Марид Одран - Джордж Эффинджер

Кади перевел взгляд с меня на Папу, затем кивнул и удалился в заднюю кабину. Хаджар подождал, пока он уйдет, и разразился громким грубым хохотом.

— Ну! — воскликнул он. — Что ты на это скажешь?

Я схватил его за глотку прежде, чем он сумел увернуться.

Головорез поднялся со стула и пригрозил мне иглометом.

— Не стреляйте! — в притворном ужасе кричал я, все сильнее стискивая горло Хаджара. — Пожалуйста, не стреляйте!

Хаджар пытался что-то сказать, но я пережал ему горло. Его лицо приобрело цвет райского вина.

— Отпусти его, племянник, — сказал, немного подождав, Фридландер-Бей.

— Прямо сейчас, о шейх? — спросил я. Я еще держал его.

— Прямо сейчас.

Я отшвырнул Хаджара. Он глухо стукнулся затылком о переборку. Раскашлялся, хватая воздух ртом, пытаясь продышаться. Головорез опустил игломет и снова сел. Мне показалось, что лично его самочувствие Хаджара не волнует. Я решил, что он ценит лейтенанта ненамного выше, чем я, и пока я не убил Хаджара совсем, могу делать с ним все, что захочу.

Хаджар с ненавистью посмотрел на меня.

— Ты еще пожалеешь об этом, — прохрипел он.

— Не думаю, Хаджар, — ответил я. — Мне кажется, что воспоминание о твоей багровой роже с выпученными глазами скрасит мне все трудности предстоящей жизни.

— Сядь на место и заткнись, Одран, — процедил Хаджар сквозь зубы. — Только шевельнись еще или пикни, и этот парень разворотит тебе морду.

Мне это все равно начало надоедать. Я откинул голову, закрыл глаза и подумал, что по прибытии в Азир мне еще могут понадобиться силы. Я чувствовал, как заработали маневровые двигатели и пилот направил огромный челнок по длинной пологой дуге к западу. Мы снижались, выписывая спирали в ночном небе.

Челнок задрожал, затем раздались протяжный гул и пронзительный вой. Хаджаров бандюга испугался.

— Включилось посадочное устройство, — сказал я.

Он коротко кивнул. Затем корабль опустился и с визгом проехался по бетону. Снаружи, насколько я видел, не было огней, но я был уверен, что мы находимся на огромной посадочной площадке. Через некоторое время, когда пилот затормозил челнок почти до конца, я смог разглядеть очертания ангаров, гаражей и прочих сооружений. Корабль остановился, хотя до терминала мы не доехали.

— Сидеть на месте, — приказал Хаджар.

Мы сидели, прислушиваясь к завываниям кондиционера. Наконец из задней кабины снова появился кади. Он по-прежнему держал в руках бумаги. Достал одну страницу и зачитал:

— «Свидетельствую, что рассмотрел деяния взятых под стражу членов общества, опознанных как Фридландер-Бей и Mapид Одран, и признал их действия явно преступными и оскорбительными для Аллаха и всех братьев во Исламе. Обвиняемые признаны виновными и в наказание будут подвергнуты изгнанию. Пусть они сочтут это благом и проведут остаток дней своих, взыскуя близости Господней и прощения людского». — Затем кади прислонился к переборке и поставил на бумаге свою подпись. Подписал и копии, чтобы мы с Папой имели по экземпляру. — Теперь идем, — сказал он.

— Иди, Одран, — сказал Хаджар.

Я встал и пошел по проходу мимо кади. Громила шел следом, за ним — Папа. Хаджар замыкал шествие. Я обернулся к нему. Его лицо было на удивление мрачным. Наверное, он думал о том, что вскоре мы окажемся вне его власти и что его, забавам приходит конец. Мы спустились по сходням на бетонную площадку, потягиваясь и зевая.

Я очень устал и проголодался, несмотря на все то, что съел на торжестве у эмира. Я окинул взглядом летное поле, пытаясь найти что-нибудь полезное в смысле информации. На стене одного из низких темных зданий я увидел большую, выведенную от руки надпись: «Наджран».

— Вам что-нибудь говорит слово «Наджран», о шейх? — спросил я Фридландер-Бея.

— Заткнись, Одран, — сказал Хаджар. Он повернулся к своему горилле: — Следи, чтобы они не болтали и не делали глупостей. Ты за них отвечаешь.

Головорез кивнул. Хаджар и кади пошли к зданию.

— Наджран — столица Азира, — сказал Папа.

Ему было плевать на головореза. Со своей стороны, бандюге тоже было плевать на то, что мы делаем, лишь бы мы не пустились бегом через летное поле.

— У нас тут есть друзья? — спросил я.

Папа кивнул:

— У нас почти везде есть друзья. Проблема в том, как до них добраться.

Я не понял, что он имеет в виду.

