Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— А Ларош? Он не умрет?

— Нет, что вы! Иначе бы я не брал прототипы из жизни. Эти недомогания проходят самопроизвольно.

В зал вошли Эдмон и Даниэль. Лица обоих говорили о том, что разговор был бурным. Женька подошла к Эдмону.

— Ты зря нервничаешь.

— Я сказал, что сцены с Вирджини не будет.

— А я говорю, что мадемуазель Шмелева должна сама решить, что ей делать, — возразил Даниэль. — И потом Монсо не игрушками занимается! Если девушка не будет сниматься, она должна позвонить ему, чтобы он не тратил зря съемочный день!

— Я сам позвоню.

— Нет, не надо звонить! Я буду сниматься! — сказала фехтовальщица.

В ответ Эдмон подхватил ее на руки и под шутливые напутствия гостей унес в комнату наверху. Поединок продолжился на другой территории, где, в конце концов, все доводы тоже потеряли свое значение и были раздавлены в тесном соприкосновении уже не только губ, но и тел.

Неприбранная голова

Выходные были проведены в визитах к родственникам, прогулках и веселом безделье, которое всегда приятно после некой тяжелой обязательной работы и за которое не стыдно тем, кто понимает, что скоро будет другая работа, и возможно еще тяжелей и обязательней.

Женька собиралась позвонить домой в субботу, но не решилась; в воскресенье она сделал вид, что забыла об этом, а в понедельник Эдмон повез ее на выставку.

Выставка открывалась в девять утра, но Эдмон и Женька приехали туда только к одиннадцати. Эдмон долго и тщательно приводил себя в порядок, принимал душ, брился и подбирал костюм. Потом он стал выбирать одежду и фехтовальщице, заставив ее снять джинсы и маечку.

— Здесь не может быть мелочей, это представительная выставка. Там будет телевидение.

Фехтовальщица не стала спорить и оделась так, как он велел. Теперь его беспокоила только ее прическа.

— Жаль, я не подумал вчера о стилисте. У тебя не совсем прибрана голова.

Монрей с досадой потер нос и вывез свою невесту в новый день с «не совсем прибранной головой».

Телевидение, действительно, было — несколько европейских каналов сторожили посетителей у входа и выхватывали для своих репортажей известные или просто самые значительные светские лица. Монрей был в первой десятке самых молодых и успешных предпринимателей в сфере ресторанного бизнеса, поэтому его тут же заметили.

— Месье Монрей, как вы оцениваете значимость этой выставки для рестораторов Франции? — подскочили к нему журналисты.

— У меня еще не было возможности ее оценить.

— Это не связано с тем, что рядом с вами сейчас находится неизвестная девушка?

— Связано. Это моя невеста, — не стал скрывать Эдмон.

— Кто она, месье Монрей?

— Она из России.

— О, вы выходите на российский рынок?

— Да, я подумываю о том, чтобы открыть ресторан в Москве, — то ли шутя, то ли всерьез ответил Монрей и, потянув за собой Женьку, пошел искать нужный павильон.

— Что значит «ресторан в Москве»? — насторожилась фехтовальщица. — Ты со мной только для этого?

— Не говори чепухи! Для того, чтобы начать бизнес в России, совсем не обязательно жениться на россиянке, хотя… хотя и это не повредит.

Женька сердито шлепнула Монрея по спине.

— Не вздумай только хитрить, как твой папочка!

Эдмон засмеялся, но ничего не пообещал. Найдя необходимый ему павильон, он сразу стал серьезней и углубился в его изучение. Первые несколько минут Женька кое-как его в этом поддерживала, но, продолжая думать о Кристофе Лароше, отвечала невпопад, смотрела мимо рекламных щитов и не слышала, о чем ее спрашивают. Эдмон сначала хмурился и молчал, а потом вздохнул и разрешил ей уехать к Монсо.

— Я подъеду позже и заберу тебя, — пообещал он.

Девушка мгновенно просияла, поцеловала его и побежала к машине. Робер домчал ее до съемочного павильона за двадцать минут.

Монсо снова нервничал, но не из-за нее. Что-то не ладилось у актрисы, играющей возлюбленную Сен-Мара. Она плакала, режиссер кричал, а вся группа ждала, когда оба закончат.

Женька тотчас нашла взглядом Кристофа. Он сидел за камерой, был слегка небрит, неброско одет и пил воду из бутылки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что скажешь, Кристоф? — спросил его Монсо.

