Смерть и возвращение Юлии Рогаевой - Авраам Бен Иегошуа

— Ну, всё, теперь я смогу наконец освободить Начальницу канцелярии, а то ведь Старик наказал ей пасти мою дочь вместо меня.

Мастер мгновенно напрягается. Он никак не представлял, что в его тайную любовную историю вовлечено такое множество людей.

— Что, вы и ей об этом расскажете?

— Нет, ей это знать ни к чему. Я постараюсь, чтобы и Старик тоже вникал поменьше… — И Кадровик указывает на прошитый огненными искрами дымный столб, поднимающийся над трубами пекарни, как будто именно там находится сейчас их хозяин. — Так что не беспокойтесь — эта история останется только в вашем личном деле…

Но Мастер все еще не хочет расстаться со своим исповедником, как будто его бывшая работница тоже оказалась сейчас во власти отдела кадров.

— Если вам понадобится… — неловко бормочет он. — Для опознания тела… Я всегда готов…

Кадровик вздрагивает и отстраняется от него с чувством легкой брезгливости:

— Нет, я думаю, всё уже ясно, и в том, что касается отдела кадров, дело можно считать закрытым. Что же до пекарни в целом, то я буду рекомендовать Старику решительно устраниться от всей этой истории. Нам совершенно незачем раздувать ее своими объяснениями. Как я и думал, мы к ней, по существу, непричастны.

* * *

В дверях квартиры его встречают яркий свет и душноватое тепло. В коридоре на полу стоят распяленные зонты, на вешалке висят плащи, все наполнено сырым запахом дождя, а из гостиной доносится аромат пиццы. Дом, который весь последний год не знавал особой радости, излучает веселую деловитость. Его двенадцатилетняя дочь сидит на диване, на подложенных подушках, во главе большого обеденного стола, оживленная и раскрасневшаяся, а между кусками пиццы, остатками печенья, бутылками колы и чашками из-под кофе разложены ее циркули, линейки и школьные тетради. Видно, что она энергично черпает из источника познаний, который широко распахнула перед ней временная опекунша, успевшая, кстати, за это время неожиданно удвоиться в числе за счет прибывшего ей на помощь мужа. Вот он — сидит рядом с ней, помогая их общей подопечной благополучно пробраться по лабиринтам арифметических упражнений и насмешливо следя за ее мучениями.

Девочка встречает отца слегка разочарованно:

— Ты уже? А мы еще не сделали все уроки…

Он смеется, чуть ли не впервые со времени разговора со Стариком:

— Теперь вы сами видите, кто тут на самом деле управляет человеческими ресурсами! Извините, что так поздно… Мастер ночной смены очень задержал своим рассказом…

Но Начальница канцелярии, кажется, получает удовольствие от обязанностей, возложенных на нее хозяином. Если Кадровику нужно еще немного поработать над своим докладом, они с мужем готовы остаться с девочкой, они никуда не спешат…

— Нет, спасибо. Дело закончено, просто у меня нет сил сейчас всё объяснять…

— Да, да, конечно! — говорит его временная заместительница с легкой обидой в голосе. — Расскажешь завтра, не к спеху. Мы уже идем, вот только муж кончит с ее арифметикой, а я проверю упражнения по английскому… Ты можешь пока немного согреться. Всё, что на столе, — для тебя тоже. Человеку позволено иногда быть гостем в собственном доме.

— В бывшем собственном доме, — с хмурой усмешкой говорит он, выходя в прихожую. Там он вешает на вешалку свой мокрый плащ, снимает промокшие туфли и включает электрический подогрев водяного бака.

Пока снятая им квартира еще не освобождена, бывшая жена разрешила ему приходить к девочке и даже оставаться с ней на ночь. Разумеется, когда она сама не будет ночевать дома. Ведь кто-то должен быть с ребенком ночью. Не таскать же ее каждый раз в крохотную квартирку его матери! Но пусть он не думает, что будет спать в их бывшей двуспальной кровати. С него достаточно дивана или кресла в гостиной. Она даже согласна временно сохранить за ним две полки в ванной, он может держать там принадлежности для бритья, пижаму, смену белья, а также рубашек и брюк.

Его всегда тянет заглянуть в темную спальню, которая недавно еще принадлежала и ему тоже, поэтому он, преодолевая соблазн, резко захлопывает полураскрытую дверь и проходит в сверкающую светом и белизной ванную комнату — всего лишь год назад он настоял на ее ремонте, явно недооценив силу враждебности, которая вскоре вытолкнет его из этой квартиры. Он сам выбирал тогда плитки и краны и с большой находчивостью сумел поменять местами раковину и унитаз, поэтому даже сейчас, уже после развода, видит в этой комнатке свое личное убежище. Солнца не было весь день, так что вода не согрелась, и он включает электрический нагреватель, а сам снимает пока измявшуюся за долгий рабочий день одежду и голый усаживается на край ванны, пробуя рукой вытекающую струю, чтобы почувствовать, когда она начнет согреваться.

