Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

губ. — Разве что самодовольного выскочку, и то своим видом. Хотя, — сцепил он свои трясущиеся пальцы, — обласканный удачей не видит никого, кроме себя. — Гуй Лян очень любил свою дочь, несчастную в замужестве, и не упускал случая лягнуть своего зятя и его возлюбленного братца принца И Цина.

Су Шунь приподнял брови и как бы по-новому взглянул на своего друга, погрязшего в отвратном слабоумии.

— Оскорбляют подлые, — обиженным тоном произнёс он вслух, а про себя подумал, что люди лезут в петлю оттого, что не знают, как жить. Вывод мрачный, но что делать? Он понял, что у власти ему быть недолго. Если богдыхан "сядет на облако" и отправится на небо, к праотцам, Цы Си захватит трон: имеет право. Малолетний наследник — её сын. Сянь Фэн, конечно, знает, что настоящая мать ребёнка умерщвлена и умерщвлена не кем-нибудь, а коварной и подлой Цы Си, но других детей у богдыхана нет, и положение Цы Си прочнее многих. Надо спасать шею, пока голова на плечах. И он, Су Шунь, спас бы её, будь он сейчас в Пекине, в ранге уполномоченного, но… он вынужден сидеть в горах под негласным домашним арестом.

— Нечисть любит белые одежды, — как бы уловив ход его мыслей, печально проговорил Гуй Лян и добавил, что о смерти помнят все, но ждут её лишь глубокие старцы.

— Если я чего и жду, — уходя от чёрных мыслей, проговорил Су Шунь, — так это штурма Пекина.

Гуй Лян увидел на его лице довольную ухмылку подстрекателя.

— Эти варвары и нищего ограбят! — воскликнул он, уловив перемену в настроении собеседника и надеясь вызвать того на откровенный разговор. — Я не думаю, что Китай выдержит ещё одну войну.

— Когда всё ясно, люди молчат, — взбил подушку и улёгся поудобнее Су Шунь. — Но я скажу. Доходы народа низки, денежные средства поступают в казну нерегулярно, император сетует на недостаток золота, а крайний — министр налогов! — Он ткнул себя пальцем в лоб. — Вот этот лысый череп.

— Может, от излишних трат императора удержит то обстоятельство, что после перемирия нам понадобится крупная сумма на выплату контрибуции? Проклятые варвары требуют почти двенадцать миллионов ланов серебром и непременно в слитках. — Гуй Лян неудачно повернул шею и охнул. Болезненная гримаса исказила его морщинистое лицо. — В дороге просквозило.

— Обман — своеобразное насилие, — не обращая внимания на страдальческое выражение лица своего собеседника, двусмысленно сказал Су Шунь. — Я не хочу обманывать себя и ждать счастливых перемен. "Белые черти" ликуют, разгромив Летний дворец. Но это судороги грабежа, они скоро пройдут. Англичанам и французам захочется большего, и они с удвоенной энергией бросятся на штурм Пекина.

— Алчность порождает алчность, — потёр шею Гуй Лян, улавливая в голосе Су Шуня нотки злорадства.

— И эта алчность станет головной болью самодовольных выскочек, — никак не упоминая имени принца И Цина, осклабился Су Шунь.

— Всё зависит от наших врагов, — приподняв одно плечо и как бы втянув голову, беспомощно сказал Гуй Лян.

— Не всё, — с затаённой злобой ответил Су Шунь. — Кое-что и я предпринял. — Он вспомнил о похищенной девушке и прикрыл глаза, мысленно представляя выражение лица русского посланника, когда его поставят перед выбором: или вы отказываетесь от Айгунского договора и в награду получаете любимую, или вы увидите в корзине её голову. Не говоря уже о том, чтобы претендовать на роль посредника между принцем И Цином и лордом Эльджином. Французского посланника Су Шунь и в грош не ставил. А вот с англичанином он будет говорить сам, лично, когда они встретятся в захваченном Пекине. В том, что город будет взят, он не сомневался. А с лордом Эльджином они давно нашли общий язык, очень давно. И богдыхан об этом знает, держит Су Шуня при себе, на всякий крайний случай, до поры до времени, пока угроза низвержения династии Цинов не стала реальной. Вот тут-то министр налогов и понадобится со всеми его козырями, спрятанными в рукаве. — Он завозился на подушках и откровенно ухмыльнулся: то, что говорят себе, редко говорят другим.

— Созерцая луну, забываешь про звёзды, — встретившись глазами с ухмыльнувшимся и чем-то успокоенным Су Шунем, иносказательно заметил Гуй Лян. — Многие приписывают себе те достоинства, которых лишены.

— Ничего, — понял его намёк Су Шунь. — Человек деятельный, и не поучая, учит.

— Но опыт притупляет восприятие, погружает в сон и это плохо, — с мягкой предупредительностью в голосе покачал головой Гуй Лян. — Во сне и спящий побежит.

— Не спорю, но уверен: природа смелости божественна. Смельчаки в бою не погибают.

— За перемирием — война, — полез в карман за платком Гуй Лян и снова вытер губы.

Узкие глаза Су Шуня потемнели.

— Всё так, но за победой — мир!

«Обычно правду говорят невольно», — подумал Гуй Лян и с облегчением вздохнул: его старый друг по-прежнему умён и дерзок. Хорошо это или же плохо, он ещё сказать не мог, но предупредить его всё же решился. Начал издалека.

— Вдохновение воспламенят, а лучшее время всегда впереди. Это так.

Нельзя только забывать, что любой из взлетевших может упасть, но не всякий упавший поднимется. Заговор глухонемых раскрыть нельзя, а луну можно увидеть, и не поднимая головы.

— Я что-то делаю не так? — после длительного раздумья над словами Гуй Ляна спросил Су Шунь и, может быть, впервые жизни испытал нужду в добром совете.

Гуй Лян скосил глаза.

— Не противься ноше, и она станет посильной.

— Разъясните, преждерождённый.

— Пожалуйста, — добросердечно ответил Гуй Лян. — Ваши интриги против русского посланника… — Лицо Су Шуня помертвело. — Бессмысленны. — Гуй Лян сам не ожидал такой реакции со стороны всесильного дашэня. Выходит, он попал не в бровь, а в глаз: в зеницу ока. — Русский для нас неуязвим.

— Он что, святой? — оторвал голову от подушек Су Шунь, и его лицо залила мертвенная бледность. — Бессмертный? — В его глазах промелькнул ужас. И ужас этот был оправданным: ни одно из тайных покушений на жизнь русского посланника не удалось. Он оставался жив и невредим.

Гуй Лян потёр рукою шею, поморщился.

— С ним говорил один китаец, монах Бао.

— Кто он такой, этот Бао?

— Весьма неглупый человек. Философ.