Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

что это твой долг, ты, конечно, сам знаешь, что тебе делать. Может быть, ты и прав.

— Ты же знаешь, что я не могу оставить ее в таком положении.

— Да, ты на все сто процентов прав.

Они немного помолчали, а потом Анна сказала:

— Я все еще считаю тебя своим близким другом.

— У тебя нет большего друга, чем я. Разве что твой отец…

— Да, но что такое дружба? Герц, я хочу тебе кое-что сказать и при этом знаю, что не должна этого говорить. Мы погубили человека, но сами себе мы не сделали лучше.

— Знаю, знаю. Я все время об этом думаю…

— У тебя, по крайней мере, есть дом, а я осталась полностью ни с чем…

4

Они снова немного помолчали. Потом Анна сказала:

— Герц, я не собираюсь сидеть и надеяться, что с твоей женой случится что-то плохое. Я об этом не думаю, и я не хочу этого. Пусть она живет себе до ста лет. Даже когда ты жил у меня, ты имел дело с этой Эстер. О том, что было между нами, мы должны забыть. Я не имею в виду забыть в буквальном смысле слова, но это был лишь эпизод в нашей жизни. Для меня он закончился, но помнить о нем я буду до конца своей жизни, до последней минуты.

— Да, да.

— Герц, я знаю, что ты сочтешь меня сумасшедшей, но я возвращаюсь к Яше.

Анна не сказала «Яше Котику», а только «Яше», и Грейн не сразу понял, кого она имеет в виду. Ему захотелось рассмеяться, но на глазах у него появились слезы.

— Но как?..

— Я знаю, о чем ты думаешь и что все подумают. Когда папа об этом услышит, он плюнет, и это будет конец. На тебя он тоже зол, но к нему испытывает просто ужасное отвращение. Еще больше я боюсь доктора Марголина. Он ничего не может мне сделать, но презрение — это физическая сила. Он знает, через что мне пришлось пройти в Берлине. Тебе я тоже немного об этом рассказывала. Герц, я все знаю, но… я не могу быть одна… Я просто боюсь быть одна. У Яши множество недостатков, но у меня есть к нему чувство. Он всегда имел на меня влияние. Я вижу все его минусы, но он интересует меня… Стоит ли говорить, что он за талант. Он просто покорил Америку. Его буквально засыпают деньгами…

— Да, я знаю.

— Хорошо, что нельзя плеваться по телефону, иначе ты бы точно меня заплевал.

— Нет, Анна. Если уж я должен на кого-то плевать, то только на себя самого.

— Ты делаешь то, что тебе диктует совесть, а я делаю прямо противоположное. Я должна была с кем-нибудь поговорить, а с кем говорить, если не с тобой? Папу я, считай, потеряла. То, что я сейчас собираюсь сделать, всему положит конец. Это будет последний рывок. Доктор Марголин умный, но жесткий человек. Он знает одно — логику, хотя в его собственной жизни мало логики. У меня был двоюродный брат, Герман. Он уехал к большевикам, и его там прикончили. У некоторых женщин есть сестры, а у меня нет никого. Когда моя сестра или брат подрастет, я буду уже старой или даже умру. А я ведь обязательно с кем-нибудь должна поговорить.

— Да, Анна, ты можешь поговорить со мной.

— Что я могу тебе сказать? Я знаю, что поступаю плохо, но не могу с собой справиться. Трех мужей для одной жизни вполне достаточно, даже чересчур. Я не могу связываться с кем-то четвертым. Не могу и не хочу. Я из тех, кто возвращается к прошлому. Ты ведь тоже был частью моего прошлого. Я не могу похоронить прошлое. Я хотела быть с тобой, потому что ты — моя первая любовь, но раз первая любовь от меня ушла, я вынуждена вернуться ко второй любви. А если тут тоже ничего не получится, я воссоединюсь с Лурье на том свете…

— Не воспринимай это так трагично.

— А как мне это воспринимать? Яша сделал мне больше плохого, чем любой другой человек на свете. Сейчас он говорит сладенько и обещает мне звезды с неба, но я знаю, что он будет вести себя точно так же, как вел себя в Берлине. Единственная разница состоит в том, что он стал старше и у него, наверное, нет теперь прежних сил.

— Да, я понимаю.

— Но когда человек проживает жизнь во лжи и фальши, он не становится от этого лучше. Теперь он кричит, что до смерти в меня влюблен. Он посылает мне так много цветов, что становится неудобно перед лифтером и прочим обслуживающим персоналом дома. Мои соседи наверняка думают, что я содержанка какого-нибудь Рокфеллера. Он звонит мне буквально по тридцать раз на дню. В перерывах между одним актом и другим, как только он спускается со сцены, он сразу же бросается к телефону. Сначала, когда он только начал произносить все эти речи, я его просто ругала. Я говорила ему, что не желаю слышать его имени. Здесь он сошелся с какой-то Юстиной Кон, с какой-то дешевкой, вроде бы актрисой или Бог ее знает, чем она занималась в Польше. Я слыхала, что ты встретился с ней в какой-то забегаловке. В «Звезде» или как ее там. Она и есть та самая мерзавка, которую сумасшедшая квартирная хозяйка профессора Шраги наняла, чтобы одурачить Лурье. Я не хочу об этом разговаривать, потому что мне слишком больно. Таких женщин надо вешать. Они это заслужили. А он ее выбрал в качестве любовницы… Теперь-то, конечно, бросил. Но что можно знать о таких людях, как Яша? Раз ты поперся назад к этой Эстер, то почему бы ему не взять обратно к себе в любовницы Юстину Кон? Я знаю, что это грязь, но все равно лезу в нее. Ты это понимаешь?

— Да, понимаю.

— Что ты понимаешь?

— Мы и сами грязные люди. Грязь тянется к грязи.

— Что? Может быть, ты прав. Но что я могу поделать? Ты берешь в руки том Гемары и убеждаешь себя, что ты снова ешиботник. Я не могу изучать Гемару. Все эти разговоры о Боге меня не интересуют. Я только вчера смотрела фильм про то, как дикари в Африке расцарапывают и режут себя до крови и бросаются в огонь ради своих богов. Я смотрела и думала: «Откуда мы знаем, что наш Бог больше их богов?» Мы наверняка показались бы им