Железные зерна - Виктор Гусев-Рощинец

Возможно оттого что солнце, на небе ни облачка, и беспомощно распахнувший свои ворота алюминиевый заводик перестал дымить (с ним это бывает когда кончается сырьё – алюминиевый лом), а у меня впереди – отпуск и поездка на море, я не склонен сегодня, как обычно в компании сына, предаваться рассуждениям о вреде автомобиля, сегодня он для нас, по-видимому, необходимое «средство передвижения», с его помощью мы доставим на дачу вожделенную байдарку, что перекочует из-за гумовского прилавка на наш верхний багажник через какие-нибудь считанные минуты. Вот так одно тянет за собой другое: водное «транспортное средство» – байдарка – для своего перемещения требует сухопутного «транспортного средства» – автомобиля, а тот, в свою очередь, другого «транспортного средства», например, железнодорожной платформы, – и так далее, неисчислимые транспортные средства нагромождаются друг на друга, погребая под собой в общем-то нетранспортабельного человека, и он, придавленный этими «средствами», задыхающийся в них, обездвиженный, как дикий зверь от укола мескалина, постепенно теряет свои лёгкие, сердце, мускулы, сморщивается и вянет, превращаясь в «водителя» или «пассажира», а что из этого лучше, никому, как сказал Сократ, не ведомо, кроме бога. Говорят, политика – современный рок. Нет, говорю я, современный рок – это техника. Я знаю, что говорю: сначала изобретают технику «звёздных войн», а потом с её помощью делают политику.

Я прошу сына подвинуться, сажусь за руль и трогаю с места. Мы выезжаем за ворота, провожаемые внимательными взглядами толпящихся у сторожевой будки пяти-шести, кажется, не знакомых мне мужчин. Я не сразу вспоминаю, что кроме непосредственных своих задач наша стоянка выполняет ещё функции клуба «встреч по интересам» для некоторой части сотрудников алюминиевого завода, которая при отсутствии сырья, а то и просто так, влекомая лишь душевным голодом и жаждой общения, неумолимо, как грунтовые воды, просачивается в нашу уютную сторожевую будочку, где, должно быть, всегда есть то, что помогает скрасить «целодневные» и «внутрисменные» простои. На ближайшем собрании, думаю я, обязательно внесу предложение расширить помещение сторожевого поста за счёт завода: пусть раскошелится, в конце концов, каждое уважающее себя предприятие должно иметь помещение для психологической разгрузки, – это веление времени, а будет ли оно на территории завода или непосредственно перед его проходной, не суть важно. Только теперь я наконец осознаю, что часа два уже как не слышу характерного, не смолкающего ни днём, ни ночью позвякивания штабелируемых под гигантским навесом алюминиевых «чушек». Эти невзрачные брусочки продаются за валюту, заводик доставляет богатства казне, по этой причине всемогущ и будет скорей всего дымить здесь и отравлять атмосферу до скончания века. Моя последняя мысль перед тем как мы выезжаем на прямую, стрелой нацеленную в сердце города улицу: хорошо, значит действительно нет сырья; «День такой хороший, и старушки крошат хлебный мякиш сизым голубям…» – рвётся из магнитофона залихватски-надтреснутый басок. «Пристегни ремень», – говорю я сыну и, жиманув на газ, пришпориваю нашего стального коня.

