Мне сказали прийти одной - Суад Мехеннет

– «Уотергейт» в «Вашингтон пост»? – спросила я, когда меня представили Питеру.

Он улыбнулся. Я не могла поверить, что сижу за одним столиком с ведущим корреспондентом этой газеты. Я спросила, так же ли Вудворд и Бернстейн красивы в реальной жизни, как актеры в фильме. Питер и Шэннон засмеялись.

В то время я с трудом говорила по-английски. Но с помощью Шэннон мы поговорили о Гамбурге, и я рассказала о людях, с которыми там познакомилась.

– Интересно, – сказал Питер.

Через неделю мне позвонила Шэннон. Она сказала, что Питер хочет мне что-то предложить и мы должны встретиться. Сердце мое стучало очень быстро, когда в один прекрасный день в мае 2002 года я входила в комнату для завтраков отеля «Штайгенбергер» в аэропорту. Питер встал, чтобы поздороваться со мной. Он сказал, что работает над статьей о Гамбургской ячейке для «Вашингтон пост». Предполагалось, что она будет на первой полосе газеты в годовщину событий 11 сентября.

– Не хотите поработать со мной вместе? – спросил он.

Я чуть не расплакалась. После того, чего я натерпелась от немецких журналистов, передо мной стоял репортер из «Вашингтон пост» и спрашивал, не хочу ли я поработать с ним над статьей! Но не придется ли мне горько разочароваться? В Гамбурге я видела, как некоторые репортеры давили на арабских студентов, показывая их фотографии с угонщиками самолетов и говоря, что эти фотографии будут опубликованы, если те не согласятся на интервью. У меня были опасения насчет работы с Питером.

– Будем ли мы шантажировать арабских студентов? – напрямую спросила я.

– Мы такого не делаем, – ответил он. – Вы должны следовать этическим принципам газеты.

Он объяснил, что мы всегда говорим людям, на кого работаем, и никогда не шантажируем своих информаторов. Это было начало нового пути в мир журналистики, о котором я всегда мечтала.

Получив новое задание, мне нужно было вернуться в аль-Кудс. Я хотела узнать, не была ли эта мечеть тем самым местом, куда люди приходят, а потом выходят оттуда террористами. Я хотела узнать, кто их там учит. Где в моей религии говорится о том, что у мусульман есть право убивать невинных людей?

Я вернулась в Гамбург, говорила с молодыми людьми, которые знали угонщиков самолетов, ходила в те места, куда ходили они, читала те же самые суровые интерпретации Корана и книги о том, как мусульмане должны вести себя на Западе, которые читали они. Я больше не нервничала и не чувствовала, что я на Стейндамм не на своем месте.

Я узнала, как действовали Атта и его группа и как на них повлияли ветераны войн в Боснии и Афганистане, состоящие в «Аль-Каиде». Я узнала, как их заговор, который плели прямо на виду у властей, оставался скрытым.

11 сентября 2002 года я вошла в мир американской журналистики. Финн упомянул меня как человека, который внес вклад в написание длинной статьи, вышедшей в «Вашингтон пост» и озаглавленной «Гамбургский котел терроризма». Можно сказать, что я подошла к концу своего долгого пути. Но мне еще было куда идти.

Одним холодным осенним днем того же года я присоединилась к толпе журналистов со всего мира, выстроившихся в очередь перед зданием суда в Гамбурге. Нам сказали прибыть за четыре часа до начала процесса, чтобы получить шанс взять пропуск на процесс первого из обвиняемых в прямом соучастии в терактах 11 сентября Мунира эль-Мотассадека, двадцативосьмилетнего марокканского студента из Гамбурга, который дружил с Мухаммедом Аттой и расписался в качестве свидетеля на его завещании. Обвинители утверждали, что Мотассадек вел финансовые дела Гамбургской ячейки, оплачивал квартиру и коммунальные платежи за пилота-камикадзе по имени Марван аль-Шеххи и посылал ему деньги в Америку. Мотассадек обвинялся в соучастии убийству более трех тысяч человек и в принадлежности к террористической организации. Он утверждал, что ничего не знал о заговоре. Если его вину удастся доказать, он может провести в тюрьме до пятнадцати лет.

После статьи к годовщине событий 11 сентября «Вашингтон пост» заключил со мной договор. Также я начала посещать курсы интенсивного обучения английскому, чтобы не только подбирать материал для статей, но и писать самой. В качестве одного из моих первых заданий для «Вашингтон пост» Питер Финн послал меня получить аккредитацию на процесс Мотассадека. Но пока я мерзла среди корреспондентов, операторов и режиссеров из Азии, арабских стран и всех крупных новостных организаций Америки, я и понятия не имела, как освещение суда над Мотассадеком изменит всю мою жизнь. Оно забросит меня в зону в военных действия, а оттуда – в сердце джихадистских организаций, в том числе Исламского государства.

