Дефицит - Иван Щеголихин

Появилась Алла Павловна, вошла с улыбкой, Малышев не дал ей и слова сказать, заворчал:

— Где вы так долго ходите? Жду вас, жду. Садитесь рядом и никуда не ходите.

Она подвинула стул к его постели и села близко, он ощутил ее тепло.

— Значит, лежали и сердились на своего лечащего врача?

— Лежал и сердился.

— Вам звонил Петрищев, знатный металлург, Герой Соцтруда и просил, чтобы вы на меня не сердились. — Легко говорит, как со здоровым, а он насупился.

В свое время Петрищев попал под такую травму, что Малышев еле его собрал, но дело не в этом. Дело в том, что Марина с утра сидит на телефоне и обзванивает, черт побери, всех, иначе откуда бы сразу могли узнать и в горсовете, и на комбинате, и в глазной больнице? Вот манера! Названивает, вымогая сострадание к своему мужу, будто сунули его в клетку с тигром, спасите его, помогите. Если уж так, вы бы лучше тигра поберегли. Подняла, конечно, на дыбы свое застолье, а у тех в руках все вожжи города, все пульты слухов, сплетен, прогнозов. Для Малышева тут, кстати, немалый фактор риска того самого, патогенного. Собирала она застолье по праздникам — ни одного врача, ни одного родственника, только лишь нужные, только энергичные люди — завсекцией из ЦУМа, директор гастронома, ключевые дамы из ковровой артели и из книготорга, закройщица из Дома моделей, тут же какой-нибудь нужный командированный из Алма-Аты или, еще лучше, из Москвы. Их скрепляло, цементировало сознание своей взаимополезности. Да и престижно собираться у Малышева, известного хирурга. Слава богу, мужа она от застолья освобождала. Говорили они о рецептах пирогов, пирожков и пирожных, о масках против морщин, тасовали городские слухи, кого снимут и кого поставят — «а он такой самодур», — над столом так и плавали пальцы в кольцах и каждое рассмотрено и обсуждено — цена, проба, фирма, модно-не модно. Он не терпел их ритуала, радения, одних и тех же разговоров, вернее, одних и тех же акцентов. Марина иногда приставала: «Зайди, хоть поздоровайся с людьми», — и он заходил, если выпадало благодушное настроение, мог и посидеть с ними минут пять-десять и даже снисходил до понимания — им легче жить в таком содружестве, у них от этого тверже уверенность в завтрашнем дне. Легче жить, думал он в спокойном состоянии; легче хапать, думал он, усталый и раздраженный. Марина лисичкой подъезжала к нему, угодничала, подмазывалась, чтобы он не разгонял их честну́ю компанию, и он терпел, только в одном был тверд — не ходил в сауну, хотя Марина до смешного упрямо напоминала: сходил бы в сауну, Борис тебе сделает. Он фыркал на ее рваческое «сделает, провернет, устроит», будто Борис там мойщиком, парикмахером, вахтером, или мастер спорта международного класса. Она и сегодня наверняка подключила Бориса, теперь жди: вот-вот раздастся звонок из Минздрава СССР или из Всемирной организации здравоохранения.

Алла Павловна измерила ему давление и опять ничего не сказала. Но в молчанку она пусть с другими играет.

— Сколько? — потребовал он.

— Сто двадцать на восемьдесят.

Он по глазам ее видел, что больше, но говорить правду она не хочет.

— Психотерапи-ия, — проворчал Малышев. Ему все-таки явно легче со своим доктором, даже хочется поблажить. Она хороший врач, если от одного только ее присутствия меньше головная боль. Он так и сказал ей, она смутилась, но попыталась скрыть и строго спросила:

— Надеюсь, вы не думали о делах, Сергей Иванович? Вам нужен полный покой, забудьте о том, что вы чего-то не сделали, не успели и прочее. Вы должны быть беспечным и беззаботным.

— С удовольствием. Но как быть с причинами, Алла Павловна?

— Никаких причин, потом-потом.

Значит, давление у него держится.

— Нет, я хочу сейчас, — настоял он. — Скажите мне, какие чаще всего бывают причины. Не бойтесь, я не так плох, как показывает ваш тонометр.

Она помолчала, но он требовательно ждал, и она стала перечислять как по учебнику: давление может подниматься от заболеваний почек, от нарушений эндокринной системы, не исключаются наследственные факторы, возрастные изменения, климакс, у мужчин, как ему известно, он тоже бывает. Наиболее частые причины — повышенная возбудимость психической сферы, неадекватная реакция, дефицит положительных эмоций, производственные условия. У телефонисток, например, гипертония в три раза чаще.

