Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

«Да, праздник наступит, какие бы трудные дороги ни лежали к нему», — думал Алексей.

Впереди, в узком ходе сообщения появилась из утреннего тумана группа бойцов. Алексей едва успел посторониться. Четверо рослых пехотинцев в пестрых камуфляжных плащах, какие носят разведчики, тащили на руках что-то тяжелое и длинное, завернутое в плащпалатку. Алексей смог лишь заметить торчавшие из нее ноги в офицерских начищенных сапогах.

«Вот он, этот „язык“, и есть. Только они его, наверное, изрядно пристукнули», — подумал Алексей.

Было уже совсем светло. Лица разведчиков, разгоряченные, потные и усталые, отражали полное удовлетворение. Глаза весело и победоносно блестели. И еще одно выражение, свойственное только разведчикам, — выражение самодовольства, лихости и скрытого лукавства заметил Алексей на лицах бойцов. Он велел им на минутку задержаться.

Разведчики, тяжело дыша, остановились.

— Вы что же, друзья? Часом, не мертвого волокете? — спросил Алексей.

— Какое там, товарищ гвардии майор, — с живостью ответил, переводя дыхание, высокий разведчик, державший тяжелую ношу за передний конец, и ожесточенно сплюнул: — Дышит, гадюка. Мы только ему кляп в рот засунули. Чтоб не кричал. С самого начала, как мы его сгребли, он, подлюка, отказался ногами итить. Барин попался, товарищ гвардии майор. Ух, и тяжелый, измучились вконец. А тут еще под огонь попали.

Алексей невольно улыбнулся.

Разведчики, вполголоса переговариваясь и пересмеиваясь, потащили «языка» дальше.

Алексей постоял в ходе сообщения в раздумье. «В самом деле, надо взглянуть на этого „барина“. И еще раз наказать, чтобы поскорее отправляли его в дивизию», — подумал он и повернул назад к землянке командира роты.

18

Распеленатый, с освобожденным от затычки ртом, но со связанными за спиной руками, рослый обер-лейтенант, нагнув голову, стоял посредине землянки. Рубен Арзуманян и Гомонов с удовольствием, как на крупную диковинную дичь, смотрели на него. За спиной фашиста плечом к плечу (землянка еле вмещала такое большое количество людей), с автоматами на груди, тесно жались друг к другу разведчики.

Алексей протиснулся вплотную к столику.

— Вот он, товарищ гвардии майор, — возбужденно сверкнул знойными глазами Арзуманян. — Полюбуйтесь, — правда, крупный фазан? И не желает отвечать.

Арзуманян подал Алексею офицерскую книжку в черной сафьяновой обложке с оттиснутым на ней кондором, растопырившим крылья и державшим в когтях круглый щит со свастикой. Неверный свет снарядной гильзы, сливающийся с праздничным сиянием утра, проникавшим в узкую амбразуру землянки, падал на нее.

Алексей развернул книжку, прочитал:

«Дивизия СС „Огня и меча“. Обер-лейтенант барон Альфред фон Гугенгейм».

Дичь была действительно крупная. Такой «язык», наверное, многое мог рассказать о летних оперативных планах германского командования.

— Где вы его поймали? — обратился Алексей к широколицему сержанту с удивительно хитрыми и дерзкими глазами.

— В уборной, извиняюсь за выражение, товарищ гвардии майор.

Кто-то из разведчиков прыснул со смеху.

— Отставить! — крикнул Арзуманян. — Что за смешки!

Широколицый разведчик невозмутимо продолжал:

— Был он выпивши, товарищ гвардии майор. Пошел, стало быть, оправиться, ну, мы его и сцапали. Здорово брыкался, сволочь. Но мы его скорее в плащпалатку честь-честью, как голубчика, соску в зубы — и давай ходу. Мы еще заранее этот ихний сортирчик высмотрели, все, как полагается. Часового, конечно, чикнули, чтоб не мешал…

Арзуманян даже за живот взялся:

— Ну и спектакль…

Только Гомонов бровью не повел — сидел насупившись.

— Вы не желаете отвечать на вопросы? — спросил Алексей пленного по-немецки.

Обер-лейтенант вскинул длинную высоколобую голову. Пожалуй, впервые Алексей увидел столько ненависти в глазах человека. Холеное лицо эсэсовца казалось не лишенным приятных черт: женственно-нежные губы, ямочка на юношески округлом подбородке, но глаза слишком светлые, ледяные, надменные, кожа отечного лица бледная, прыщеватая.

Странное, ни с чем не сравнимое удовлетворение испытывал Алексей, глядя на силившегося сохранить гордое достоинство, изрядно потрепанного, утратившего недавний лоск обер-лейтенанта.

