Марид Одран - Джордж Эффинджер

«Если будет на то воля Аллаха». Мне было трудно представить, что Аллах провел меня через все эти испытания только для того, чтобы отказать мне утром в завтраке.

Бедуин взял светильник и поднес его к моему лицу. Грязным большим пальцем он отвернул мне веко и посмотрел глаз. Он заставил меня открыть рот и посмотрел язык и заднюю стенку гортани. Наклонился вперед и приложил ухо к моей груди, затем заставил меня покашлять. Он щупал и тыкал меня со знанием дела.

— Школа, — сказал я, показывая на него. — Университет.

Он рассмеялся и покачал головой. Медленно согнул мне ноги и пощекотал стопы. Затем нада вил на мои ногти и посмотрел, насколько быстро они восстанавливают свой цвет.

— Ты врач? — спросил я.

Он снова покачал головой. Затем посмотрел на меня и, решившись, сдернул с головы кафию. Я с изумлением увидел, что у него в темени торчит модик. Затем он снова тщательно обмотал голову кафией.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Проклятый, — сказал я.

— Да, — ответил он. Лицо бедуина осталось стоически спокойным. — Я шейх Бани Салим. Это моя обязанность. Я должен носить метку шайтана.

— И сколько же у тебя модиков?

Он не понял этого слова. Я задал вопрос иначе и узнал, что его череп модифицирован так, что он может использовать два модуля: модик врача и еще один, благодаря которому он становится равным высокоученому религиозному лидеру. Это все, что у него было. В безводной дикой пустыне, что была домом Бани Салим, Хассанейн считался мудрым старцем, который в своих глазах продал свою душу ради блага своего племени.

Я сообразил, что мы понимали друг друга благодаря грамматике и словарю, встроенным в модик доктора. Когда он вынул его, говорить нам стало так же трудно, как и прежде. К тому же я очень устал и мне стало тяжело отвечать и спрашивать. Остальное может подождать до утра.

Он дал мне капсулу, чтобы я мог заснуть ночью. Я запил ее водой из козьего бурдюка.

— Да проснешься ты утром в добром здравии, о шейх, — сказал он.

— Да благословит тебя Аллах, о мудрый, — пробормотал я. Он оставил зажженный светильник на песке рядом со мной.

Бедуин вышел во тьму, и я услышал, как он опускает за собой полог. Я до сих пор не знал, где нахожусь, и ничегошеньки не знал о Бани Салим, но почему-то чувствовал себя в полной безопасности. Я быстро заснул и просыпался ночью только раз, причем увидел Нуру: она спала, сидя по-турецки, прислонившись к черной стене шатра.

Когда я проснулся утром, зрение мое стало более четким. Я чуть-чуть приподнял голову и уставился на яркий треугольник. Теперь я видел золотые пески и двух верблюдов со спутанными ногами неподалеку. Нура по-прежнему присматривала за мной. Она проснулась раньше и, когда увидела, что я пошевелился, подошла поближе. Она, как и вчера, стесняясь, закрывала лицо краем покрывала. Ей было стыдно за то, что она хорошенькая.

— Я думал, мы друзья, — сказал я. Сегодня мне было уже не так трудно говорить.

Она сдвинула брови и покачала головой. Говорить-то мне было легче, но понимали меня по-прежнему с трудом. Я попытался еще раз, произнося слова медленнее и подкрепляя их жестами.

— Мы… друзья, — сказала она. Она выговаривала слова со странным акцентом, но, будь у меня немного времени, я научился бы понимать этот диалект. — Ты… гость… Бани Салим.

О легендарное гостеприимство бедуинов!

— Хассанейн тебе отец? — спросил я.

Она покачала головой. Я не понял, отрицает ли она родство или просто не понимает моего вопроса. Я повторил вопрос помедленнее.

— Шейх… Хассанейн… брат… отца, — сказала она.

Мы оба научились говорить просто, разделяя слова. Чуть позже мы стали легко понимать друг друга и заговорили без напряжения.

— Где мы? — спросил я.

Нужно было выяснить, на каком расстоянии от города я нахожусь и как далеко от нас ближайший форпост цивилизации.

Нура снова нахмурилась, словно повторяла про себя урок географии. Она ткнула указательным пальцем в песок прямо перед собой.

— Это Бир-Балаг. Бани Салим стоят тут две недели. — Она сделала другую дырку в песке, дюймах в трех от первой. — Здесь источник Кхаба, в трех днях езды к югу. — Она протянула руку как могла далеко и сделала еще одну дырку. — Это Мугшин. Мугшин, хаута.

— Что такое хаута?

— Это священное место, шейх Марид. Там Бани Салим встретятся с другими племенами и будут продавать верблюдов.

