Маленькие дети - Том Перротта

Потом несколько недель они вместе ездили в тюрьму в дни, отведенные для свиданий, до тех пор пока сын Берты Алан не получил свои шесть месяцев (это был уже не первый его срок) за то, что украл со строительной площадки сварочный аппарат и попытался продать его человеку, оказавшемуся двоюродным братом законного владельца. К этому времени Берта уже начала почти каждый день заходить в дом Мэй во время ланча — сначала по приглашению, а потом и не дожидаясь его. Во время учебного года она работала дежурной на перекрестке около школы Рейнберн и в промежуток между большой переменой и концом занятий обычно бывала свободна. Так почему бы не заглянуть в это время к подруге?

По правде говоря, Мэй была даже рада ее визитам. Не потому, что ей нравилась Берта — она вряд ли могла бы кому-нибудь понравиться, — а потому, что надо же человеку с кем-то общаться. Когда целыми днями ни с кем не разговариваешь, внутри будто что-то прокисает. Не важно, что Берта красит волосы в пронзительно-рыжий цвет, и чересчур много пьет (хотя Мэй, разумеется, не приветствовала употребление алкоголя в рабочее время), и глупо шутит, и никогда не говорит ни о ком ничего хорошего. Но ведь никто не навещает Мэй, кроме нее и дочери, Кэрол, но та забегает лишь раз в месяц для того, чтобы пожаловаться на Ронни и напомнить матери, какой он гадкий человек. Диана Терингер, которую когда-то Мэй считала своей самой близкой подругой, сделала вид, что не узнала ее, даже когда на днях в супермаркете столкнулись их тележки. А значит, Мэй пришлось делать выбор не между Бертой и семьей или Бертой и кем-нибудь более симпатичным, а между Бертой и никем. И это оказалось совсем нетрудно.

* * *

— Он точно знает, где спрятано тело, — уверенно заявила Берта. — Посмотри только, как бегают его маленькие глазки.

О нашумевшем деле конгрессмена Гари Кондита Мэй не хотелось даже думать, а уж тем более обсуждать его. Пропавшая девушка, горе родителей, убийца, оставшийся безнаказанным, — все это слишком ужасно. Но Берта получала от скандала нескрываемое удовольствие.

— Да у него прямо на лбу написано: «Виновен». А его милая женушка еще защищает этого мерзавца.

«А что ей остается делать? — хотелось ответить Мэй. — Что ей остается делать, если она любит его?»

— А я могу сказать этому хренову конгрессмену одну умную вещь, — продолжала Берта, сворачивая колпачок со второй бутылки. Она и три могла запросто выпить за ланчем. — Его дерьмо воняет точно так же, как у любого другого.

— Берта! — взмолилась Мэй. — Следи за языком.

— Надеюсь, ей еще придется навещать его в тюряге. Он наверняка будет очень представительно выглядеть в полосатом костюме. — Берта удовлетворенно ухмыльнулась. — А кто испортил краской вашу дорожку? — спросила она без всякого перехода, и Мэй даже не сразу поняла, что речь идет уже не о конгрессмене Кондите.

— Краской?

— А ты разве не знаешь? — Берта всегда была рада возможности сообщить плохую новость. — Этой ночью там появилась новая надпись.

— О господи! Какая-нибудь гадость?

— Всего одного слово. Но, конечно, не особенно приятное.

Мэй уже собралась встать со стула, но потом передумала. Слово — она даже догадывалась какое — может и подождать. Не стоит из-за него портить себе ланч.

— Что только эти люди себе позволяют, — пробормотала она.

— Хороший тунец, — сказала Берта, хотя почти не притронулась к своему сэндвичу. — Это «Старкист»?

— Нет, фирменный продукт универсама, — рассеянно ответила Мэй.

— Я никогда не покупаю их фирменные продукты. — Берта сокрушенно покачала головой, будто пришла к такому решению после ряда тяжелых ошибок. — Лучше потратить несколько лишних центов, но потом спать спокойно.

— Да это тот же самый продукт, — устало возразила Мэй. Они обсуждали эту тему всякий раз, когда на ланч подавался тунец. — Они просто приклеивают на него другую этикетку.

— Не будь такой наивной, — снисходительно возразила Берта, но тут ее внимание привлек забытый на столе блокнот с исписанной страничкой. — Что это? — спросила она, проворно хватая его.

— Объявление. Я хочу, чтобы Ронни познакомился с хорошей женщиной.

— Хм-м. — Берта сощурилась и прочитала вслух: — «Холостой белый мужчина, сорока трех лет, приятные глаза и улыбка. Люблю ездить на велосипеде и гулять по берегу. Конечно, я не идеален, но не потребую этого и от вас».