Процесс должен был продлиться несколько месяцев. Мы с Питером присутствовали на нескольких первых заседаниях, а потом переключились на другие темы. В Гамбург мы вернулись несколько недель спустя, когда приехали родственники жертв терактов 11 сентября, чтобы принести свидетельские показания. Одной из самых впечатляющих фигур была Морин Фаннинг, жена пожарного, погибшего в Мировом торговом центре. Фаннинг потрясла меня своей силой и решительностью. У нее было двое сыновей-аутистов, и после смерти мужа она была вынуждена отправить старшего, четырнадцатилетнего, в приемную семью, а сама заботилась о шестилетнем мальчике, который не умел ни читать, ни писать, ни говорить. Как и другие родственники жертв, она все еще ждала помощи от правительства Соединенных Штатов. Она в первый раз приехала в Гамбург, и, выслушав ее показания, некоторые из нас решили пригласить женщину на обед.

Был холодный, темный вечер в начале зимы. Мы выбрали ресторан, где готовили стейки, в центре города, неподалеку от нашего отеля. Я сидела рядом с Питером, напротив Фаннинг. Некоторые репортеры заказали пиво, но я пила свой обычный коктейль – яблочный сок с газированной водой. Мы ели и разговаривали о процессе. Когда после обеда мы заказали эспрессо, Фаннинг начала нам открываться. Она сказала, что винит террористов за атаку, в которой погиб ее муж, но также обвиняет и правительство Соединенных Штатов и даже нас, журналистов. «Никто никогда не говорил нам, что на свете есть люди, которые нас так сильно ненавидят, – сказала она. – Почему мы об этом не знали? Политики нам ничего не говорили. Вы, журналисты, тоже нам не сказали».

Потом Морин посмотрела прямо на меня. Из наших предыдущих разговоров она знала о моем арабском происхождении. «Почему вы ненавидите нас так сильно?» – спросила она. Я пробормотала что-то о том, что внешняя политика Запада непопулярна в арабском мире. Это был неопределенный ответ, и, думаю, она почувствовала, что мне было очень неловко, но этот момент также имел для меня очень большое значение. Эта женщина спрашивала, выполнили ли мы свою работу, и я нашла ее обвинение вполне законным. «Почему мы не делали работу лучше, чтобы рассказать таким людям, как Морин Фаннинг, о том, что думают о них джихадисты?» – задала я себе вопрос. Вернувшись в отель после обеда, я спросила Питера, что он думает об освещении террористических атак в Соединенных Штатах до 11 сентября. Он сказал, что, конечно, журналисты писали об Афганистане, когда там в восьмидесятые были русские. Но немногие западные репортеры разговаривали с членами «Аль-Каиды» или других террористических групп, и немногие понимали их точку зрения.

– Но не думаешь ли ты, что это интересно? – спросила я. – И разве это не наша работа?

– Конечно, наша. Но у кого есть доступ к этим людям? До них очень трудно добраться.

Я ничего не сказала, но подумала: «Возможно, мы должны попытаться».

В следующие недели и месяцы я снова и снова прокручивала в голове вопрос Фаннинг. Даже при своем происхождении я и понятия не имела, почему Мухаммед Атта и его товарищи ощущали себя именно так. Нас не растили в ненависти к Соединенным Штатам. Эти нападения были неожиданностью и для меня. Я чувствовала, что обязана узнать, что двигало этими людьми и что движет другими, такими же, как они.

Мы уже слышали о возможности американского вторжения в Ирак. Осенью 2002-го и в начале 2003 года тщательно следила за освещением деятельности инспекторов ООН, которые искали оружие массового поражения, делавшее, по словам официальных представителей Соединенных Штатов, Саддама Хусейна угрозой для всего мира. Я все еще была студенткой университета, но из-за моего арабского происхождения и внештатной работы в «Вашингтон пост» одна из радиостанций Франкфурта попросила меня принять участие в дебатах о войне. Другие оппоненты поддерживали вторжение, но я не смогла сдержаться. Я сказала аудитории, что нужно дать возможность инспекторам по оружию закончить свою работу. Если Соединенные Штаты вторгнутся в Ирак и выяснится, что там нет никакого оружия массового поражения, терроризма станет еще больше. Моя сестра и ее друг, которые были в аудитории, зааплодировали мне, но это было совсем не то, что хотели услышать немецкие интеллектуалы и дипломаты. После дискуссии некоторые из оппонентов отказались пожать мне руку.