Исповедь старого Мастера не выходит у него из головы. Надо решить, что рассказать Старику, что утаить от него, а что и самому постараться забыть, чтобы сохранить от пересудов тайну этой молчаливой, насильственно прерванной, закатной влюбленности. Теперь ему даже немного жаль, что сам он никогда не увидит эту женщину. Сейчас, наверно, ему достаточно было бы разок взглянуть на нее, даже издалека, чтобы понять, действительно ли она так красива. Интересно, что она подумала, увидев, что ее зарплата продолжает поступать и после ухода с работы? Поняла, что это робкая, тайная попытка стареющего мужчины сохранить свою любовь, не реализуя ее, или решила, что это простая канцелярская ошибка, и не сообщила о ней только по своей бедности? Теперь уже никогда не узнать. Да и какая разница? И без того в эту историю вложено слишком много сил. Пора закругляться. Смыть с себя всё это дело. Как на грех, проклятая струя не подает никаких признаков жизни. Ничего, он может еще немного подождать. Пусть эти двое уделят девочке побольше времени. Малышка достаточно страдает весь последний год от ссоры между родителями. Неплохо, если они сделают с ней уроки и на следующую неделю. А он перед сном расскажет ей, чем занимался сегодня на работе. Может, услышав об одинокой женщине, которая погибла на рынке от взрыва и пролежала неопознанной целую неделю, она поймет, что бывает у людей доля похуже, чем у нее.

Его размышления прерывает возбужденный голос дочери.

— Папа, — кричит она из-за двери, — если ты еще не начал мыться, не начинай, — мама звонила, что она возвращается, потому что ей сказали, что у тебя проблемы на работе, и теперь ты должен сейчас же освободить ей стоянку. Пожалуйста, папа, если ты еще не начал мыться, выходи поскорее, а то не успеешь!

Он знает, как мучительно для дочери то глухое, тягостное молчание, которое сопровождает его редкие встречи с бывшей женой. Нет, он ни за что не станет причинять ей лишних страданий. Он снова с отвращением натягивает на себя мятую, сырую одежду и выходит в прихожую, где двое «подменяющих» уже стоят наготове, закутавшись в свои плащи, с зонтами в руках. Муж в шапке чулком, какие носили еще во времена Войны за независимость. Вот тебе, пожалуйста, — двое людей, вполне довольных друг другом и тем добром, которое они могут подарить другим людям.

— Не обязательно было с нами прощаться, — говорит Начальница канцелярии. — Ведь мы завтра увидимся.

— С тобой, может быть, но не с твоим мужем. — И Кадровик энергично трясет руку по-спортивному подтянутого пожилого мужчины с умным, ироничным лицом, кивая в знак согласия с его негромким назиданием: «Ты должен больше заниматься с ней математикой…» Потом прижимает руку к сердцу в знак глубокой признательности и поворачивается к Начальнице канцелярии — спросить, когда кончится сегодняшний концерт.

— Ты все-таки хочешь еще сегодня ему позвонить?

— Я думаю, это его успокоит. Если он впал в такую панику, не грех рассказать ему, что дело близится к благополучному концу.

— Но ты уверен, что уже действительно во всем разобрался?

— Так мне кажется.

— Если так, — она дружелюбно прикасается к его руке, — то можешь позвонить ему даже после полуночи. И не обращай внимания, если ты его разбудишь, — он легко просыпается и так же легко опять засыпает. Наоборот, если тебе удастся его успокоить, он будет лучше спать…

Он прощается с ними так тепло, будто неожиданно заполучил двух новых родственников. Потом выходит следом, отгоняет машину со стоянки возле дома, ставит ее прямо на тротуаре и, вернувшись в дом, торопливо успокаивает голод остатками пиццы, в промежутках пытаясь рассказать дочери в доступных ее пониманию словах историю погибшей уборщицы. Но она слушает рассеянно и невнимательно и вдруг, схватив его за руку, умоляющим голосом просит:

— Мама вот-вот вернется, вы оба устали, папа, зачем вам снова ссориться?

— Но почему ты думаешь, что мы будем ссориться? Она молча закусывает губу. Он наклоняется к ней, гладит по кучерявой головке, стараясь успокоить, и мысленно проклинает старого хозяина, который испортил ему долгожданный вечер. Потом снова натягивает свой мокрый плащ, берет зонт и выходит на улицу. Но уезжает не сразу. Нужно убедиться, что жена действительно вернулась и дочь не останется одна. Вокруг сеется дождь, тонкий, как кружево, непонятно даже, падает он с неба или поднимается с земли. Далеко на горизонте, за гигантской антенной, горит в темноте какое-то багровое пятно, то ли естественного, то ли искусственного происхождения. Его знобит от холода и усталости. Но вот наконец на узкую улицу врывается большая белая машина (всё еще записанная на его имя) и на угрожающей скорости влетает на освободившееся место на стоянке. Похоже, решительная водительница тоже не очень верит в своевременный уход ненавистного человека — она оставляет зажженные фары, выходит из машины и внимательно разглядывает окна квартиры, словно проверяя, не расхаживает ли там ее бывший супруг. По длине ее тени он угадывает, что, несмотря на дождь, она вышла сегодня в туфлях на высоких каблуках. Его пронизывает мгновенная жалость. Что-то не получается у нее завести себе нового мужчину. Вот и сегодня кто-то очередной не пришел на обещанное свидание. Впрочем, что ему до ее неудач? Уж он-то не бросится снова в эту бездну злобы и раздражения…