Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Господин де Белар ушел с миром, — сказал Домбре, впервые глядя на фехтовальщицу без обычной живости в своих глазах. — Он был спокоен, и сказал, что надеется, что вы тоже будете спокойны, когда… когда услышите приговор.

Фехтовальщица стерла с лица слезы.

— Да, я буду спокойна.

На следующий день девушку повезли во Дворец Правосудия на оглашение приговора. «Сюжет идет к концу», — подумала она, и ею овладело какое-то, несвойственное ей, спокойствие. Неким парадоксальным образом смерть Кристофа внесла в ее душу ясность и умиротворение. Она была теперь готова к любой оценке, которую могли выставить ей судьи.

Во время зачитывания приговора было очень тихо, отчего казалось, что судья читает его в пустом зале. Суд признал фехтовальщицу виновной в деле графа д’Ольсино, в убийстве Себастьяна де Барбю и двух охранников Бастилии. Отягчающими обстоятельствами послужили побег и сопротивление королевской полиции. В деле налета на дом де Рошалей ее признали соучастницей, а так же косвенно причастной к смерти госпожи Маргариты де Рошаль. В качестве приговора была назначена смертная казнь через отсечение головы.

— Но поскольку маркиза де Шале находится на третьем месяце беременности, — продолжал председатель, — приговор будет приведен в исполнение только после рождения ребенка. До этого дня маркиза де Шале будет находиться в заключении с привилегиями, надлежащими быть в ее положении и согласными с ее титулом.

В публике опять начал подниматься шумок, и охрана, предусмотрительно утроенная в этот день, снова принялась наводить порядок.

Вернувшись в Бастилию, Женька попросила бумагу, перо и чернила.

— Что вы хотите делать? — спросил Домбре.

— Продолжу писать «Записки фехтовальщицы», — сказала девушка.

На это запреты не распространялись, поэтому Домбре приказал принести маркизе де Шале то, что она просила. Оставшись одна, Женька тотчас приступила к продолжению рукописи, которая прервались на уходе от лодочника.

Вечером пришел Генрих, но теперь им разрешили видеться коротко и в присутствии охраны. Сначала он посетовал на скандал в семье, который произошел после того, как Катрин призналась в своей беременности, и посмеялся судорожным усилиям батюшки спешно найти подходящего жениха.

— Это ребенок Андре де Вернана? — спросила Женька.

— Говорит, от де Вернана. Хорошо, хоть не от конюха.

— Да, одна жизнь только начинается, а другая заканчивается.

— Перестань, — сказал Генрих, а потом шепнул, целуя фехтовальщицу за ухом. — Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем, у нас еще уйма времени. В городе смута, Конде набирает твоих союзников. Наш беспокойный принц снова почувствовал себя на коне, нам это на руку. Я, пожалуй, присоединюсь к нему.

Но, к несчастью, времени оказалось гораздо меньше, чем предполагал де Шале. Через несколько дней Женька вдруг почувствовала боль внизу живота. Боль сначала была слабой, но к вечеру усилилась и ночью вытолкнула наружу, растущего внутри нее ребенка. Он словно не выдержал свалившихся на него испытаний и не желал больше жить в условиях бесконечной войны, которую вела со своими врагами его юная мать. Это был мальчик. Началось кровотечение, и лекарь еле спас ее. Им опять оказался Лабрю.

— Лабрю, это вы? Откуда? — спросила Женька, придя в себя.

— Господин де Санд порекомендовал меня Домбре.

— Из-за меня?

— Да. Хорошо, что я оказался здесь вовремя, — покачал головой врач и обратил к фехтовальщице взгляд, полный горечи. — Я же говорил, что возможно надорваться, сударыня.

— Да, досадно… Я не успею дописать «Записки».

— Я постараюсь продлить срок, — пообещал Лабрю.

Он действительно сделал доклад королю о состоянии здоровья фехтовальщицы и спросил три недели на ее восстановление. Тот согласился. Об этом девушке рассказал Генрих. Лицо его совершенно потемнело после того, как Женька потеряла ребенка. Он перестал даже что-либо говорить, а просто сидел и молча держал свою ускользающую возлюбленную за руку.

— Что в городе? — спросила фехтовальщица, чтобы хотя бы голосом заглушить ту невысказанную очевидную мысль, которая убийцей-невидимкой стояла возле ее изголовья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— В городе шумно… Конде не успокаивается, и я боюсь, что король прикажет приблизить день казни.

