Великий Гусляр - Кир Булычев

– Ты с ума сошел! Ты лучше расскажи, почему ты наш родной город чуть не погубил.

– А я неоднократно писал, говорил даже вам, Василий Парфеныч, - сгнили фильтры, кончились. Надо из Вологды специалистов звать, производство останавливать. Сами знаете...

– Какие будут предложения? - спросил Пупыкин.

– Я думаю, что сделаем фельетон, - предложил Малюжкин. - О некоторых хозяйственниках. Не пощадим.

– Хорошая мысль, - согласился Пупыкин. - Пускай народ знает, что мы ни одного отрицательного факта без внимания не оставим.

– А вдруг в области прочтут? - спросил Оболенский, нагло улыбаясь. - И комиссию к нам, а?

– А пускай прочтут. Нам гласность не страшна, - ответил Пупыкин твердо. - Пускай весь мир читает.

– И там тоже? - выкрикнул старик Ложкин. - Империалисты тоже?

– Это ты, Ложкин, брось! - рассердился Пупыкин. - Тебя здесь как ветерана держат, а не как провокатора.

– У меня есть предложение, можно? - спросил Савульский, - его Удалов тоже знал, он работал санитарным главврачом.

– Говори. Только короче, надоел ты нам со своими речами, - поморщился Пупыкин.

– Я буду краток, - сказал Савульский и потер ладоши, - факт вопиющий. Он еще почему вопиющий - многие не ожидали, попали под дождик и потеряли одежду. А при том напряженном положении, которое существует в торговле...

– Савульский, я тебе сказал, - пригрозил Пупыкин. - Не рассусоливай. Про положение в торговле я лучше тебя знаю и знаю, что оно улучшается, правда?

Пупыкин взглянул на начальника торга, и тот сразу с места ответил:

– Принимаем меры!

– Видишь, человек меры принимает, а ты обезоруживаешь. Ты к делу. Но учти, если твое предложение будет неподходящим, головы тебе не сносить. Давно уже общественность тобой недовольна, плохо ты охраняешь нашу экологию. Так что на растерзание тебя можно в любой момент кинуть, правда, Малюжкин?

Лицо редактора газеты озарила лукавая усмешка.

– Фельетон уже готов, - сообщил он. - Лежит у меня в столе.

Савульский побледнел и качнулся.

– Ничего, продолжай. Что ты нам хотел сказать?

– Мы провели анализы, - сказал Савульский глухо, будто набрал полон рот картошки. - И выяснили, что выброса с завода детской игрушки не было.

– Вот это да! - даже Пупыкин удивился.

– А что же было?

– А была туча неизвестного происхождения, которая прорвалась в наше родное небо из-за пределов района.

– А что, идея? - спросил Пупыкин.

– Можно поправку? - спросила директорша музея.

– Только по делу.

– Мне кажется, что туча могла прийти и из-за пределов нашей области.

– Слушай, а что если... - голос Пупыкина замер.

И тут Удалова черт дернул за язык.

– Я думаю, - сказал он, - что этот дождик вернее всего к нам приплыл из Южно-Африканской республики, от тамошних расистов.

– А что? - Пупыкин даже привстал в кресле. - А что? Расисты - они плохо к народу относятся... - Но тут до него дошло, что Удалов шутит и допускает перебор. Он сел обратно, насупился и сказал:

– Ладно. Ты, Малюжкин, подготовь материал про тучу из Тотемского района. А ты, Удалов, считай, уже допрыгался.

Люди стали отодвигать стулья подальше от Удалова, а тот себя проклинал: ведь ему-то что - он сегодня дома будет, а все неприятности достанутся его двойнику.

– И учти, Мимеонов, - закончил Пупыкин, - твой вопрос с повестки дня не снят. Допустишь еще такой выброс - выброшу тебя из города. Сам знаешь куда.

– Но ведь план...

– А план ты нам дашь. И с перевыполнением. Какой следующий вопрос?

– Градостроительство, - сказал Оболенский.

– Вот это мне по душе. Это настоящий прогресс. Давай сюда изобразительную продукцию.

По знаку Оболенского молодой порученец открыл дверь. Десять юношей и девушек втащили десять стендов и установили их рядком, чтобы было общее ощущение.

Удалов с ужасом понял, что позывы и надежды Оболенского, который хотел в нашем мире изгадить магистраль, здесь достигли сказочных масштабов.

– Вот наша главная улица. Наше завтра, - сказал Оболенский тихо и радостно. Но непроизвольно почесал ушибленное бедро.

– Улица имени Василия Пупыкина, - прошелестел чей-то голос.

– Кто сказал? - нахмурился Пупыкин. - Молчите? А ведь знаете, чего я не терплю. Ты, Ложкин?

Пойманный на месте преступления Ложкин потупился, встал, как нашкодивший первоклассник, и сказал:

– Вы, Василий Парфенович, не терпите лести и подхалимства.

– И заруби себе это на носу. Народ будет решать, как назвать наш проспект. Народ, а не ты, Ложкин.

– Ну, это вы неправы! - вдруг взвился Малюжкин. - Ложкин - представитель народа. Лучшей его части, ветеран труда.

– Ладно, ладно, без прений, - смилостивился Пупыкин, - Садись, ветеран, чтобы больше с такими предложениями не лез.

Оболенский дождался паузы и обернулся к перспективе.

Через весь город, как стало ясно Удалову, протянется широкая магистраль. Шириной в полкилометра. По обе стороны ее возвысятся различные, но чем-то схожие здания. Каждое здание опирается на множество колонн, над каждым рядом колонн - портики с одинаковыми фигурами. На крышах зданий также стоят статуи. Все здания при этом украшены финтифлюшками и похожи на торты, сделанные к юбилею древнегреческой церкви.

Как же пройдет у них эта магистраль? - лихорадочно старался представить Удалов. Видно, от всего центра ничего не останется.

Конечно же - вот она, центральная площадь, вот он, выросший вдесятеро, напоминающий одновременно египетскую пирамиду и китайскую пагоду Гордом, вот она - десятиэтажная статуя в центре... Уже с головой, с портфелем... Статуя самого Пупыкина!

Удалов говорил себе: только не смеяться! Только не улыбаться. Все это меня не касается, а засмеюсь - накажут двойника.

– Мы с вами шествуем, - донесся до обалдевшего Удалова голос архитектора Оболенского, - мимо городского театра. Здание его, прекрасное, выдержанное в стиле гуслярского социалистического ампир-барокко, встанет на месте устаревшей развалюхи, которая была построена космополитически настроенными купцами...

«Молчи, Корнелий, - повторял про себя Удалов, - молчи, крепись...»

Но язык его предал.

Язык сам по себе сказал:

– В старом театре лучшая в мире акустика. Сюда симфонические оркестры приезжают.

Оболенский поперхнулся.

– Вы что хотите сказать, Корнелий Иванович, - мягко спросил он, - наш новый театр хуже старого?

Что здесь поднялось! Как все накинулись на Удалова! Он оказался ретроградом, отсталым элементом и уж, конечно, чьим-то наймитом. Слово «наймит» носилось по воздуху и било наотмашь Удалова.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});