Какая разница была между этим нагловатым бароном и теми двумя немцами, которых он допрашивал недавно.

Алексей повторил свой вопрос.

Презрительно скривив губы, барон Альфред фон Гугенгейм ответил:

— Ich will antworten nicht[11].

И с тем же надменным видом отвернулся.

— Хорошо, — сказал Алексей. — Мы и не настаиваем, чтобы вы отвечали здесь. Вас допросят в дивизии, а может быть, и выше… Лейтенант Арзуманян, — обратился майор Волгин к Рубену. — «Языка» немедленно доставить в штаб дивизии. Ни минуты задержки.

— Слушаюсь, товарищ гвардии майор! — вскочил Арзуманян.

19

Когда Алексей возвращался в штаб батальона, солнце уже поднялось высоко. На молодой траве и на чистых, словно вымытых листьях ракит, как мельчайший жемчуг, блестела обильная роса. В кустах звонко щебетали птицы. Все сверкало разноцветными, искрящимися на солнце огоньками.

Даже сюда, в лощинку, по которой шел Алексей, доносился с переднего края громкий, искаженный, очень низкий бас диктора, льющийся из расставленных репродукторов, вещавший о великом весеннем празднике… Чередуясь с первомайскими призывами, звучала, разносясь далеко по лесу и по выжженному, чернеющему невдалеке селу, торжественная маршевая мелодия, пели фанфары.

Потом диктор стал читать приказ Верховного Главнокомандующего: целые фразы довольно отчетливо звучали в неподвижном воздухе утра. Алексей на минуту остановился.

— … «Это еще не значит, конечно, что катастрофа гитлеровской Германии уже наступила, — читал диктор. — Нет, не значит. Гитлеровская Германия и ее армия потрясены и переживают кризис, но они еще не разбиты. Было бы наивно думать, что катастрофа придет сама, в порядке самотека».

Далее в приказе говорилось, что потребуется еще два-три мощных удара с запада и востока, чтобы катастрофа гитлеровской Германии стала неминуемой.

Неслышное воздушное течение отнесло несколько слов далеко в сторону, и они слились там с замирающим эхом. Потом звуки радио вновь как бы вернулись издалека, и Алексей уловил еще несколько фраз:

«Поэтому народам Советского Союза и их Красной Армии, равно как нашим союзникам и их армиям предстоит еще суровая и тяжелая борьба за полную победу над гитлеровскими извергами. Эта борьба потребует от них больших жертв, огромной выдержки, железной стойкости. Они должны мобилизовать все свои силы и возможности для того, чтобы разбить врага и проложить таким образом путь к миру».

«Да, предстоит борьба… Не раз еще закроется пылью и дымом это солнце. Но потом будет мир… И снова мы пойдем вперед, к заветной цели», — думал Алексей, и подмывающее бодрое чувство несло его вперед, как на крыльях…

Немцы не давали пока ни одного выстрела, словно оглушенные трубным голосом Москвы. В удивительной тишине летало над полями эхо, — звенели жаворонки, играли в каплях росы лучи солнца.

Но вот одинокий винтовочный хлопок прозвучал над передним краем противника; ему отозвался другой с левого фланга, сухо прострочила автоматная очередь — и пошло… Пулеметный и автоматный шквал, нарастая, покатился вдоль рубежей, слился в сплошной клокочущий шум…

Остановившись, Алексей погрозил кулаком в сторону врага:

— Стреляй! Шуми! Не поможет…

В землянке комбата царило веселое оживление.

— Вот Архипов что устроил, — говорил, размахивая руками, Гармаш. — Немцы обалдели. А потом опомнились и, вишь, какой концерт открыли. А мы тут заждались тебя, майор. Надо же позавтракать. Фильков специальный торжественный завтрак закатил.

В землянку, запыхавшись, вбежала Таня.

— Товарищ гвардии майор, письма, письма! — замахала она несколькими распечатанными конвертами. — От Витеньки! Он в Москве, уже вылечился. На днях едет на фронт… Еще не знает куда. Вот бы на наш, а?

— Тише, тише, товарищ старший сержант, — укоризненно покачал головой Алексей, снимая автомат.

— Никакой субординации! Сейчас праздничный, неслужебный час. Товарищ гвардии майор… Алеша! С праздником Первого мая тебя!

Таня подпрыгнула, повисла на, шее Алексея, звонко поцеловала его в обе щеки.

Капитан Гармаш только руками развел.

— Сладу с ней нет никакого, Прохорович. Всю дисциплину мне испортила. Подарки вот распределяли. Она и Нина Петровна. Так что тут было!..

Алексей оглянулся. В землянку входила Нина.

— Ну, вот и вся наша фронтовая семья в сборе, — посасывая трубочку, сказал Гармаш, — Фильков, приготавливай.