Наша «фирма» – I

Всякий раз как я выхожу из метро или подъезжаю на машине, и передо мной разворачивается панорама нашего предприятия, я испытываю довольно сложное чувство, в котором соединяются, казалось бы, непримиримые противоречия: нежность и злость, гордость и пренебрежение, ощущение слитности винтика с гигантской машиной и чуждости ей, причастности к важному делу, единения с ним, и заброшенности, одиночества, и бог ещё знает что, невыразимое в слове, но отчётливо переживаемое «животом», особенно по понедельникам. И всё это в совокупности образует как бы два полюса – притяжения и отталкивания, две уравновешенные силы, благодаря чему, должно быть, только и возможна деятельность такого рода, как моя, при попытке описать её приводящая на ум аналогию с движением электрона в «ящике» атома, где он, без устали мотаясь по своей орбите, образует так называемую стоячую волну. Несомненное силовое поле создаёт вокруг и внутри себя этот восьмиэтажный трёхсотметровый корпус, воздвигнутый на холме и напоминающий чем-то – возможно, горизонталями своих окон – океанский корабль, плывущий в сопровождении более мелких судов – складов, гаражей, подстанций, испытательных лабораторий, вспомогательных цехов, котельной (её воспаряющая надо всем труба придаёт нашему зданию ещё большее сходство с пароходом) – к берегам ещё не открытой и оттого таящей в себе угрозу, но притягательной земли. Это поле чем-то сродни магнитному: оно поляризует всех нас, даже в отдалении находящихся под его воздействием, – поляризует наши мысли, чувства, поступки, желания, установки и всё прочее, что могла бы ещё вытащить на свет наука психология, и таким образом устремляет всё к одной цели – созданию наших «изделий». Могу сказать с полной ответственностью (думаю, впрочем, не открою большого секрета): мало кто из нас, пяти с лишним тысяч, ежедневно от семи до девяти втекающих в узкую горловину проходной и от четырёх до шести вытекающих из неё, видел когда-нибудь какое-либо из наших «изделий» в «живом виде» – не только в действии, но хотя бы просто собранным в единое целое, как мы говорим, «в сборке», – стоящим, лежащим, летящим, – их не видит никто, кроме тех, чья непосредственная обязанность – «натурные» испытания. Но так как испытания эти проводятся в местах отдалённых, именуемых полигонами, и плохо приспособленных для нормального житья-бытья, то привилегия испытателя, хотя и видящего «живое изделие» (удовольствие в общем-то сомнительное), но вынужденного по нескольку месяцев в году проводить в отрыве от семьи, не пользуется среди сотрудников нашей «фирмы» большим спросом. Справедливости ради к этому следует добавить, что примерно треть из тех, кто своим трудом вдыхает жизнь в этот сложный, хорошо отлаженный механизм (что можно отнести и к предприятию в целом и к его продукции) вообще имеет весьма смутное представление о том, что они делают, – чем станет, слившись с трудом товарищей, их собственный труд в конце того пути, где предстанет овеществлённым как некое мифическое «изделие», о котором так много говорят, но никто, кого ни спроси, даже не знает толком, каких оно размеров, а некоторые вообще плохо представляют, что это такое. Лично я не проверял (хотя полезно было бы провести этакое маленькое социологическое исследование), но мой друг Салгир утверждает, что двадцать процентов работающих у нас не имеют о том, что они делают, ни малейшего представления. Он, возможно, преувеличивает, но в существовании такой прослойки я сам убеждался неоднократно. Как правило, это либо молодые рабочие, либо старики, полагающие, что предприятие «выпускает запчасти к самолётам» (наша фирма «отпочковалась» от авиационной промышленности). По зрелом размышлении я пришёл к выводу, что причиной здесь не те особые условия, в которые мы поставлены, не сам по себе «режим» (наше предприятие – «режимное») заинтересованный в том чтобы ты не знал, что делает твой ближайший сосед, а подлинное отсутствие интереса не только к делу соседа и предприятия в целом, но зачастую и к своему собственному: когда заранее знаешь (во всяком случае надеешься), что плоды трудов твоих никогда не пригодятся, не будут, как говорится, использованы по назначению, то предмет, конечный результат твоих действий «вытесняется» из сознания, и остаётся только процесс; происходит известное психологам «смещение мотива на цель», а попросту – от всех нас как бы ускользает смысл нашей деятельности, потому что ведь не может быть смыслом «изделие», относительно которого самое горячее твоё желание – увидеть его по истечении «срока службы» под прессом и на переплавке; для нас важен процесс, и он поглощает нас без остатка. Как и все уважающие себя производственные процессы, он подчинён плану, точнее – множеству планов: «перспективному», пятилетнему, годовому, квартальному, месячному (предполагается, что последний существует в виде так называемых «индивидуальных заданий» – некоторого перечня работ, установленного руководителем и записанного им собственной рукой на специальных бланках – по одному на каждого сотрудника; я однако редко прибегаю к этой форме организации труда, и когда в ходе очередной проверки мне пеняют по поводу отсутствия у моих подчинённых индивидуальных заданий, то в оправдание своё я ссылаюсь на известную теорему Гёделя «о неполноте формализации», которая гласит, что как бы мы ни пытались всё формализовать, всегда нас будет преследовать неформализуемый остаток; а я добавляю к этому: значительно превосходящий то, что нам ценой непомерных усилий формализовать удалось). Не что иное как «план» выступает предметом наших неусыпных забот, источником самых сильных, по всей видимости, дневных переживаний (потому что как правило он «срывается» или «горит» или «заваливается» – каждый здесь избирает термин по вкусу, но все они обозначают одно и то же), и я всё больше склоняюсь к мысли, что «план» и есть та главная, конечная цель нашей деятельности, тот смыслообразующий мотив, который с полным основанием и вполне успешно становится заместителем подлинного человеческого смысла. Кроме того, не выполнить план – значит не получить премию, а ничто так не волнует наши умы в конце квартала, как мысли о грядущей премии и её возможном проценте; и какая формула из двух: «план ради плана» или «план ради премии» – более справедлива, я бы установить не взялся. Кроме плана и премии существует ещё нечто под названием «приёмка», она всегда может стать камнем преткновения на пути выполнения первого, а следовательно и получения второго, и обычно делает это в самый неподходящий момент. Вплоть до недавнего времени «приёмку» олицетворял для меня мой друг Бахметьев – не потому, что он был моим другом, считалось – а так оно и было в действительности, – что он лучше, чем кто-либо из других «приёмщиков» знает мои «изделия» (наше основное, «конечное изделие» состоит из множества боле мелких, «составляющих изделий» – так называемой «комплектации», и каждый отдел специализируется на своих составляющих, и каждый приёмщик – тоже), и даже в тех случаях, когда «изделия» наши преподносили вдруг неожиданности в виде «сбоев» или «отказов», никогда я не заваливал план по вине Бахметьева, точнее, по своей – указанной им – вине. Не то чтобы он «прикрывал» меня, как мы говорим, «замазывал нарушения», просто цель у нас всегда была одна: сдать «изделие» в срок; если требовались повторные испытания, мы работали ночами, – «приёмка» не получает премий, и здесь меня выручала только дружба.