Хоро - Антон Страшимиров

Глухо в доме Карабелевых, глухо и зловеще. По коридорам шепчутся страшные тени, то появляются, то исчезают толстые рожи молодых торговцев зерном, вином, ростовщиков. Только полицейские стоят с мрачными лицами возле темной двери. Из комнаты доносится звон и глухой говор. Полицейские припадают к замочной скважине.

— По самым достоверным сведениям, господа, опасный еврей Иско не ушел из города.

...Понятное дело, не ушел, раз Карабелева еще в городе, хи-хи!

Полицейские заглядывали в замочную скважину: возле длинного стола — люди с одеревенелыми лицами. В углу комнаты, в алькове, — кровать. Председатель часто звонит. Встал.

— Слово принадлежит мне, господа. Должен заметить: нельзя говорить, не получив слова. Я настаиваю на необходимости немедленно позвать начальника околии, потому что момент, так сказать, решающий, и как бы нам не пришлось впоследствии каяться. Слово имеет полковник Гнойнишки.

Полицейские дышали уже в самую замочную скважину.

Маленький полковник повысил голос:

— Я понимаю, господа, вашего председателя господина Добри Кандилева, майора запаса и юриста! Но попрошу без насмешек. Да, без насмешек. Меня вы поймете впоследствии. А теперь — утверждаю: начальник околии должен нести ответственность, потому что если бы на прошлой неделе он — по известным причинам — не был снисходителен к опасному еврею Иско, мы не имели бы сегодняшних событий.

Полицейские попятились: дверь приоткрылась, и кмет высунул голову.

— Эй, вы там, у входа, потише! И никого не пускать в коридор!

...В комнате все молчали. На губах председателя, майора запаса, юриста господина Добри Кандилева — пена:

— Известные причины, господа, на которые намекает господин Гнойнишки, в данный момент мне неизвестны. К тому же уважаемый господин полковник Гнойнишки, надеюсь, согласится со мной, что начальник гарнизона не должен идентифицировать себя с шефом полиции. Ведь, подумайте только, что может из этого получиться впоследствии! Нужно, господа, сохранить моральный престиж армии, чтобы не каяться впоследствии.

Позиция председателя была крепкой, прежде всего в силу справедливости его доводов. И полковнику Гнойнишки пришлось объяснить, что если он, как начальник гарнизона, и если господин Ячо Дундов, как представитель закона, оказывают честь настоящему собранию, то это еще будет оценено впоследствии. Потому что, будучи свидетелем исторических событий, столь решительных и столь чреватых последствиями, как события этой ночи, каждый, в том числе и начальник гарнизона и господин прокурор, должен сказать свое авторитетное слово перед собранием сознательного, преданного трону и армии гражданства.

Полковник опять повысил голос:

— Да, господа, момент — решающий. Этой ночью — родоотступники — осмелились посягнуть — на законную власть. Так? Хорошо! А впоследствии? Их просто надо уничтожить! Ничего другого! Итак, за дело: смело и непоколебимо! Уничтожить до е-ди-но-го, господа!

Лица собравшихся побледнели. Прочитали список. Слушая, многие облизывали засохшие губы.

Господин Нако считал, загибая пальцы, а так как пальцев не хватило, он стал загибать их снова...

Полковник Гнойнишки протянул покровительственно руку:

— Господа, я не сомневаюсь, что каждый из вас готов твердо, проявив железную волю, постоять за священное дело армии. Но позволю себе напомнить вам еще и о другом: не забудьте, что на карту поставлены не только интересы Болгарии, нет! На карту поставлены и ваши головы, господа! Я кончил. Кто хочет, тот поймет.

Все заморгали. Полковник надел фуражку.

— Но, господа, я не хочу на вас влиять. Я не имею на это права, армия нейтральна. Итак...

Он козырнул и по-военному повернулся, щелкнув каблуками.

Вышел и господин Ячо. За ними поспешил кмет.

— Извини, Гнойнишки, но недоразумение с с моей женой... Я только спрашиваю...

Гнойнишки выпятил грудь.

— Прежде всего, Нако, дело. И никаких кривляний, понимаешь?

— Ну да, ну да. Но моя жена?

Ячо дотронулся до очков. Что же это такое? Нако чуть ли не торгуется...

Кмет развел толстыми руками.

— Но, в самом-то деле: сперва мою жену публично берут под стражу, затем стражу снимают. Как это понимать?

Как понимать? Полковник закрутил ус.

— Что тут понимать, Нако? Встреча госпожи Софки с прислугой Маргой просто фатальна.

Что встреча была фатальна, об этом нечего и говорить.

