Шаг во тьму. Дилогия - Иван Тропов

— Кар‑рина! Кар‑рина! Кар‑рина!

Крик бил прямо в ухо, и даже рукой не прикроешься. Я только морщился и терпел.

Наконец тишина.

Я потихоньку повернул голову. О черт…

Клюв был прямо перед глазами — огромный, тяжелый. Таким не то что глаз выклевать, висок пробить ничего не стоит. Он был точно таким, как во сне. Крупный, иссиня‑черный, с блестящими черными бусинами глаз.

— Кар‑рина! — снова гаркнул ворон.

— Это я понял, а дальше? Карина — и все?

Ворон переступил на моем плече, пощелкал клювом, выдохнул, совсем как охрипший докладчик, прочищая горло, и, придвинувшись, заорал в самое ухо.

— Дир‑рана! Дир‑рана! Пе‑та! Пе‑та! Ка‑хот‑хих… — старался выговорить он, но запутался и сошел на что‑то хриплое и неразборчивое. — Ка‑хот‑хих… — попытался снова, но опять сорвался на какое‑то хриплое ворчание.

Он дернул головой, затоптался на плече, защелкал клювом, зло и раздраженно, и наконец‑то проорал звонко, длинно и четко:

— Ка‑хот‑тик‑ки!!! Ка‑хот‑тик‑ки! Ка‑хот‑тик‑ки!

Я не выдержал и рассмеялся:

— И столько стараний, чтобы мне рассказать про охотников и про то, что Диана попала в беду?

— Дир‑рана! Дир‑рана! — закивала птица, узнав слово. — Пе‑та! Пе‑та! Ка‑хот‑ких‑ки! Ка‑хот‑хих‑ки. Ка‑хот‑тик… Ких… Кар‑р‑рина!!! — вдруг рявкнул ворон так, что в ухе зазвенело.

— Ну тихо, тихо, не заводись… — зашептал я. Потихоньку заводя левую руку назад и вбок, поднимая к плечу и с опаской косясь на птицу. Клюв маячил над самым виском. И такой клюв, что пробьет висок в один удар. Что уж про глаз говорить…

Ворон хмуро следил своими черными блестящими бусинами за моей рукой. Дернул крыльями, когда рука подошла совсем близко, но не взлетел. Лишь переступил и вцепился в плечо еще сильнее. Даже через толстую кожу плаща в меня впились когти.

— Ш‑ш… Кар‑роший, кар‑роший… — Я коснулся его головы, сполз пальцами на шею, погладил.

Ворон весь напрягся, сжался, втянул шею, пригнул голову, но не улетал, не бил клювом. Лишь тихо и быстро бормотал, как заклинание:

— Кар‑рина‑кар‑рина‑кар‑рина‑кар‑рина…

— Карина, — согласился я. — Карина… Хорошая птичка, хорошая.

Гладя его смелее, нащупывая под встопорщенными перьями шею с выступающими бугорками хребта.

На въезде меня опять приветствовали внимательным, холодным облизываньем, но на этот раз куда быстрее и тоньше. Если бы я не ждал, мог бы и не заметить. Она не пыталась влезть. Всего лишь — нетерпеливо, но с опаской — проверяла, кто это.

А затем, уже совсем возле дома, ткнулась еще раз. На этот раз не таясь, не спеша, привычным лавандовым холодком. Вежливо, робко стукнулась в мою защиту — и пропала.

И такая же вежливая улыбка ждала меня, когда я вошел в столовую. Только теперь в этой вежливой улыбке, с едва заметной издевкой…

Только теперь это была не издевка, не последний вызов отчаяния, который я привык видеть под этой улыбкой. Она изменилась.

Только сегодня или уже несколько дней, а я смотрел, но не видел?

Не последний вызов отчаяния, а уверенность. Еще скрываемая, но уверенность. Не издевка, а насмешка. Не бравая, напоказ, а всамделишная, для себя. Последние реплики роли, прежде чем окончательно сбросить маску…

Я старался не подавать виду, пока кормил ее, но что‑то она почувствовала.