— Ну как тебе? — с надеждой спросила Мэй. Ей самой казалось, что получилось неплохо.

Берта несколько секунд поразмышляла, а потом решительно покачала головой:

— Так не пойдет. Надо написать «привлекательный».

— Я и хотела, но Ронни мне не позволил.

— Уж ты мне поверь. Если этого не написать, все решат, что он урод.

— Я ему говорила то же самое. Но ты же знаешь, какой он упрямый.

Берта взяла ручку и быстро вписала в объявление недостающее слово.

— Вот так, — удовлетворенно сказала она. — Теперь ему придется отбиваться от них палкой.

* * *

Щурясь от яркого полуденного солнца, Мэй смотрела на ужасное слово, написанное на дорожке, что вела к дому. Оно оказалось не тем, которого она ожидала. У нее вдруг ослабли колени.

— Что за ужасные, грубые люди! — горько пожаловалась она. — А ведь когда-то у нас был такой приятный городок.

— Никогда он не был приятным, — не согласилась с ней Берта. — Просто притворялся.

— Но такого вандализма я не помню.

— Наверное, это подростки, — предположила Берта. — Сначала напьются где-нибудь в кустах, а потом бесятся.

— Нет, это сделал тот сумасшедший в минивэне. Он постоянно катается мимо дома, сигналит и везде разбрасывает эти проклятые листовки.

Мэй понимала, что Ронни тоже видел это слово, когда забирал из гаража велосипед. Она только надеялась, что из-за этого у него окончательно не испортилось настроение. Он и без того никак не может выйти из депрессии.

— Пойду в магазин, — вздохнула она. — Куплю черной краски и закрашу.

— Хочешь, одолжу тебе ружье? — предложила Берта. — У Алана их три штуки.

— Я даже не знаю, как им пользоваться, — отозвалась Мэй.

— Это просто. Я тебя за пять минут научу.

Мэй покачала головой. Ей не хотелось думать о ружьях. Ей хотелось думать о том дне, когда они переехали в этот дом, давно, почти тридцать пять лет назад. Она тогда была беременна Кэрол, а Ронни только начал ходить в школу. Это был ее первый собственный дом.

Тогда она уже не питала никаких иллюзий по поводу своей жизни. Она знала, что вышла замуж не за того человека — сначала он казался обаятельным гулякой, но потом все обаяние куда-то испарилось — и что ее сыну придется нелегко в школе. Было в Ронни что-то такое, что заставляло людей сторониться его.

И все-таки она надеялась. Они переехали в собственный дом, у них теперь приятные соседи и хорошая школа поблизости. Может, они и будут здесь счастливы. В начинающихся сумерках Мэй стояла на газоне перед домом и шепотом молилась о том, чтобы ее муж бросил пить, а дети выросли здоровыми и умными.

И вот ответ на ту молитву: слово ЗЛО, написанное огромными оранжевыми буквами, и стрелка, указывающая прямо на ее порог.

— Помилуй нас, Господи, — прошептала она и оперлась на руку Берты, словно готовясь встретить грядущие несчастья.

Красный купальник

Джин Макгиннис, недавно вышедшая на пенсию учительница младших классов и ближайшая соседка Сары, размахивала гантелями и подпрыгивала на крыльце, готовясь к пробежке.

— Ты готова? — спросила она. Джин, энергичная и неизменно жизнерадостная пышка, должно быть, отлично ладила со своими семилетними учениками. С недавних пор совместные ежевечерние прогулки с ней стали для Сары самым приятным событием за день, хотя непрерывная болтовня Джин иногда и начинала действовать ей на нервы. — Чудесный сегодня ветерок.

— Подождешь несколько минут? — попросила Сара. — Муж опять засел в кабинете.

К середине лета они обе уже успели привыкнуть к постоянным задержкам из-за Ричарда, который почему-то вдруг превратился в трудоголика, хотя раньше при каждом удобном случае распространялся о священном значении досуга в нашей ориентированной на деньги и быстрый успех культуре. Тем не менее Джин продолжала появляться на Сарином пороге ровно в семь. Ее муж Тим, тоже бывший школьный учитель, был одним из тех эсхатологов-любителей, которые не пропускают ни одного выпуска новостей и с каждым новым словом ведущих все глубже убеждаются в неминуемом и скором конце света. К тому моменту, когда он с мазохистским удовольствием начинал вещать о том, что «страна летит к черту, и мы вместе с ней». Джин предпочитала убраться из дома.

Сейчас, оставив на крыльце свои килограммовые гантели, она прошла в гостиную и громко пропела: