О вечном: о любви, о воровстве, о пьянстве... - Анатолий Трушкин

А когда, он сказал, такие дожди, то у них все начинают ругаться матом. Мат столбом стоит. И от этого столба матерного через искривленную границу у нас набирает большую силу... импотенция.

У меня волосы дыбом – что творится! Там столбом мат – у нас столбом импотенция.

Но призрак сказал:

– Уже и эта связь не работает, потому что часть пленки между мирами недавно кто-то из ваших спёр. Теперь, – он сказал, – когда у вас взлет воровства, у нас туман.

Я ему говорю:

– Ну это ничего... туман-то.

Он:

– Да, конечно. Ездить только стало трудно – не видно разделительных полос, светофоров и прохожих.

Потом говорит:

– А когда у вас случился последний всплеск воровства...

Я ему:

– Слушай, что ты все о нашем воровстве?! Давай о чем-нибудь другом поговорим... О пенсиях, что ли.

Он:

– Когда у вас Пенсионный фонд разворовали...

Я не выдержал:

– Хватит! Давай помолчим немного.

Тут светать стало, и я его спросил:

– А чего ты вообще-то заявился к нам?

Он сказал:

– Когда вы с женой ссоритесь, сами у себя свою любовь воруете, моя меня из дома выгоняет. – И потом вдруг говорит: – Не могли бы вы со своей как-то... помягче?

– Как помягче?

– Просто помягче, и всё.

Я ему говорю:

– Да пошел ты!.. «Помягче»! Небось наврал всё: и про миры, и про воровство у нас, и про жен.

И тут моя, легка на помине, глаза открывает, смотрит на меня, как удав на крысу... помягче если сказать, как крыса на удава.

Я ей для смеха говорю:

– Ты самая красивая.

Она заплакала, а призрак исчез.

Может, правда, нам бы... воровать поменьше?

* * *

Помощь

Только что закончилась сильная гроза. На лицах людей еще видны следы суеверного страха, но уже и улыбки по поводу этого страха. Потоки воды несутся по улице, с шумом и плеском обрушиваются в сточные люки. В небе грохочет, но уже далеко и глухо.

Прямо по проезжей части, по лужам, неестественно высоко задирая ноги, вышагивает долговязый дядя лет сорока. Заметив у стены дома троих знакомых мужчин, он останавливается, широко улыбается:

– Что было-то сейчас?! Что было-то! Надо же! Ураган! Крыша от гаража летала! Видели? Явидел! Как птица летала.

– Ты чему радуешься? – спрашивает один из мужчин.

Дядя улыбается еще шире:

– Машину оставил у дома на пять минут под деревом. На пять минут!

– Ну?

– Молния попала! Как ножом срезала!

– Кого?

– Дерево. Оно как раз макушкой напротив моего окна. Я когда домой поднялся, жена на кухне стояла, говорит: «У меня предчувствие». И тут как молния полыхнет. Я побежал окно закрыть. Закрыл, смотрю – а дерева-то нет! Где дерево-то? Тридцать лет стояло на одном месте. Куда оно делось, дерево-то? Выбегаю на улицу – всмятку машина, всмятку!

Трое тревожно переглядываются.

– Ты всерьез, что ли?

– Вдребезги!

– Застрахована?

Дядя радостно смеется:

– Нет! В том-то и дело. Не застрахована! Не застрахована машина. Совсем она не застрахована.

Он начинает не то пританцовывать, не то просто топтаться на месте, фальшиво поет: «Не застрахована машина, ее никто не страховал».

До знакомых доходит, что он рехнулся.

– Ничего, Витёк, – говорит один, – ничего. Главное – сам жив остался. Машина – дело наживное.

Дядя смеется, согласно кивает.

– Всмятку! – еще раз сообщает он. – И никто не виноват. Никто ни копейки не даст. Такое государство, помощи ждать неоткуда!

Знакомые тихо переговариваются.

– Во дела! С ума сошел из-за машины.

– Если на последние купишь, то сойдешь.

– Хороший мужик-то был.

– Хороший. Надо бы его домой отвести.

– Обязательно. Без помощи никак нельзя оставить.

– Витя, шел бы ты домой, дорогой человек.

Дядя улыбается:

– Пойду посмотрю еще раз, потом домой.

– Да ладно, Вить, посмотрел – хватит. Давай мы тебя проводим. Ты же нам как родной.

– Как родной, Вить. Мы тебя уважаем.

Они берут несчастного под руки, но он начинает вырываться.

– Посмотрю, потом домой.

Трое только мешают друг другу. Под крики «пустите меня» дядя молотит руками, не глядя куда, и скоро у одного из его знакомых распухает губа, у другого течет из носа кровь, на третьем висит клочьями рубашка.

– Здоровый какой черт!

– Сумасшедшие все здоровые. Держи руку.

– Я держу.

– Так ты мою держишь-то!

– Вить, погоди, послушай... Да погоди ты! Понимаешь, какое дело... Ах ты сволочь! Ногами, да?