Так и случилось, — три недели еще не закончились, как к Женьке в камеру явился один из судей и вновь зачитал приговор.

— Казнь состоится через два дня в восемь часов утра на Гревской площади. Вы слышите меня, сударыня?

— Да.

На следующий день под усиленной охраной на свидание к фехтовальщице пришел де Санд, и его долгое объятие чуть не нарушило в душе девушки то желанное равновесие, которое установилось в ней в эти последние два дня. При свидании присутствовал Эжен. Нормандец, как обычно, руководил охранниками, и было видно, как он доволен, что от него зависел теперь и его бывший хозяин.

— Я не дам тебе погибнуть, — шепнул Даниэль. — По пути на Гревскую площадь мы тебя отобьем.

— Нет, не смейте! У вас ничего не получится, сюжет заканчивается, и вам не дадут это сделать.

— Какой сюжет? Ты бредишь?

— Нет, я должна уйти. Не мешай мне, иначе ты погубишь себя! У тебя сын, Жули, школа… Прошу тебя, Даниэль!

— Я не буду спокойно смотреть, как тебя убивают.

— Свидание закончено, — прервал эти лихорадочные перешептывания Эжен. — Господин де Санд, покиньте камеру.

— Замолчи, щенок, а то пожалуюсь Домбре, и он выкинет тебя отсюда! Будешь снова с де Гардом налоги возить! А ну выйди за дверь!

Эжен в нерешительности застыл, потом развернулся и молча вышел.

— Прощай, — Женька поцеловала де Санда в губы, а потом предала ему рукопись. — Отнеси Монро. Это лучшее, что ты можешь сделать для меня.

Утром Домбре объявил о приходе священника. Увидев его, девушка слегка опешила. В темной сутане был тот, кого уже давно подспудно ожидала увидеть фехтовальщица, то есть, профессор Монрей.

— Вы?.. — не зная, то ли радоваться, то ли пугаться, спросила измученная пленница.

— Сюжет заканчивается, Женечка.

— Да, я поняла… Я проиграла?

— А вы как думаете?

— Я думаю, что все делала по совести.

— По совести человека, в руках которого оружие?

— Я же фехтовальщица.

— Да-да, но вы могли бы фехтовать на другой территории. Я давал вам шансы. Вы могли бы вести дело или выйти замуж. «Божья птичка», прачечная, Форгерон — это же было бы просто прекрасно!

— Вы все врете! Я не могла вести дело! Мне мешали! А замужество?.. Так я же вышла замуж!

— Да, но вместо того, чтобы уехать из Парижа, вы вступаете в поединок с королем, более того, с обществом! А эта ваша выразительная речь на суде — красивое вранье! Вы не Посланница Грозы, вы сама эта гроза! Вы ни к чему не призваны, вы просто хотите быть там, где опасно, а там, где опасно, не может быть мирного финала, Женечка!

— Пусть так, но это уже мое дело, господин профессор!

— А только ваше ли? Вам перечислить тех, кого вы прямо или косвенно погубили?

— Тогда дайте мне тоже спокойно умереть, раз я такая плохая! Я не хочу больше об этом разговаривать!

Фехтовальщица отвернулась и, отойдя к стене, уставилась в глухую каменную кладку.

— Эка, бойкая!.. Так не разговаривай. Волосы только подыми, я шею посмотрю.

Женька обернулась. На месте Монрея стоял Домбре и какой-то человек с засученными рукавами суконной куртки. Фраза про шею принадлежала именно ему.

— … Вы кто? — не поняла девушка.

— Кто… палач я. Клошен.

— А-а… Клошен… Вы меня помните, сударь?

— Я?.. Чего помню?

— Я однажды подвезла вас в экипаже. Вы были с девочкой.

— … А, помню… Ну что ж… вот и свиделись. Я упреждал вас, госпожа. Волосы-то подымите… аль нет, не нужно… Помню шейку вашу. Не бойтесь, хорошо срежу — не почуете.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Фехтовальщица слегка содрогнулась. «Он совершенно хочет добить меня», — подумала она, но не о палаче.

— Вам еще повезло, сударыня, — сказал Домбре, когда Клошен ушел. — Король оказал вам милость и дал распоряжение не пытать вас водой перед казнью.