Повести - Юрий Сергеев

Кому это близко, кто вкусил этот хмельной напиток, уже никогда не вернётся к охоте на куропаток и глупых зайцев. Краем глаза будет, до самой своей смерти, ловить каждый след его, каждую сбежку и малик.

А в голове зароятся вопросы, в ответах на которые и заключается вся глубина, сила и азарт познания охоты: где он? Какого цвета и кряжа? Где жирует? Куда шёл, с охоты или на кормёжку? Местный или проходной? Кот или кошка? Сытый или голодный?

На все эти вопросы соболятник сразу ответит, осмотрев следы; даже может добавить, сколько часов назад он прошел и куда направляется.

Может пойти совершенно в другую сторону от следа и выйти наперерез, минуя многие километры его охотничьего нарыска. Наскоком соболя взять трудновато, надо его сначала изучить, начиная с букваря старых и присыпанных снегом следов.

Нет двух одинаковых соболей в тайге. У каждого свой характер, свои привычки, но всех объединяет поразительный, умеющий делать выводы ум.

На зверофермах, где искусственно с большим трудом научились разводить этого зверька, делали такой опыт: в мясо, чтобы видел это из клетки соболь, насыпали безвредный порошок, не имеющий запаха и вкуса. Он к этому мясу не прикасался. Но, если процесс засыпки не видел, то спокойно ел.

С его хитростью и смекалкой да дал бы ему Бог рост волка, добрался бы и до людей в тайге. Ведь берёт же кабаргу и молодых оленят, которые в десятки раз его больше и сильнее.

Соболя губит любопытство. Губит его дерзкая безрассудность и азарт настоящего охотника. По своей натуре он кропотливый исследователь, пытается разобраться, откуда принесло перышко, находит ещё и ещё и вдруг, замечает повисшую в шалашике вниз головой куропатку или рябчика.

Это — уже слишком! Так не бывает! Обходит пару раз вокруг, чует капкан, но, поднявшись столбиком, увлекается, отрывая пахучую приманку и, в суете, наступает на коварную тарелочку.

Если сильный мороз, то замерзает почти мгновенно. Зимой он живёт только непрерывным бегом, проходя за ночь свыше шестидесяти километров в поисках пищи. Это — настоящий трудяга и достойный царь пушного зверья.

Беда его ещё и в том, что, за одну шкурку, на международных меховых аукционах дают до девятисот долларов, иногда приравнивая к стоимости легкового автомобиля или вагона пшеницы.

А, так как он много лет находился под охраной и расселялся искусственно, то освоил большие пространства и в достаточном количестве для промысла.

Не корысть тянет по его двойчатому следу настоящего охотника, не жажда наживы, а возможность трудной и увлекательной борьбы, соперничества в хитрости и выносливости…

Дни мои потекли в хлопотных заботах промысла. В избушку вваливался ночью, снимал и натягивал на правилки шкурки и в полусне ужинал.

Казалось, уже ничто не поднимет утром, но, резво вскочив на зорьке, торопливо пил чай, опять укладывал в рюкзак дневной припас, ёкала в груди загадочность подступающей охоты.

Что она принесёт? Куда и за какие сопки уведёт соболиный след, где придётся ночевать, опять у костра или вернусь в избу?

Хорошо хоть немного пожить неплановой жизнью, когда невозможно ручаться, куда тебя бросит через миг, где придёт удача, пожить жизнью поиска и тяжёлого физического труда.

Время летело незаметно, набирал силу мороз, подвалило ещё снега. Махно быстро выбивался из сил, и пришлось ставить капканы. Пробил три кольцевых путика вверх и вниз по реке.

Соболя было много, а, по этой причине, он быстро прикончил нерасторопных и доверчивых рябчиков, разогнал и переловил белок, проредил стаи глухарей.

Многие зверьки, пробегав попусту ночь, возвращались к мимоходом замеченной ловушке и, потоптавшись у входа в шалашик, попадали в капкан.

Такой удачи я и сам не ожидал. Сумма договора с райпо будет наверняка выполнена. Мешок с высушенными и отмятыми для сдачи шкурками набухал изо дня в день.

Подходили последние дня промысла. Завтра надо идти снимать капканы, собираться, ждать вертолёт. Уже соскучился по людям, вечерами разговариваю с собакой.

Махно, видимо, уже решил, что хозяин совсем чокнулся, так печально смотрит в глаза и постукивает хвостом во земляному полу избушки.

Одиночество, всё же, надоедает, и если не занять время беспрерывной работой, если праздность наступит и лень победит, то начинает в голову лезть всякая ерунда, мучают кошмарные сны и мысли.

Человеку нужно общение; трудно поверить, что в давние года жили старики отшельники в одиночку десятки лет, для этого нужна или могучая воля, или фанатизм веры. Даже такой короткий срок, как полгода, провести наедине с собакой трудно пожелать кому-либо.

Тайга шуток не любит. Внезапная болезнь, переломы костей вдали от зимовьями и только зверьё узнает, где ты нашёл последнее пристанище. Вот эти страхи и приходят на безделье, но в нём же и сила.

Риск, проверка своих возможностей, обострённая звериная осторожность появляется наследственно от далёких пещерных предков, а когда чувствуешь эту силу, когда воля побеждает страх, тебя сам чёрт не свернёт от тропы приключений и испытаний.

Рано утром отправился в последний обход до набитой за зиму лыжне. Снимал капканы, отвязывал от них потаски, сворачивал на пружины тонкие тросики и укладывал, в рюкзак. Работа шла быстро, и рюкзак становился всё тяжелее от шуршащего, будто раков наловил, железа.

Осталось пройти половину пути, кольцом опоясывающего сопку, и спуститься к зимовью на реке. И вдруг увидел вихлявый след чужих узких лыж, выползающий из распадка на мою тропу. Радуясь встрече с человеком, побежал быстрее, попутно снимая остатки ловушек.

Приманка над ними всюду была сорвана, незнакомец останавливался у каждого, съедая куски мороженых налимов. В сумерках мелькнули искры из трубы печки. Сняв лыжи и тяжёлый рюкзак у порога, открыл дверь.

Откинувшись навзничь, на нарах спал человек, свесив ноги на пол и выставив вверх спутанную и грязную бороду. У печки — полупустой рюкзак, незнакомец обут в самодельные, грубо сшитые из шкуры оленя унты. Одежда вся прожжена искрами костров, порвана, клочьями висят вата и тряпьё…

Я поправил остаток свечи, горящий на столе, поставил чай и принялся разогревать суп. Спящий тяжело стонал, беспокойно шевелил пальцами грязных рук. В углу прилепился старенький карабин с перевязанным проволокой прикладом.

Приготовил ужни и с трудом разбудил пришельца. Он, вскочил, испуганно озираясь спросонья.

— Давай знакомится: Василий Иванович. Можно просто Вася.

— Володя, сипло отозвался он, внимательно разглядывая меня.

Несколько минут молча изучали друг друга'. Мой гость был невысокого роста, острое обожжённое морозами лицо, смятая и неухоженная бородка, маленькие, стынущие льдинками, неподвижные глаза. Щёки ввалены под скулы, жилами перевита напрягшаяся из ватника шея.