«Прекрасно, — подумал я. — Мы направляемся в Мугшин». Я никогда не слышал о Мугшине и представлял его себе чем-то вроде клочка земли с пальмами и источником посреди смертоносной пустыни. Скорее всего поблизости нет ни единой посадочной площадки для суборбиталок. Я понял, что затерялся где-то среди княжеств и безымянных племенных территорий Аравии.

— Как далеко это от Рияда? — спросил я.

— Я не знаю Рияда, — сказала Нура. Рияд был столицей ее страны, когда та была объединена властью дома Саудов. Он по-прежнему был великим городом.

— А где Мекка?

— Макках, — поправила меня она. Она поразмыслила, затем уверенно ткнула пальцем куда-то мне за спину.

— Значит, там, — сказал я. — Хорошо. Но как Далеко?

Нура только плечами пожала. Она знала не слишком много.

— Прости, — сказала она. — Старый шейх задавал те же самые вопросы. Может, дядя Хассанейн знает больше.

Старый шейх! Я так зациклился на своих страданиях, что забыл о Папе.

— Старый шейх жив?

— Да, благодаря тебе и мудрости шейха Хассанейна. Когда Хиляль и бен-Турки нашли вас в дюнах, они подумали, что вы оба мертвы. Они вернулись в лагерь и если бы вечером не рассказали шейху Хассанейну о вас, вы были бы мертвы без сомнения.

Я уставился на нее во все глаза.

— Хиляль и бен-Турки бросили нас там? Она пожала плечами.

— Они подумали, что вы умерли. Я вздрогнул.

— Я рад, что им пришло в голову вспомнить о нас, когда они уютно сидели у общего костра.

Нура не уловила моей иронии.

— Дядя Хассанейн привез вас в лагерь. Это его шатер. Старый шейх в шатре бен-Мусаида. — При этом имени она опустила глаза.

— А где же спят твой дядя и бен-Мусаид?

— Они спят с прочими, не имеющими шатров. На песке у костра.

Это, естественно, заставило меня почувствовать себя несколько виноватым, поскольку я знал, что в пустыне ночью очень холодно.

— А как старый шейх? — спросил я.

— Крепнет с каждым днем. Он очень пострадал от солнца и жажды, но не так сильно, как вы. Он выжил благодаря вашему самопожертвованию, шейх Марид.

Я не помнил никакого самопожертвования. Я не помнил ничего о том, как мы шли. Наверное, Нура заметила мое замешательство, поскольку наклонилась и коснулась моих розеток.

— Это, — сказала она. — Ты неправильно использовал их и теперь страдаешь, но это спасло жизнь старому шейху. Он хочет поговорить с тобой. Дядя Хассанейн сказал, что завтра к тебе можно будет прийти.

Мне стало легче на душе, когда я узнал, что Фридландер-Бей в лучшем состоянии, чем я. Я надеялся, что он сможет восполнить некоторые пробелы в моей памяти.

— Сколько я тут пролежал?

Она подсчитала в уме, затем ответила:

— Двенадцать дней. Бани Салим хотели пробыть в Бир-Балаг только три дня, но дядя Хассанейн решил остаться здесь до тех пор, пока ты и старый шейх не оправитесь настолько, чтобы перенести поездку. Некоторых в племени это решение рассердило, особенно бен-Мусаида.

— Ты уже упоминала его. Кто такой этот бен-Мусаид?

Нура потупила взгляд и тихо проговорила:

— Он хочет жениться на мне.

— М-м. А ты как к нему относишься?

Она посмотрела мне в глаза. Я прочел гнев в ее глазах, хотя и не мог сказать, на меня ли она гневается или на своего ухажера. Девушка встала и молча вышла из шатра.

Я не хотел, чтобы она уходила. Я намеревался попросить у нее чего-нибудь поесть и передать дяде, что мне хотелось бы еще один укол соннеина. Вместо этого я попытался улечься поудобней и стал думать о том, что рассказала мне Нура.

Мы с Папой чуть не погибли в этой пустыне, но я до сих пор не знал, кто в этом виноват. Меня не удивило бы, если бы все это оказалось связанным с Хаджаром, а через него — с Реда Абу Адилем. Последнее, что я помнил, — это то, что я сидел на борту суборбиталки и ждал, когда мы взлетим. Все, что случилось потом: полет, посадка, цель, которая привела нас в самое сердце пустыни, — выпало из моей памяти. Я надеялся, что вспомню, когда окрепну, или, может быть, у Папы будет более четкая версия того, что с нами случилось.

Я решил сосредоточить весь свой гнев на Реда Абу Адиле. Хоть сейчас я и чувствовал себя довольно спокойно, я понимал, что все еще нахожусь в смертельной опасности. Даже если Бани Салим разрешат нам ехать с ними до Мугшина — где бы это ни было, — устроить наше возвращение в город будет чрезвычайно сложно. Мы не сможем показаться на люди без того, чтобы не попасть под арест. Нам придется избегать особняка Папы. Для меня ступить на территорию Будайина будет чрезвычайно опасно.