— Почему вы так смотрите на меня, Влад?

— Как — так?

— Обычно так смотрят на женщину, когда приготовили ей какой‑то сюрприз…

— Вы весьма проницательны, Диана, — в тон ей ответил я. — Но у меня больше чем просто сюрприз для вас, Диана. — Я взял с колен бумажный сверток, поднялся со своего места в конце стола и пошел к ней. — Это сюрприз для вас и подарок для меня.

— О! Мой господин так щедр… После тренировки? Что ж, я постараюсь…

— Нет, не после тренировки… — Я прошел вдоль стола, все пять стульев, взялся за спинку последнего. Совсем рядом с ней. Как на последней тренировке…

Нет. Слишком опасно. Я сел на четвертый стул. Улыбнулся ей:

— Это особый сюрприз.

Между нами остался пустой стул, и все равно она еще сильнее выпрямилась, чуть подалась назад.

— Даже так? — с наигранной недоверчивостью вскинула брови. — Что ж… Кто знает… Возможно, и я вскоре смогу преподнести вам сюрприз…

Не сможешь.

Я стащил бумажную обертку и бросил на стол перед ней окоченевшую тушку ворона.

Смерть изменила его. Вытянутый в струнку, с прижатыми крыльями, с прилипшими к телу перьями, с вывернутой почти назад головой — она не сразу его узнала.

— Что это?..

Но она уже поняла.

Вскинула глаза на меня — и впервые я видел в этих глазах страх… Не испуг, а настоящий, вытеснивший все страх. Даже когда — месяц и вечность тому назад! — я тащил ее в подвал, чтобы замуровать заживо, в ее глазах были ярость и испуг, но не страх.

Страх — это штука, которой надо прорасти. Для настоящего страха нужно время, нужна минута трезвости мысли. А лучше час. Или сутки. Или неделя.

— Что‑то не так, моя милая Диана?

Я улыбнулся, но не уверен, что это была улыбка, а не злой оскал.

В ее глазах снова были жизнь и злость. Она боролась со своим страхом. Она не хотела сдаваться. Она потянулась к ворону, и я знал зачем.

Она все еще надеялась.

Думает найти рану. Это значило бы, что я перехватил ворона случайно. Заметил его здесь, недалеко, когда он только отлетал, и здесь же его застрелил. На всякий случай. Не зная, куда он летел. Не зная, что он летает туда‑сюда уже не первый день…

Она учитывала, что это может случиться. Она подстраховалась. Не стала писать записку и приматывать к лапе. Потратила несколько дней, но обошлась без записки.

— Что вы там хотите найти, Диана? — усмехнулся я. — Ответ? Так ответ у меня, на словах. Карина просила передать, что она призрачно ваша. Теперь уж навечно.

У меня был миг, прежде чем она поняла. Прежде чем дрогнули губы, обнажив резцы — идеально правильные, сахарно‑белые, влажно блестящие. Прежде чем сверкнула ярость в глазах — вдруг расширившихся зрачках, бесконечно глубоких под пленкой отражения…

Я успел собраться и закрыться. Я был готов уворачиваться, пустить ее первый, самый тяжелый удар вскользь, но вместо лобового тарана на меня обрушился ливень мелких ледяных касаний. Не самых сильных, но со всех сторон — и, господи, сколько же их было…

Она лишь тыкала в меня. Шлепала, продавливая защиту, и всаживала в меня странные ощущения, эмоции, побуждения — одно за другим. Не очень глубоко, я не давал ей сделать этого, я тут же отрывал от себя ее слабые щупальца, но еще надо было выкорчевывать наведенные ею эмоции, надо было отделить мое — от ее, надо было выровнять ощущения, собрать их в привычный букет, в котором так легко заметить малейшую неправильность…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});