скажете, герцог? Ведь вы-то со мной согласны, не так ли?

– Нет, государыня, – медленно произнес герцог, – я с вами не согласен, потому-то я и молчу.

Глухо и угрожающе Екатерина спросила:

– Как! И вы тоже? И вы против меня?

– Да, государыня, о чем сам глубоко сожалею, – ответил герцог де Гиз. – Однако вы же видели, когда речь шла о коннетабле и герцогине де Валантинуа, я всецело разделял ваши взгляды…

– Потому что они совпадали с вашими, – процедила Екатерина Медичи. – Я это вижу теперь, но уже поздно!

– Что же касается графа де Монтгомери, – преспокойно продолжал герцог, – то я никак не могу согласиться с вами. Мне думается, что невозможно налагать ответственность за несчастный случай на дворянина исключительной храбрости и благородства. Подобный процесс принес бы ему торжество, а его обвинителям – посрамление. И посему, а также по некоторым иным причинам я держусь того мнения, что нам надлежит принести извинения графу де Монтгомери за необдуманный арест и освободить его. Таково мое мнение.

– Превосходно! – захлебнулась злобным смехом Екатерина, круто повернувшись к королю: – Вот так мнение! Не совпадает ли оно случайно с вашим, сын мой?

Признательная улыбка Марии Стюарт, обращенная к герцогу де Гизу, была так выразительна, что у короля рассеялись все сомнения.

– Матушка, – сказал он, – я должен признаться, что придерживаюсь того же мнения, что и дядя.

– Предать память отца! – чуть ли не простонала Екатерина.

– Нет, государыня, я, напротив, ее берегу, – возразил Франциск II. – Разве не сказал отец сейчас же после ранения, что Монтгомери здесь ни при чем?! И потом, в минуты своей агонии, он даже и не подумал отказаться от сказанных им слов! Разрешите уж мне, его сыну, повиноваться ему!

– Так! Значит, вы начинаете с презрения к священной воле вашей матери!

– Государыня, – перебил королеву герцог де Гиз, – разрешите вам напомнить ваши собственные слова: единая воля в государстве!

– Но я разумела, что воля министра не должна возвышаться над волей короля.

– Кстати, государыня, кто же может больше заботиться о короле, нежели я, его супруга? – вмешалась Мария Стюарт. – Вот я вместе с дядей и подаю ему совет: верить в честность, а не в предательство, когда речь идет о благороднейшем и храбрейшем из его верноподданных, и не позорить свое царствование беззаконием!

– И к таким увещаниям вы прислушиваетесь? – обратилась королева к сыну.

– Я прислушиваюсь к голосу моей совести, – отвечал молодой король с такой твердостью, которой от него никто не ожидал.

– Это ваше последнее слово, Франциск? Тогда берегитесь! Если вы отказываете вашей матери при первом ее обращении к вам и проявляете слишком уж полную независимость, тогда можете управлять страной без меня, с вашими верными министрами! Мне нет больше дела ни до короля, ни до королевства, я покидаю вас! Подумайте, подумайте хорошенько над этим!

– Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться! – шепнула Мария королю.

И тот, влюбленный в нее до безрассудства, повторил вслед за ней:

– Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться.

– Хорошо же! – только и могла сказать Екатерина и добавила, кивнув в сторону Габриэля: – А этого я еще рано или поздно найду.

– Я это знаю, государыня, – почтительно ответил ей молодой человек, думая о гороскопе.

Но Екатерина уже не слыхала его. Налитыми кровью глазами она взглянула на молодую королевскую чету, на герцога де Гиза и, ничего не сказав, вышла из залы.

XVI. Гиз и Колиньи

После ухода Екатерины наступило долгое молчание. Молодой король, казалось, сам был поражен своею смелостью. Мария, опасаясь за свое счастье, со страхом вспоминала последний угрожающий взгляд королевы. Один только герцог де Гиз был счастлив, радуясь, что так быстро избавился от своевластной и опасной союзницы.

Тогда Габриэль, виновник всех этих тревог, заговорил первым:

– Ваше величество, я вам крайне признателен за великодушное отношение к несчастному, от которого отвернулось даже небо. Но поверьте: моя жизнь уже никому не нужна, в том числе и мне самому. Настолько не нужна, что я даже не хотел спорить с королевой…

– Вы не правы, Габриэль, – возразил ему герцог де Гиз, – вся ваша жизнь полна славных дел в прошлом, она будет полна ими и в будущем. У вас есть та стремительность, которая нужна всякому государственному человеку, а у наших деятелей именно ее и не хватает.

К этим словам присоединился нежный, утешающий голосок Марии Стюарт:

– И потом, вы, господин де Монтгомери, так великодушны и благородны!