— Но, Димо, если бы старая Карабелева не умерла, да еще так неожиданно, среди свадебного веселья — не правда ли? — Марга не поднялась бы наверх, Миче не сошла бы вниз, Софка не сопровождала бы ее, а значит...

Гнойнишки махнул рукой.

— Хватит, Нако. Ведь Марга там?

Разумеется, она там, связана вместе с другими в саду.

Нако потер руки:

— Ну?

Гнойнишки рассек ладонью воздух:

— И ее — фюить!

Это было ясно.

— Понимаю, Димо, но...

— Ни-ка-ких но!

Гнойнишки опять рассек ладонью воздух:

— Всех — фюить, кончено. А теперь — за дело!

Нако понял и ласково дотронулся до локтя полковника:

— Хорошо, брат, об этом не спорю, это понятно. Но, Димо, надо внести полную ясность с Софкой. Здесь убили человека, пристава убили! Это не шутки, Гнойнишки! Я настаиваю на том, чтобы предварительно устроить очную ставку со служанкой Маргой. Это абсолютно необходимо.

Полковник взглянул на Ячо, тот рассмеялся.

— Тю-ю, Нако, еще чего захотел!

Кмет недоумевал: нужно положить конец скандалу с Софкой, как же иначе? Но лицо Гнойнишки позеленело, глаза метали искры. Ну и дурак этот Нако! А ведь до вчерашнего дня был главой округа, тьфу!

— Не будет больше никаких следствий, пойми ты. Никаких очных ставок и так далее. Только — дело.

Господин Нако подбоченился и широко улыбнулся:

— Ас моей женой?

— Это пустяки. Я иду к ней.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дебаты уже начались. Говорил помощник кмета, Дечко. Нако сел возле него:

— Давай, Дечко!

И оратор повысил голос:

— Да, в жизни каждого поколения бывают возвышенные минуты, перед которыми должно благоговеть. И никогда не следует терять веру в свое племя, в народ, потому что история до сих пор еще не создала другого алтаря гражданственности.

Понятие народ, господа, не есть фикция: горы, леса и поля мертвы без людей. Разумеется, не фикция и идеал общественной дисциплины. Нашим девизом должны быть слова — один за всех и все за одного.

Кмет Нако раскрыл рот от удовольствия. И крикнул:

— Валяй, Дечко! — А потом добавил, обращаясь к собранию: — Ох, и талантище в нем сидит — если б он только выбросил из головы своего Маркса!

Дечко — высокий, смуглый, с большими черными глазами и толстыми приплюснутыми губами — усмехнулся и пожал плечами.

— Благодарю за доброе пожелание, господин кмет. Итак, господа, девиз: «Один за всех и все за одного» — это верховное начало деятельности здоровой жизнеспособной общественности. Однако мы не должны забывать, что этот девиз, этот священный девиз не исключает противоречий и борьбы между разными слоями и классами.

А-а!.. Председатель позвонил:

— Прошу не отвлекаться.

— Именно, господин председатель. Партии, идейные течения, даже гражданские войны — это следствия, а не причины, причины же коренятся в сознательном и подсознательном стремлении всех нас к устранению классовых противоречий во имя идеального общественного устройства. И теперь, в настоящий решающий момент, позвольте мне некоторую откровенность. Мы, господа, убивали своих идейных врагов неделю назад, готовимся к их уничтожению теперь, и придется, может быть, расстреливать их еще через неделю. Но до каких пор?

Комната онемела.

Все глаза опустились. Только Нако дал языку волю.

— Давай, давай, Дечко. Полицейских я прогнал во двор.

— Я вас не понимаю, господин кмет.

— Говорю, в коридоре — ни живой души. Значит, никто тебя не услышит.

— Тем лучше, господин кмет: значит, слушаете меня только вы, и я могу быть совершенно откровенным. Пора опомниться, господа. Сегодня мы пишем историю, которую завтра будут читать наши дети. И негоже, чтобы они гнушались своих отцов, не так ли?

Рука председателя дрожала над звонком. Высокий, плечистый, длиннолицый, он слушал, вытаращив глаза, и, по-видимому, не все понимал. Оратор встретился с его изумленным взглядом и прищурился.

— Господин председатель, господа, прошу снисхождения. Мы собираемся убивать сыновей нашей страны и равноправных с нами граждан, вполне равноправных. Будем говорить открыто. Я не дрогну оттого, что должны будут погибнуть еще триста, четыреста или, скажем, тысяча человек...

— Браво, Дечко, валяй!

Господин Нако, восхищенный, потирал руки. Валяй!