Шаг во тьму. Дилогия - Иван Тропов

Выходит, мой черный ангел спас меня дважды…

Я перевернулся на живот, осторожно стал на колени, ощупывая затылок, шею. Плечо болело, на затылке справа вздувалось что‑то, но без крови. Жить буду. Только опять натягивалось в правой руке, в глубине ладони, между большим пальцем и остальными…

Разминая руку, стараясь унять подступающий приступ, я поднялся. Медленно двинулся через холл, прислушиваясь. Висками, где еще ломило от лавандового холода, словно ободрали изнутри шершавым настом… Но Дианы не чувствовалось. Совершенно.

Я заглянул в столовую.

Она сидела опять на своем месте во главе стола. Выпрямившись, сложив руки на столе.

Пахло горелым жиром. В огне камина между обгорелыми поленьями скукоживались птичьи лапы, уже больше похожие на две обуглившиеся веточки…

— Изверг.

— Я?

— Ты. Убийца.

— Санитар леса.

— Ты убил ее. Это был единственный человек, который был мне по‑настоящему дорог. Она…

Я не опускал глаз, я держал ее взгляд — ее глаза словно потемнели, вместо светло‑ореховых стали почти черными. Потяжелели. Но я держал ее взгляд.

И чуть‑чуть открылся. Разрешая и давая ей забраться в краешек меня… Пусть полюбуется на свою любимую подружку. Как она вылезала из машины, улыбалась своему усатому — и потом он, обняв, помогал выбраться из машины ребенку. Худой, в длинной ночнушке, редкие волосы прилипли ко лбу, будто нарисованные.

Пошатнулся, но усатый тут же удержал его. Повел к крыльцу, придерживая за плечи, а ребенок шаркал, как старик. Втащился под свет фонаря — серый, испещренный пятнышками и морщинами. И лицо — сморщенная физиономия высохшего старика, только в глазах еще было что‑то живое, звереныш, скребущийся в клетке, пока его везут на бойню…

В голове стало пусто. Диана выползла из моей головы.

— Что, не нравится?

— Это ничего не значит. Ты ведь не упрекаешь себя за то, что ешь телятину? А знаешь, какие они красивые — телята? Какие у них совершенно человеческие глаза? О‑очи…

— Это не теленок.

— Для тебя.

Даже так…

— Да! — с неожиданным вызовом сказала Диана. — Всего лишь животное, пусть и умное. Как для тебя кошка. А ее я любила! Понимаешь? Любила! Я знала ее, когда тебя еще не было! Мы… — Она осеклась, и ее глаза опять были почти черные. — Ты убиваешь всех, кто дорог мне. Харона, теперь ее…

— А те двое? Не в счет?

— Какие двое?

Я всматривался в нее… и, черт возьми, она не притворялась. Она в самом деле уже забыла о том огромном кавказце и беленьком красавчике, который ублажал ее на алтаре, перепачканную кровью мальчишки.

— Ах вы об этих… О моих бывших слугах… — Диана нахмурилась, уставилась в стол. Пожала плечами. — Живые вещи… Как он. — Она повела рукой на камин, где дотлевал ворон. — А их я любила. И они любили меня. Понимаешь? Любили… А ты их убил. И Харона и Карину.

— Выходит, я твое проклятие.

Диана медленно подняла голову. Поглядела на меня.

— Харон, Карина… — проговорил я. — Подумайте, кто может быть следующим. Это последнее предупреждение, Диана.

Она долго смотрела на меня, но так и не решилась дотронуться. Наконец сказала:

— Я знаю. — Поджав губы, тихо проговорила, как выплюнула: — Маленькое чудовище…

Я не обиделся. Я молча глядел на нее. Ждал.

— Я знаю! — повторила она. — Но просить прощения за то, что случилось, не собираюсь. Если я и жалею о чем‑то, то лишь о том, что не довершила. Возможно, иногда лучше кинуться в омут с головой, и будь что будет…

Но я знал, что это пустая бравада.

Миг, когда это могло быть правдой, ушел.

Глава 6 ТАВРО

Впервые за последние ночи я спал без снов. И действительно выспался. Только, может быть, лучше бы не высыпался…

В свежей голове, в ясных, будто хрустальных мыслях, страх проснулся с новыми силами.

Там же не только паучиха и слуги, но и те две молоденькие жабы. У них были явные следы приручения, — значит, они постоянно при ней. И спать должны вместе с ней, если Диана не ошибается. Рядом.

Прорва слуг, паучиха и две жабы. Полный набор. Куда я лезу?.. Один?..

Есть не было никакого желания, но я заставил себя проглотить банку тунца и пару галет.

Потом принялся за пули. С проточенным крестом у меня осталась всего одна. А вокруг той паучихи вьются две жабы. Как минимум две…

Мне захотелось схватить со стола тяжелый канделябр и зашвырнуть его в темноту. Изо всех сил, от души.

На что я надеюсь?.. Если поднимется тревога, мне и распиленные пули не помогут. Ведь там не только те две жабки будут, но и толпа слуг. И сама паучиха…

Но по крайней мере я смогу продать свою жизнь подороже. И если на меня пойдут те жабки, то и им не поздоровится.

Я снова взялся за тонюсенькую пилочку для металла. Возил ею по свинцовым головкам пуль. Неохотно, но свинец уступал, тяжелые и жирные пылинки чернили пальцы, проступали канавки, деля пулю на две, потом на четыре части. Бутоны смерти. Пока закрытые и, дай бог, пусть такими и останутся — сегодня.

Готовые патроны один рядышком с другим выстраивались на столе в плотную, надежную шеренгу. Я взялся за очередной…

Сталь пилки проткнула руку иглой.

Я охнул, пилка и патрон зазвенели по столешнице. Я прихлопнул пилку и еле успел поймать патрон, прежде чем он слетел со стола. Левой рукой. Правую я держал на весу и даже опустить на стол боялся. Укус боли затих, но я слишком отчетливо помнил его. Из‑под большого пальца, до самого запястья и обратно, до кончиков пальцев. Его тень еще сидела в руке, готовая ожить в любой миг, от любого касания.

Несколько секунд я боялся шевельнуть рукой. Потом осторожно согнул — и тут же разогнул пальцы, зашипев. В руке шевельнулась боль. Не такая острая, как была, но…

Я чувствовал, что тонкая плотина, удерживавшая приступ, вот‑вот лопнет. От любой мелочи.

Только ведь пулю надо допилить. И еще штук пять. Хотя бы на одну запасную «снежинку».

Касание к пилке отозвалось новой волной боли, но, если взять между мизинцем и безымянным и не сжимать сильно, терпеть можно. И лучше пилить пули, чтобы не думать о том, что эти волны боли значат…

Раньше уколы, бывало, отдавали до запястья, до локтя, но именно отдавали эхом. А тут словно спицу вогнали. От кончика пальца до запястья, в самое предплечье…

К черту! Не думать! Просто пилкой туда… сюда… Туда‑сюда. Свинцовые пылинки падают вниз, тонкая канавка углубляется. Туда‑сюда…

Такой ослепительной боли больше не было, но зато в руке натягивалось. Подступал приступ. Из знакомых маленьких жал, но их будут сотни, тысячи, тьмы… Первые уже нетерпеливо покусывали меня. Словно между мышцами и кожей попали крупинки стекла и с каждым движением пальцев катались по костям, вонзаясь острыми кромками, вырывая кусочки кости, как пилка вырывала из свинца жирные пылинки…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});