Он смотрел на нее, следил, как она бесстрастно перечисляет, будто стараясь не наступить ему на больную мозоль, затем сказал, что ни один из факторов ему не подходит. Просто навалились мелочи, которых прежде не было. Перестали подметать вовремя — вот в чем причина. Загрязнение стало гуще, и он споткнулся.

— У вас раньше поднималось давление?

— Нет, никогда!

— Ох, уж эти хирурги! Никаких сомнений и допущений, только резать. А давление у вас поднималось, между прочим, каждый день, особенно перед операцией.

— Но потом ведь приходило в норму! Это функциональная гипертензия, а вы сразу ставите гипертоническую болезнь.

— Ничего я вам сразу не ставлю, у вас элементарное переутомление, Сергей Иванович, я же знаю, каждый требует, чтобы оперировал только Малышев. Прыщик вскочит, какой-нибудь панариций на пальце, непременно подавай Малышева.

— Но мне нравится оперировать, Алла Павловна, при чем здесь переутомление? Если у меня долго нет операций, я плохо себя чувствую, представьте себе, у меня наступает самоотравление организма, и вы не смейтесь. Мне плохо от нерастраченного желания помочь и притом немедленно. Я не могу без своего дела жить, ясно вам? Не вскрыл, не удалил, не соединил, не наладил, а ведь мог. Поэтому я и соглашаюсь оперировать, когда угодно и где угодно. Если я действительно болен, то вылечит меня только работа, моя хирургия.

— Но не моя терапия, да?

— Я не верю, что болен, понимаете?

— Понимаю.

— А вы мне ставите криз. Поставьте лучше переутомление и все. — Она молчала, и он поднажал: — Или все-таки криз, категорически?

Он понимал ее затруднение, ей и успокоить надо больного и при этом правду сказать не мешало бы, поскольку выздоровление зависит не только от медиков. Другого пациента — не врача, легче успокоить, попросту говоря, обмануть, но перед ней человек сведущий. К тому же у врачей — это давно замечено, хотя и не все с этим согласны, — даже простые заболевания протекают как-то особенно, атипично. Ей надо утешить его. Но ведь и предостеречь тоже надо!..

— Я готов ко всему, Алла Павловна, выдавайте сразу.

— Много на себя не берите, Сергей Иванович. Полегче, спокойнее, не нагнетайте, «готов ко всему» — не надо драм. Полежите, подумайте, может, что-то надо пересмотреть в своих привычках, планах, намерениях.

— Понимаю, создать особый режим, не курить, не пить, улыбаться всему по-японски…

Она перебила:

— Что-то глубже, Сергей Иванович, что-то глубже.

— Не знаю, как это понимать, глубже, — сердито отозвался он, именно потому и сердясь, что так оно и есть — глубже. — Говорите прямо! — Перекладывал на ее плечи поиск, хотя сам-то ей ни слова не сказал конкретно, не гадалка же она.

— У терапевтов, к сожалению, все не так просто, как у хирургов. Для вас нет загадок, в жмурки вы не играете, а вскрываете и смотрите. И решаете. А мы отгадываем постепенно. Этим, кстати сказать, мне нравится терапия — все время искать, раскрывать тайну. Вот вы сказали «плохо метут»…

— Это так, мелочи.

— Вам хочется думать, что вы могучий, железный, деревянный, не знаю еще какой Малышев, для которого мелочи, что слону дробина.

— Вы угадали, дорогой терапевт, на мелочи я смотрю соответственно. Криз может быть от чего-то серьезного, от краха карьеры, от невозможности реализовать какие-то свои завышенные установки, претензии, но у меня никаких крахов, одни пустяки.

— Они накапливаются, и количество, как вы знаете, может перейти в качество.

Вот именно!

— У вас есть дети? — неожиданно спросил Малышев.

— Е-есть. — Она улыбнулась и тут же посерьезнела. — Ох, какие это не мелочи, Сергей Иванович!

— Да, «ох, какие», согласен. У меня дочь… — Говорить дальше о дочери не пожелал, и вообще, не хватит ли из пустого в порожнее? — Когда вы меня выпишете?

Она поколебалась, подумала, сказала, что, наверное, дней десять ему полежать придется.

— Много! — возразил он. — Долго. Да и нет смысла.

— Покажем вас консультанту, профессору Сиротинину.

— Зачем? Я верю вам, Алла Павловна, что тут неясного?

— Сиротинин хороший специалист. Ваша жена просила показать вас.

Опять жена.

— Свидания у вас разрешаются?

— Да, она скоро придет, звонила мне. А все другие встречи вам лучше пока отложить.

— Согласен, но пропустите хотя бы Григоренко, хирурга из моего отделения.

— Ну вот, «мое отделение», — обиженно сказала она.

— Пожалуйста, Алла Павловна. — Он взял ее за руку.