Солдат великой войны - Марк Хелприн

Потолок поднимался на пять метров в узкий короб темноты, заполненной облаками пара. Белые стены матово блестели. Температура воздуха не намного превышала наружную. В тщетных попытках избавиться от избытка пара, который постоянно образовывался на поверхности горячей воды, Алессандро чуть приоткрыл окно. За ним чернела ночь, и в щель врывался поток воздуха, такого холодного, что столкновение между ним и поднимающимся паром срывало белые облака с горячей воды и через край ванны сбрасывало на пол.

Бак, в котором нагревалась вода, крепился к стене. В стальном основании колыхались язычки газового пламени, внутри, совсем как в чайнике, булькала, кипела и свистела вода. Из носика, нависающего над краем фаянсовой ванны, словно из хобота латунного слона, лилась мощая струя воды, которая ударялась в дно ванны, а потом поднималась, перемешиваясь с ранее налитой. Излишек выливался через дренажное отверстие, издавая звуки, похожие на журчание горного ручья.

Распаренный, раскрасневшийся, в полуобморочном состоянии, Алессандро смотрел на стул, лежащую на нем новую одежду, стоящую рядом новую обувь: кожаные горные ботинки, для водонепроницаемости пропитанные маслом, темно-синюю фланелевую рубашку, вязаный шерстяной свитер, стального цвета куртку с капюшоном, свернутым в воротник, вязаные шерстяные варежки, толстую шерстяную шапку, шарф из ангорской шерсти. В егерском рюкзаке лежало полдесятка шоколадных батончиков, полкило вяленого мяса, килограмм хлеба, немного пастилы. Плюс фляжка для воды, компас, фонарь со свечой, спички и запасные свечи. В специальных петлях на рюкзаке крепилась пара кошек, по одной с каждой стороны, два ледоруба, с короткой и длинной ручками.

Он купил все это в магазине альпинистского снаряжения, в котором бывал до войны. Сейчас в нем отсутствовали как покупатели, так и карты. Ему сказали, что и первые, и вторые появятся после заключения мира, потому что пока горы и предгорья считаются стратегическими объектами.

В одном кармане куртки Алессандро соседствовали железнодорожный билет до Гармиш-Партенкирхена и пистолет, который он забрал у часового в Школе верховой езды. Ему не хватило времени снять запасные обоймы с ремня солдата, так что его боезапас ограничивался десятью патронами. Один или два он собирался потрать на Андри. А остальными восемью защищаться от немецких и австрийских горно-стрелковых дивизий, которые блокировали путь на юг. Свои шансы он не оценивал ни оптимистически, ни пессимистически, давно узнав на собственном опыте, что в опасных авантюрах, вроде битвы или побега, оптимизм и пессимизм никакой роли не играют.

Наслаждаясь ощущениями горячей ванны – под дребезжание стекла то ли от порывов ветра, то ли потому, что по соседним железнодорожным путям прошел поезд, – Алессандро совершенно забыл, что он солдат. На обед съел мясной суп, большой кусок тушеного мяса, картофель, салат, выпил пива. Чуть не заснул в ванне, с трудом сумел подняться, когда утекла вода и вернулась сила тяжести. В номере его ждали холодные и белые простыни и свежий воздух, который зимний ветер проталкивал в щели. Какое-то время он лежал, глядя на одежду и снаряжение, аккуратно сложенные у кровати и освещенные электрической лампочкой. А когда выключил свет, комната наполнилась рафаэлевскими красками: оттенками красного и зеленого, которые не имели названия. Они пришли, чтобы повести его через горы и вниз, к теплу и славе Рима.

* * *

Когда рано утром Алессандро шел по улицам Мюнхена, снег казался мягче, чем вчера, а солнце – жарче. Он чуть подволакивал ноги, дышал учащенно, словно в разреженном воздухе, щурился – не столько от света, а потому что свело лицевые мышцы.

Дверь открылась, и на пороге возник высокий человек в эдвардианском костюме и медицинском халате с вышитым кадуцеем на рукаве. Халат покрывали пятна краски разных цветов, а вместе с теплым воздухом в нос Алессандро ударил запах скипидара.

Сперва бывший майор с недоумением уставился на, как он решил, англичанина-альпиниста, но в следующий миг Алессандро втолкнул его в дом, закрыл дверь и вытащил пистолет. Андри не решался раскрыть рта.

Алессандро мотнул головой, предлагая хозяину дома пройти в большую комнату, французское окно которой выходило в сад. В студии, полной картин, одна, на три четверти законченная, стояла на мольберте: солдаты в окопах, спиной к зрителю, всматривались через бруствер в сломанные деревья и горящие кусты.

– Черт бы тебя побрал, – прорычал Алессандро. – Плевать мне, хорошие у тебя картины или плохие.

