Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Алексей хотел пройти на позицию к Ивану Дудникову и Хижняку, но раздумал.

«Зайду после», — решил он, и повел Труновского обратно в штаб батальона.

— Ну что? Каков он? — шепотом спросил Алексея Гармаш, когда они, оставив Труновского одного в землянке укладываться на ночлег, вышли и сели на скамейку под ракитами, — Невзначай не трус?

— Насчет этого судить не берусь, — не желая быть слишком торопливым в оценке нового замполита, сказал Алексей, — Разве человека сразу узнаешь?

— А я скажу тебе: сухарь он, канцелярист, сразу видно, — резко определил Гармаш. — Будет он сидеть тут и ведомости всякие составлять. Не успел прийти и уже о столике заговорил. И пальцы в чернилах, ты заметил?

Алексей усмехнулся.

— Но я, ежели что, враз его образую, — пригрозил Гармаш.

— Будь терпелив, Артемьевич. Люди проверяются в деле. Помнишь, как ты меня встретил?

Гармаш глубоко вздохнул.

— Что — ты! Ты сразу взял автомат и пошел роту выручать. Нет, Прохорович, такого, как ты, у меня уже никогда не будет. Отняли тебя, Прохорович, у меня. Кровно обидели…

— Полно, Артемьевич, какая же это обида, — пожурил Алексей. — Не всем же всю войну в одной части сидеть. Тебя тоже, гляди, на повышение возьмут…

Было уже около полуночи, когда Алексей снова пошел в роты. На всякий случай он простился с Гомоновым и Арзуманяном, с командирами и бойцами, потом пошел на позиции к Дудникову и Хижняку.

Дудников казался очень спокойным, когда Алексей на прощанье пожимал его руку.

— Что вас отсюда откомандировывают, — это, конечно, так полагается, — солидно приглаживая усы, говорил Дудников. — Мы с Миколой так рассудили: ведь вам не грех и дивизией, а то и армией командовать. Как говорится: большому кораблю — большое плавание. Жалко, конечно, сколько мы с вами, товарищ гвардии майор, прошагали, под десятью смертями бывали, так бы нам до Берлина вместе и идти, но высшему начальству оно виднее. Тут мы вам с Миколой маленький подарочек приготовили, не откажите взять…

Дудников порылся в лежавшем на земляном выступе противогазе, вынул искусно вырезанный из плексигласа портсигар, подал Алексею:

— От меня и Миколы примите…

Алексей взял подарок, поблагодарил.

— Вы для нас были як ридный батько, — оказал все время молча вздыхавший Микола.

Дудников двумя пальцами поправил огонек гильзы, освещавшей тесное укрытие, в котором отдыхали бронебойщики, дружески просто взглянул на Алексея:

— Так что путина вам добрая, товарищ гвардии майор. Про нас не забывайте.

— Да нет уж, не забуду. Кстати, Иван Сидорович, — несколько смущенно заговорил Алексей, доставая из планшетки блокнот. — Как то село называется, где вы молодайку с ребенком встретили?.. Не вспомнил? Я на тот случай запишу, если нам с тобой до того времени придется в разных частях быть.

— Вспомнил, товарищ гвардии майор, вспомнил, — обрадованно спохватился Дудников. — Я село это теперь крепко держу в памяти. Точно могу сказать: не Тризна, а Вязна село называется. Это за Жлобином километров… километров… сколько, по-твоему, Микола?

— Километров сто с гаком, — подсказал Микола. — Это как на Барановичи ехать. Там такое село великое есть… Зубаревичи… Так за ним…

Иван и Микола уже знали, о чем шла речь: история гибели жены майора и пропажи ребенка давно была им известна. Им хотелось во что бы то ни стало поддержать в любимом командире надежду.

— До свидания, Иван Сидорович. До свидания, Микола, — сказал Алексей, пряча в сумку блокнот. — Воюйте хорошенько.

— Да уж постараемся…

Бронебойщики расцеловались с замполитом.

— Спасибо вам за службу, — сказал Алексей и торопливо вышел из укрытия.

21

На рассвете Алексей собирался в дорогу. За плащпалаткой, прикрывавшей вход в землянку, шумел теплый майский дождь. Пахло молодой листвой и мокрой землей.

Фильков укладывал в вещевую сумку майора незатейливые мелочи: мыло, зубной порошок, полотенце, чистое белье, связку книг. Гармаш, сидя на нарах, усиленно раскуривал маленькую, изогнутую, похожую на обугленный корешок цыганскую трубку. Дым ли при этом попадал ему в глаза, или по другой причине — Гармаш сердито морщился, глаза его слезились. Саша Мелентьев стоял у своего столика, скрестив на груди руки. И только капитан Труновский храпел в другой половине землянки, мало обеспокоенный уходом своего предшественника.

