Смерть и возвращение Юлии Рогаевой - Авраам Бен Иегошуа

— Мама вот-вот вернется, вы оба устали, папа, зачем вам снова ссориться?

— Но почему ты думаешь, что мы будем ссориться? Она молча закусывает губу. Он наклоняется к ней, гладит по кучерявой головке, стараясь успокоить, и мысленно проклинает старого хозяина, который испортил ему долгожданный вечер. Потом снова натягивает свой мокрый плащ, берет зонт и выходит на улицу. Но уезжает не сразу. Нужно убедиться, что жена действительно вернулась и дочь не останется одна. Вокруг сеется дождь, тонкий, как кружево, непонятно даже, падает он с неба или поднимается с земли. Далеко на горизонте, за гигантской антенной, горит в темноте какое-то багровое пятно, то ли естественного, то ли искусственного происхождения. Его знобит от холода и усталости. Но вот наконец на узкую улицу врывается большая белая машина (всё еще записанная на его имя) и на угрожающей скорости влетает на освободившееся место на стоянке. Похоже, решительная водительница тоже не очень верит в своевременный уход ненавистного человека — она оставляет зажженные фары, выходит из машины и внимательно разглядывает окна квартиры, словно проверяя, не расхаживает ли там ее бывший супруг. По длине ее тени он угадывает, что, несмотря на дождь, она вышла сегодня в туфлях на высоких каблуках. Его пронизывает мгновенная жалость. Что-то не получается у нее завести себе нового мужчину. Вот и сегодня кто-то очередной не пришел на обещанное свидание. Впрочем, что ему до ее неудач? Уж он-то не бросится снова в эту бездну злобы и раздражения…

Кажется, женщина удовлетворена результатом проверки. Она гасит фары, закрывает дверцу машины, включает сигнализацию и снова поднимает глаза. Между ними считанные метры, но бывшего мужа надежно скрывает темнота. Впрочем, уже ступив на лестницу, она вдруг останавливается и настороженно, долго вглядывается в ночную тьму. Неужто она всё еще помнит его запах?

Глава тринадцатая

Хотя времени только девять, но на улице уже совершенно темно. Мать, наверно, уже легла. Она знает, что сегодня он будет ночевать с дочкой, и могла пойти спать раньше обычного. Он вообще в последнее время стал замечать, что она очень много спит. А первый сон у нее, как назло, самый лучший, во всяком случае, так она уверяет. Хорошо бы, конечно, войти в дом как можно тише, чтоб ее не разбудить. Но, оставаясь одна, она всегда запирает дверь на цепочку. Никуда не денешься — придется, стоя под дверью, звонить ей по мобильнику и объяснять, почему он заявился на ночлег в неурочное время.

Мать, однако, не торопится открывать. Он довольно долго ждет под дверью, пока она надевает халат и даже зачем-то причесывается, и только тогда, сняв наконец цепочку, впускает его в дом, впрочем не проявляя при этом особой радости, словно ее единственный сын — просто временный постоялец, использующий материнскую квартиру как перевалочную станцию, пока не подоспеет новое жилье. И он вдруг впервые видит, что мать избегает смотреть ему в глаза, даже когда обращается к нему.

Она всегда была против их развода и сейчас воспринимает его нежданный приход как очередное свидетельство своего поражения. К тому же она не совсем проснулась, ее тянет обратно в прерванный сон и поэтому, бросив на кухонный стол утреннюю газету, видимо читанную в постели перед сном, торопится назад в теплую спальню, но он задерживает ее, даже с некоторой обидой. Что за спешка, ведь ночь еще, по сути, даже не началась? Он как раз хотел рассказать ей одну необычную историю, которой ему пришлось сегодня заниматься на работе. Ему интересно, что она скажет. Он хотел бы услышать ее мнение.

Его просьба не оставляет ей выхода. Она нехотя садится и молча выслушивает всю историю погибшей женщины, из-за которой в эту пятницу в газете должна появиться статья, где будет также его фотография с упоминанием о разводе. Что поделать? Такова нынешняя журналистика. Сплетни и слухи прежде всего. Он с гордостью рассказывает ей, как ему удалось за считанные часы добраться до сути дела. С многозначительной улыбкой излагает запутанную историю тайной влюбленности Мастера ночной смены. И под конец, не ограничиваясь словами, выкладывает на стол личное дело погибшей с ее фотографией. Что, ей тоже кажется, что эта женщина была красивой? И даже обаятельной?

Мать продолжает сидеть молча, опустив голову. Поначалу она даже не хочет смотреть на снимок. Потом с досадой ворчит: «Что это тебе приспичило? Посреди ночи выяснять такие вопросы!»