Андри понял ситуацию, но, как и Алессандро, был солдатом и не боялся умереть. Он ощущал то же самое в тот момент, когда бросал самолет в глубокое пике или закладывал крутой вираж, чтобы атаковать врага. Улыбнулся с легкой горчинкой.

– Я вижу, война подняла искусствоведческую критику на новую ступень. Раньше вы несли чушь, а теперь решаете вопрос кардинально. Ты пришел, чтобы отомстить за какие-то мои действия в воздухе.

– Да.

– Ты был летчиком?

– Пехотинцем.

– Бомбежка на бреющем полете в Коль-ди-Лане. Вашим окопам тогда крепко досталось. Для нас выдался удачный день. У вас была только одна зенитка, да и та перестала стрелять. Могу тебя понять, если ты воевал в Коль-ди-Лане.

– Я не воевал в Коль-ди-Лане.

– В Кляйнальпеншпитце?

Алессандро покачал головой.

– В Гроссен Шлонлайтшнайте? Который вы называете Доломити ди Сесто?

С каждой новой неверной догадкой Андри чувствовал, что углубляет себе могилу, но и молчать не мог.

– В Бренте?

– Да.

– Кавалерийская колонна в Грюнзе?

– Не колонна, они были солдатами.

– Тогда что? – спросил Андри, подняв плечи.

– Госпиталь.

– Мои бомбы легли мимо цели. – В голосе Андри послышались нотки негодования, но прозвучал он убедительно. – Колонна двигалась между домами.

– Это твоя первая ложь.

– Я не лгу.

– Лжешь. Я там был. И все видел. Колонна уже рассеялась, целей для бомбардировки не осталось, но ты вернулся. Разбомбил именно тот дом.

– Это не так! – гнул свое Андри.

– Так, – покачал головой Алессандро. – Я читал написанный тобой рапорт об операции.

– Как тебе это удалось? – удивился Андри, негодование сменилось паникой и раздражением. – Как ты меня нашел? Именно так? По моему рапорту австрийской армии? Они рехнулись?

– Удивительно, правда? – В голосе Алессандро не слышалось вопросительных ноток. – Кто бы мог подумать, что бюрократы правят миром.

– На войне такое случается, – Андри попытался спасти свою жизнь. – Ни одна сторона не является образцом добродетели. – В голосе послышалось отчаяние. – Ты пришел меня убить.

– Да.

– Зачем тебе моя смерть? Я бы мог рисовать. Я мог бы рисовать еще сорок лет.

– Ты умрешь.

– Но что в этом хорошего?

– Я смотрю на это иначе. Для меня это чистое торжество справедливости. Ничего утилитарного, только эстетика. Загляни в свои книги о симметрии. А что хорошего? Может, на другой войне ты разбомбишь еще один госпиталь.

– В наше время другой войны не будет.

– В твое точно, – Алессандро поднял пистолет. – В доме, который ты разбомбил, было много солдат. Некоторые уже умирали. Другие надеялись выйти из госпиталя и вернуться к своим семьям. И кто их этого лишил? – На миг у Алессандро перехватило дыхание. Потом он дрожащим голосом проговорил: – Медсестры, десять или больше. – Он наклонился вперед. – Кто такие, по-твоему, медсестры? Молоденькие девушки. После того как ты улетел, развалины так пылали, что я не смог подойти. Одна из них была… – Алессандро не смог договорить. Просто стоял, и его трясло.

– Она бы хотела, чтобы ты это сделал? – спросил Андри.

И тут Алессандро успокоился. Через пару секунд улыбнулся и ответил:

– Почему бы тебе не задать этот вопрос ей?

Андри, смирившись, кивнул.

– Ладно. Больше мне сказать нечего. Я думал, что все позади. Пытался чувствовать себя счастливым эти последние месяцы. Пусть будет так.

Справа с грохотом открылась дверь. От неожиданности Алессандро развернулся, держа пистолет обеими руками, но увидел лишь девочку шести-семи лет. В пальто из грубой шерсти, с заплетенными в косички волосами, со школьным портфелем в руке.

– Ты опоздаешь, – укорил ее Андри. – Учительница рассердится.

Она застыла в дверях.

– Это Ильзе-Мария, моя дочь. Ильзе… иди.

Она не шевельнулась.

Алессандро смотрел на ребенка, потом, опустив пистолет, повернулся к отцу.

– Ты победил меня уже второй раз.

* * *

Когда Алессандро в первый раз стоял лицом к лицу с Биндо Альтовити, его окружало так много близких ему людей, что идея одиночества казалась привлекательной. Дом на Джаниколо казался крепостью, несокрушимой временем. Он всегда возвращался в лоно любящей семьи, принимал как должное студенческое братство, мир казался садом прелестных и неподвластных смерти женщин.