— Я еще не знаю, куда меня направят, но думаю, что не дальше полка, — сказал Алексей, закидывая за плечо легонькую сумку. — Так что видаться будем, Артемьевич, часто. А на всякий случай — прощай.

Гармаш рванулся к Алексею, и они замерли в продолжительном объятии. Но тут же комбат, первый оттолкнув майора, проговорил глухо:

— Если далеко уедешь, Прохорович, пиши. На, вот, тебе на память.

Гармаш сунул в руку замполита очень ценимый им самим перочинный ножичек на серебряной цепочке. И, словно это послужило разрешением для такого ознаменования проводов, к Алексею протянулось сразу несколько рук: Саша Мелентьев протягивал блокнот с каллиграфически выведенной на папке именной надписью, Фильков — какую-то коробочку, вырезанную из куска липы.

— Куда же я все это буду девать? — смущенно пробормотал Алексей и попросил: — Никифор Артемьевич, береги, пожалуйста, сестру мою. Не пускай ее зря в огонь. Сам знаешь, какая она. Умную храбрость поощряй, а глупую — пресекай.

— Все, что будет от меня зависеть.. — начал Гармаш и закашлялся. — Не беспокойся, Прохорович, хорошим солдатом ее сделаю… Она способная ученица, в седьмой, кажись, класс перешла!..

— Только не забывай, что она все-таки девушка…

— Не только девушка, а теперь — моя сестра. Моя сестра, Прохорович… Днепр помнишь? Сталинград? Вишневую балку?

Старший лейтенант Мелентьев молчал. Алексей заглянул в бывшую свою половину, крикнул:

— Капитан Труновский, я ухожу! До свидания!

— Уже уходите, майор? — хриплым спросонья голосом спросил Труновский, появляясь в двери землянки. — Ну, счастливо. — Он подал Алексею длинную, костлявую руку. — За батальон не беспокойтесь. Все будет в порядке. Будете в поарме — скажите: Труновский приступил к своим обязанностям.

— Хорошо. Передам.

Гармаш проводил своего бывшего замполита до лощины. Теплая водяная пыль сыпалась с пасмурного неба.

— Ну, бывай, Прохорович… Ты еще о нас, гвардейцах, услышишь, — сказал Гармаш.

— До свидания, Артемьевич.

— Гляди же, — наведывайся.

— Ладно…

Пройдя несколько шагов, Алексей оглянулся. Гармаша на тропинке уже не было. Занималось серое непогожее утро. Над передним краем, медленно снижаясь, горела казавшаяся ненужной бледнозеленая сигнальная ракета.

Дождь посыпал гуще, шелестя в мелкой кудрявой листве. Алексей развернул плащпалатку, накинул ее на плечи и быстро зашагал в глубь бодро шумящего под дождем весеннего леса…

В санвзводе уже не спали. Судя по строгому и печальному виду, Таня и Нина Петровна ожидали Алексея. Таня была в полном походном снаряжении — с санитарной сумкой на боку и пистолетиком. Всем своим видом она как бы хотела подчеркнуть, что с уходом брата для нее начнется еще более суровая боевая жизнь. Взгляд ее был холоден, губы сжаты.

Нина была спокойна, как всегда.

— Еще неизвестно, куда переводят тебя? — спросила Таня, когда Алексей, стряхивая с плащпалатки дождевые капли, вошел в землянку.

— Думаю, что не дальше полка, — ответил Алексей.

— Я уверена, что тебе дадут полковника, — ревниво оглядывая брата, сказала Таня.

— Я бы предпочел остаться в батальоне и довоевать со своими людьми до конца, — ответил Алексей и погладил сестру по щеке. — Не вздумай тут чего-нибудь лишнего… Вишь, какая воинственная… Пистолетище какой нацепила — подступиться страшно, — пошутил он. — Ну, сестричка, надо спешить.

— Погоди, — встрепенулась Таня. — Я сейчас вернусь.

И не успел Алексей что-либо ответить, Таня, придерживая санитарную сумку, как вспугнутая коза, выбежала по ступенькам наверх из землянки.

Алексей растерянно осмотрелся. Он остался один на один с военфельдшером. Отвернувшись, Нина очень торопливо и озабоченно рылась в ящике своего походного медицинского столика.

В мутном свете дождливого утра, проникавшего через продолговатое окошко, вделанное под самым бревенчатым потолком, Алексеи увидел знакомые очертания ее гладко причесанной головы с темнорусой коронкой чуть повыше затылка, заметно округлившуюся невысокую фигуру… Все в ней было мило для Алексея, все знакомо и дорого — и эта манера склонять голову, и как-то особенно скромно и хорошо улыбаться, и делать все быстро и энергично своими маленькими красивыми руками…

Алексей подумал:

«Подойду сейчас и скажу все, что чувствую, скажу с чистым сердцем, потому что ухожу и, может быть, никогда больше ее не увижу».