— Ну, ведь Хаджар и кади через некоторое время вернутся на борт челнока, так ведь? А после этого, как я понимаю, мы будем предоставлены сами себе. Тогда мы сможем разыскать этих самых друзей и получить хорошую, мягкую постельку, чтобы провести в ней остаток ночи. Папа печально улыбнулся мне:

— Ты и в самом деле думаешь, что наши неприятности на этом кончились?

Моя уверенность уже не была такой непоколебимой.

— А разве нет? — спросил я.

И, словно подтверждая тревоги Папы, появились Хаджар и кади, а с ними — крепкий парень в униформе, вроде как у копов, с винтовкой, болтавшейся под мышкой. Вид у этого парня был не особенно умный, но при оружии он нам с Папой был не по зубам.

— Поговорим об отмщении после, — шепнул мне Папа прежде, чем Хаджар подошел к нам

— Шейху Реда? — спросил я.

— Нет. Тем, кто подписал приказ о нашей депортации, будь то эмир или имам мечети Шимааль.

Это заставило меня кое о чем задуматься. Я никогда не понимал, почему Фридландер-Бей так тщательно старается не задевать Абу Адиля, как бы тот его ни провоцировал. Любопытно, что бы я ответил, если бы Папа приказал мне убить эмира шейха Махали? Конечно, эмир не принял бы нас нынешним вечером столь радушно, если бы знал, что сразу после его приема нас похитят и отправят в ссылку. Я предпочитал думать, что шейх Махали не знал о том, что с нами происходит.

— Вот ваши подопечные, сержант, — сказал Хаджар жирному копу.

Сержант кивнул. Он осмотрел нас и нахмурился. На бляхе было выбито его имя: «Аль-Бишах». У него был огромный живот, который выпирал между пуговиц его пропотевшей рубашки. Лицо заросло четырех- или пятидневной черной щетиной, во рту торчали сломанные почерневшие зубы. У него были набрякшие веки, и я подумал: это потому, что его разбудили посреди ночи. От его одежды несло гашишем, и я понял, что коп проводил одинокие ночные дежурства с наргиле.

— Дайте-ка подумать, — сказал сержант. — Молодой парень спустил курок, а вот этот грязный старый дурак в красной феске, значит, мозг всей операции. — Он закинул голову и разразился хохотом. Веселился он явно от гашиша, раз даже Хаджар не поддержал его.

— Очень хорошо, — сказал последний. — Они ваши. — Лейтенант повернулся ко мне: — Прежде чем мы расстанемся, Одран, я скажу тебе еще кое-что. Знаешь, за что я первым делом примусь завтра?

В жизни не видел такой гнусной ухмылки.

— Нет, а что? — спросил я.

— Я собираюсь прикрыть твой клуб. А знаешь, что я сделаю потом? — Он подождал, но я не стал продолжать игру. — Ладно, я тебе скажу. Я собираюсь арестовать твою Ясмин за проституцию, а когда затащу ее в свою глубокую норку, то посмотрю, что в ней так тебе нравилось.

Я очень гордился собой. Год или два назад я дал бы ему в зубы, несмотря на присутствие головореза. Теперь я повзрослел, и потому просто стоял, бесстрастно глядя в его сумасшедшие глаза. Стоял и повторял себе: «Ты убьешь его в следующий раз. Ты убьешь его в следующий раз». Это удержало меня от глупостей, особенно под прицелом двух дул.

— Подумай об этом, Одран! — воскликнул Хаджар, когда они с кади снова взобрались по трапу на борт. Я даже не обернулся.

— Ты поступил мудро, племянник, — сказал Фридландер-Бей.

Я посмотрел на него и понял, что мое поведение произвело на него приятное впечатление.

— Я многому научился от вас, дед мой, — сказал я. Это ему тоже понравилось.

— Ладно, — сказал местный сержант, — пошли. Я не хотел бы тут оставаться, когда этот насос взлетит. — Он показал дулом винтовки в сторону темного здания, и мы с Папой двинулись впереди него через взлетную полосу.

Внутри было темно, но сержант аль-Бишах не стал включать свет.

— Идите по стеночке, — сказал он.

Я ощупью шел по узкому коридору, до поворота. За поворотом оказалась маленькая комната с видавшим виды столом, телефоном, механическим вентилятором и маленькой сломанной голосистемой. Рядом стоял стул, и сержант тяжело плюхнулся на него. В углу оказался другой стул, и я усадил на него Папу. Я стоял, прислонившись к грязной оштукатуренной стене.

— Теперь, — сказал коп, — я скажу, что с вами сделаю. Вы сейчас в Наджране, а не в какой-нибудь захудалой деревне. В Наджране вы никто, зато я — кое-что значу. Посмотрим, сможете ли вы мне пригодиться, а если нет, пойдете в тюрьму.

— Сколько при тебе денег, племянник? — спросил Папа.

— Немного. — Я взял с собой мало денег, поскольку думал, что во дворце эмира они мне будут не нужны. Обычно я носил деньги в карманах своей галабейи, как раз на такой случай. Я пересчитал то, что было в левом кармане, получилось немногим больше ста девяноста киамов. Я не собирался показывать этой собаке, что в другом кармане у меня есть еще деньги.