У первого обрывается ремень, и брюки падают на асфальт. У второго медленно, но верно заплывает глаз. Третий, постанывая, держится за пах.

Сумасшедший вырывается на свободу, отходит на три шага, победно обводит всех взглядом.

– Всмятку машина! – сообщает он. – Потом смотрю, а там под ветками краснеет что-то. Думаю, что краснеет-то, у меня же машина синяя. А я когда поднялся к себе, сказал жене, что ветер сильный, она: «У меня предчувствие, у меня предчувствие». А сын, оказывается, услышал, ключи схватил и отогнал машину в гараж. А сосед в это время подъехал под дерево. У него красная «Тойота». «Тойота Камри». Только что купил. Обмыть успел, а застраховать нет.

– Так не твою раздавило?

– Нет, – улыбается дядя, – не мою. Пойду еще раз посмотрю.

Он успокаивается и нормальной походкой направляется во двор.

– У соседа несчастье, а он радуется, гнида, – говорит первый и осторожно трогает языком разбитую губу.

Второй молча сплевывает кровь. Третий снимает с себя то, что было рубашкой, горестно мотает головой, тихо вздыхает:

– Вот и помогай людям.

* * *

Россия на приеме у врача

– Что вас привело ко мне, матушка Россия?

– Да что же, батюшка, я уж измучилась. Не знаю, кого и слушать. Энтот клялся: к двухтысячному выздоровишь... усё у тебя будет. Энтот божился: за пятьсот дней на ноги поставлю. Потом заладили: шоком надо. Немолода я уж, шоком-то.

– Ну, какие ваши годы! Материально вы как– за чертой бедности, на черте бедности?

– Правильно, батюшка, говоришь: на черта она, бедность-то! Да куды денешься от нее?

– С питанием что? Аппетит когда к вам приходит?

– А глаза откроешь, батюшка, уж он тут – пришел.

– Стул частый?

– Как, милостивец?

– По большому часто ходите?

– Где ж мне часто? Цены на нефть поднимутся, деньги получу, так и схожу.

– Спите крепко?

– Нет. При царизме спала... в темноте-то. А щас всё перед глазами светлое будущее, ну и пялишься на него всю ночь.

– Сны снятся?

– Токо два сна, батюшка, и снятся. Один – быдто ноги вытянула, руки сложила и лежу при дороге где-то. То ли к церкви шла, то ли к рынку переходила.

– А второй сон?

– А второй сон радостный: быдто те, кто мне должен, всё через Французский клуб возвращают да с прибавками, с процентами! А кому я должна, все мне прощают. Говорят: «Свои пусть передохнут, а с вас ни копейки не возьмем». Так радостно сделатся, уж так радостно! Проснусь вся в слезах, мокрая по пояс... Только почему-то чаще снится, что ноги вытянула.

– Анализы регулярно сдаете?

– Нет, батюшка, как их сдашь?

– Что же мешает?

– Воруют.

– Анализы?!

– Так всё. Отвернешься на секунду – ни анализов, ни горшков... Что анализы, батюшка, стыдно сказать – газ, и тот воруют.

– Перемены погоды чувствуете?

– Когда как. Весной, если наводнение, сидишь на чердаке, чувствуешь – погода меняется... А зимой отопление отключат – сидишь, уже ничего не чувствуешь.

– Вон оно что. От такой жизни, матушка Россия, нет ли у вас галлюцинаций? Не мерещится ли что?

– Мерещится. Как не мерещится? Раз померещилось, что держу в руке деньги, а мне говорят: «Что ты!.. путана, вцепилася, это не деньги».

– А что же?

– Стыдно сказать, батюшка, слово нехорошее.

– Из скольких букв?

– В два раза хуже, чем из трех... Таку гадость держу в руке!.. Из шести букв, батюшка, «дефолт» прозывается... А то еще така гальцюнация – быдто сидит он возле уха: «Выпей да выпей».

– Кто?

– Кто-то вот, стало быть, есть батюшка... «Выпей да выпей». Иногда-то говорит так.

– И хорошо слышно его?

– Явственно так слышно. И как-то он в оба уха сразу: «Выпей да выпей». Иногда-то.

– Раз в месяц?

– Раз в день.

– Понятно. Ну что же, матушка, я могу сказать вам?.. Ресурсы еще есть у организма. Зрение нормальное. Вы не туда смотрите, матушка, я справа от вас. Что бы я вам посоветовал. Больше положительных эмоций. Нервы берегите. Пищу разнообразьте. День – молочная, день – овощи, фрукты, день – рыба, день – мясо, день – разгрузочный, голодаете.

– Кто бы, батюшка, мне раньше-то сказал! Яведь как заладила разгрузочный да разгрузочный. А надо, видишь, чередовать: день разгрузочный, день голодать.

– Теперь вот что. Самое главное – это очень важно, – почаще бывайте на свежем воздухе.

– Почаще-то я задохнусь, батюшка.

– Почему?

– Так ведь всё кругом засрали. Я извиняюсь, батюшка, видно, не так сказала-то. Да мне велели: врачу говори всё как есть.