— Тоска, — сказал Ларош, кашлянул и, плеснув воду в ладонь, умыл лицо.

— Вы слышали, милочка? — крикнул Монсо на актрису. — Идите и подумайте еще раз! Давайте сцену с Вирджини! Эта русская фехтовальщица приехала?.. А, вы уже здесь, мадемуазель? Подойдите!

Женька слегка оробела, и, как оказалось, не зря. Эпизод, который с подачи Лепа вернули в картину, пошел тяжело, и дело было даже не в операторе, взгляд которого, как и взгляд королевского мушкетера, пугал своей прозорливостью, дело было в другом. Сначала все показалось фехтовальщице простым.

— Вас зовут Вирджини, — объяснял ей Монсо. — Вы подруга де Лафане, с которым накануне поссорился Сен-Мар. У вас свидание, вы лежите в постели. Не делайте такого лица — на вас будут панталоны и корсет. Далее врывается Сен-Мар, завязывается драка, и он убивает де Лафане. Вы хватаете его шпагу и сами деретесь с Сен-Маром. Он выбивает у вас шпагу. Ясно?

— Да.

Монсо передал девушку гримеру. Ей замазали шрам на шее и подобрали парик, потом костюмер надел ее в надлежащий костюм и отвел к Данкуру, чтобы тот выстроил с ней примерный рисунок поединка. Монсо почему-то решил, что все получится с первого дубля, и сразу приступил к съемкам.

Роль была без слов, и если возлежание в объятиях «де Лафане» получилось довольно правдиво, то едва начинался поединок, весь эпизод трещал и благополучно рушился. Фехтовальные сцены в кино выстраивались четко, как танец, но полгода военной жизни привили Женьке совсем другие навыки. Почувствовав в руке оружие, фехтовальщица прекращала игру и начинала драться.

— Она убьет меня! — отскочил в сторону Морис Лаву, играющий Сен-Мара. — Или покалечит! Куда я потом с таким лицом? Туалетную бумагу, и ту не возьмут рекламировать! Почему вы не даете мне выбить у вас шпагу, мадемуазель?

— Выбивайте.

— Тогда держите ее слабее.

— Я не могу держать слабее оружие.

— Монсо, Данкур, сделайте что-нибудь! — возмущался Морис.

Те только разводили руками, зато довольно смеялся Лепа.

— Наконец-то прекратился этот балет! Даниэль, неужели ты не видишь, как это превосходно!

— Девушка ведет поединок блестяще, но он боевой, — сказал Данкур. — Кто вас этому научил? — спросил он девушку.

— … Вы.

— Я?.. Когда же?

— Ну, там… в другой жизни.

Все переглянулись, видимо, полагая, что у русской фехтовальщицы действительно «не прибрана» голова. Монсо вздохнул и начал все снова.

— Скажите, мадемуазель, зачем вы делаете выпад из этого положения? Вам сказано спрыгнуть с кровати и перебежать за стол.

— Зачем перебегать, когда я могу достать вашего Сен-Мара с кровати? И он стоит и зачем-то ждет, когда я обегу эту кровать. Это выглядит неправдоподобно.

— Но эффектно, а иначе зрителю не на что будет смотреть!

— Конечно, не на что, если у меня такой слабый противник!

— Причем здесь Морис? Это кино! Так поставлено!

— Значит, плохо поставлено.

— Ну, это уже слишком!.. — произнес Монсо и вместе со всеми посмотрел на Даниэля.

Тот выругался и ушел с площадки. Монсо объявил перерыв, потом взглянул на оператора.

— Сколько мы сняли дублей, Кристоф?

— Восемь.

— Хорошо. Рабочий материал у нас есть, и для пары минут на экране достаточно. Возьмем те кадры, где Морис снят со спины.

— Это не поможет, — сказал Кристоф. — У Мориса трусливая даже спина.

Все засмеялись, Морис надулся, а Монсо снова занервничал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Тогда вообще уберем этот эпизод!

— Зачем? Девушка яркая, кадр живой. Поставь вместо Мориса Данкура, Фредерик.

— А Даниэль согласится?

— Еще как!

Все опять засмеялись, поняв, на что намекает прозорливый оператор. Даниэль действительно согласился. Его отправили готовиться, а Женька решилась и подошла к Ларошу.