Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

из представителей тюремной администрации, тот ответил мне, что наши тела должны впитать всю влагу. Каждому из нас выдали по три одеяла, таких тонких и изношенных, что они были практически прозрачными. Наше постельное белье состояло из одной циновки из сизаля[70] или соломы. Позже нам дали еще войлочную циновку, и можно было положить ее поверх сизалевой, чтобы сделать эту условную постель хоть как-то помягче. В это время года в камерах было настолько холодно, а одеяла давали так мало тепла, что мы всегда спали полностью одетыми.

Мне отвели одиночную камеру в начале коридора секции В. Она выходила во внутренний двор и имела небольшое окно на уровне глаз. В длину своей камеры я мог сделать три шага. Когда я лег поперек нее и уперся ногами в стену, то моя голова стала касаться противоположной бетонной стены. Таким образом, в ширину камера была около шести футов[71]. Толщина стен составляла по меньшей мере два фута[72]. Снаружи каждой камеры была вывешена белая карточка с именем заключенного, находящегося в ней, и присвоенным ему тюремным номером. На моей карточке было написано: «Н Мандела 466/64», что означало, что я был 466-м заключенным, доставленным на остров в 1964 году. Мне было сорок шесть лет, я являлся политическим заключенным, отбывающим пожизненный срок, и эта тесная одиночная камера должна была стать моим домом на неопределенно длительный срок.

Тюремные власти сразу же присоединили к нам группу заключенных, которые до этого содержались в общем сегменте тюрьмы, приземистом кирпичном здании недалеко от секции В. В общем сегменте, который состоял из секций F и G, содержалось около тысячи заключенных, осужденных в основном за преступления, предусмотренные общим правом. Около четверти из них являлись политическими заключенными, и некоторых из них поместили вместе с нами в секцию В. Мы были изолированы от других заключенных по двум причинам. Во-первых, тюремная администрация считала, что в отношении нас следует применять повышенные меры безопасности. Кроме того, она проявляла обеспокоенность в связи с тем, что мы, по ее мнению, можем «заразить» других заключенных своими политическими взглядами.

Среди тех, кого перевели в нашу секцию, был Джордж Пик, один из основателей Южноафриканской организации цветного населения, обвиняемый в государственной измене, а до этого, совсем еще недавно, – член городского совета Кейптауна. Он был осужден за установку взрывного устройства вблизи городской тюрьмы Кейптауна. Деннис Брутус, еще один цветной политический активист, поэт и писатель из города Порт-Элизабет, был заключен в тюрьму за нарушение правительственных запретов. К нам перевели также Билли Наира, давнего члена Индийского конгресса провинции Наталь, осужденного за диверсионные акты, которые он осуществлял в качестве члена формирований «Умконто ве сизве».

В течение нескольких дней к нашей компании присоединился также Невилл Александер, видный цветной интеллектуал и член Движения за неевропейское единство Южной Африки[73], который сформировал в Кейптауне небольшую радикальную группу, известную как «Клуб Юй Чи Чань»[74], которая изучала методы партизанской войны. Невилл получил степень бакалавра немецкой филологии и истории в Кейптаунском университете и докторскую степень по немецкой литературе в Тюбингенском университете в Германии. Вместе с Невиллом Александером к нам были переведены также Фикиле Бам, студент юридического факультета Кейптаунского университета и еще один член «Клуба Юй Чи Чань», и Зефания Мотопенг, член Национального исполнительного комитета Панафриканского конгресса. Зефания Мотопенг был учителем в Орландо и являлся убежденным противником Закона о расширении университетского образования, а также одним из самых уравновешенных и трезвомыслящих лидеров Панафриканского конгресса. Кроме того, к нам в секцию B перевели трех пожилых крестьян из Транскея, осужденных за заговор с целью убийства К. Д. Матанзимы, ныне главного министра «автономного» бантустана Транскей.

С учетом тех, кого я упомянул, в секторе B сформировалась группа примерно из двадцати политических заключенных. Некоторых я знал лично, о других только слышал, а были и такие, кого я вообще не знал. Обычно в тюрьме одним из редких радостных моментов является встреча со старыми друзьями и новыми лицами, однако меры безопасности в нашем секторе в первые несколько недель были настолько строгими, а атмосфера – настолько гнетущей, что мы не имели возможности даже поприветствовать друг друга. Охранников насчитывалось столько же, сколько и заключенных, и они добивались выполнения всех тюремных правил с помощью угроз и запугивания.

В первую же неделю нашего пребывания в новом тюремном комплексе мы приступили к работам, которые продолжались в течение последующих нескольких месяцев. Каждое утро у входа во двор сгружали кучу камней размером с волейбольный мяч. Мы на тачках перевозили эти камни в центр двора. Нам выдавали молотки весом четыре либо четырнадцать фунтов[75] (в зависимости от размера камней, с которыми приходилось работать). Наша работа состояла в том, чтобы дробить камни в гравий. Разделившись на четыре ряда, примерно в полутора ярдах друг от друга, мы садились на землю, скрестив ноги. Перед каждым из нас лежало толстое резиновое кольцо, сделанное из автомобильных шин, внутрь которого помещались камни. Оно должно было спасать нас от разлетавшихся каменных осколков, но мало помогало, поэтому мы надевали самодельные проволочные маски, чтобы защитить свои глаза.

Между нами ходили надзиратели, следя за тем, чтобы мы не разговаривали друг с другом. В первые недели надзиратели из других секций и даже других тюрем приходили посмотреть на нас, как на коллекцию редких животных в клетке. Работа была утомительной и трудной. Она не согревала нас, но все наши мышцы от нее болели.

Июнь и июль были на острове Роббен самыми мрачными месяцами. Стояла зима, начинались холодные дожди. Казалось, температура не поднималась выше плюс сорока градусов по Фаренгейту[76]. Даже на солнце я в своей холщовой куртке цвета «хаки» постоянно дрожал от холода. Именно тогда я впервые понял выражение: «Холод пробирает до костей». В полдень мы делали перерыв на обед. В первую неделю нам давали только суп, который ужасно вонял. Во второй половине дня нам разрешали, выстроившись в ряд по одному, в течение получаса прогуливаться по двору под строгим контролем надзирателей.

В один из первых дней наших каменных работ надзиратель скомандовал Ахмеду Катраду отвезти тачку, наполненную гравием, к грузовику, припаркованному у входа. Ахмед был щуплым парнем, не привыкшим к тяжелому физическому труду. Он не смог даже сдвинуть с места нагруженную до краев тачку. Надзиратели, увидев это, закричали: «Laat daardie kruiwa loop!» («Двигай эту тачку!») Когда Ахмеду, наконец, удалось стронуть тачку с места, она чуть не опрокинулась, и надзиратели начали издевательски смеяться. Я видел, что Ахмед был полон решимости не