Ну как же! Ему интересно понять, что тут было на самом деле — обворожила она пожилого Мастера или Мастер обманул сам себя? Потому что он сам, например, ничего особенного в этой женщине не увидел, хотя лично беседовал с ней, когда принимал на работу.

Он лично принимал ее на работу?

Конечно. Каждый вновь поступающий проходит через отдел кадров.

Если он сам видел эту женщину, почему его интересует ее мнение?

Просто так. Интересно.

Интерес разведенного сына к какой-то незнакомой, к тому же погибшей женщине кажется матери вздорным и раздражающим. Но он настаивает. Тогда она посылает его принести ей из спальни очки и сигареты, потом медленно берет его папку, сначала читает статью, потом переходит к биографии погибшей, возвращается к анкете и лишь под конец бросает беглый взгляд на портрет светловолосой женщины, но и тут не сразу высказывает свое мнение, а делает сначала глубокую затяжку и спрашивает, сколько ей было лет.

— Почти сорок восемь.

— Ты уже сообщил ее данные в больницу?

— Пока нет.

— Почему?

— Пока это только наше внутреннее расследование…

— Но в больнице по-прежнему не знают, кто она.

— Ну и что? Я не хочу, чтобы этот Журналист узнал о ней прежде времени. Это может причинить вред Мастеру ночной смены. И потом, мне нужно время, чтобы обдумать, как ответить в газету. Я еще даже Старику не рассказал. Ты подумай только — он гонял меня весь вечер, а сам отправился в филармонию, на концерт.

Мать недовольно молчит, закутавшись в клубы сигаретного дыма. Нет, ей не нравится медлительность ее сына. Может быть, эту женщину уже ищут ее родственники или друзья…

— Насколько я знаю, никто ее не ищет. Впрочем, что я знаю…

— Вот именно — что ты вообще знаешь.

Она говорит саркастически и даже немного раздраженно.

— Послушай, я хочу тебя предупредить — с той минуты, как ты узнал, кто она такая, она на твоей ответственности. И если ты будешь и дальше тянуть с этим делом, ты не просто оскорбишь ее память — это будет прямое служебное преступление.

И вдруг кричит на него, как, бывало, в детстве:

— Ты что — маленький?! Тебе что, трудно поднять трубку и позвонить в больницу? Чего ты боишься?

Он понимает, что ее внезапный гнев вызван вовсе не историей погибшей женщины. Это всё его развод, его вещи, разбросанные по всей квартире, его скомканное свидание с дочерью, его поздний и неожиданный приход. Он встает, собирает посуду и относит ее в раковину.

— Но сейчас ночь, — говорит он сдержанно. — И мертвецкая — это не приемный покой. Меня там никто не ждет. Если она уже пролежала там неделю, может полежать еще одну ночь, никакой трагедии не произойдет.

Мать молча возвращается в спальню. Он идет в ванную, но и тут, оказывается, вода в кране совершенно ледяная. Он включает подогрев и в ожидании, пока бак согреется, идет в кухню и открывает газету в поисках спортивного раздела. Потом, не выдержав, отбрасывает газету и нерешительно спрашивает через дверь:

— И все-таки — что ты скажешь о ней?

— Трудно сказать, — негромко, задумчиво отвечает мать из спальни. — Снимок такой маленький… Но твоя секретарша, пожалуй, права. Есть в ней что-то. Особенно в глазах. Эта ее улыбка — как будто солнце восходит…

Этот ответ почему-то выводит его из себя.

— Оставить тебе свет в коридоре? — вдруг спрашивает он.

— Зачем? Разве ты собираешься выйти?

— Да. Вода в баке всё равно холодная.

— Я не могла знать, что ты придешь.

— Я тебя не обвиняю… Просто хочу подскочить в больницу. Пока вода согреется. Может, все-таки найду кого-нибудь.

— Но сейчас уже поздно!

— Ты же мне сама вбила в голову, что я за нее отвечаю, — раздраженно цедит он и щелкает выключателем, направляясь к входной двери.

Глава четырнадцатая

Десяти еще не было, когда в нашу проходную вошел этот невысокий, крепкого сложения мужчина с тяжелым, усталым лицом. Ливень давно уже стих, но он был одет так, будто ждал, что вот-вот польет снова, — плотный зимний плащ на подкладке, толстый желтый шарф вокруг горла и перчатки на руках, только голова открыта. Он еще заговорить не успел, как мы тут же его ощупали, как положено, на предмет скрытой взрывчатки или оружия, а потом, когда увидели, что это свой, спросили, к кому он и куда. Ему, видишь ли, срочно понадобилось в патанатомическое отделение. Именно туда? И именно сейчас, в такое позднее время? Да, ему, оказывается, нужен ответственный за погибших, если у них есть такая должность.