Пылающая комната - Артем Литвинов

Это говорил мне он, называя мой побег выходкой, что же мне следовало сказать о том, что натворил он сам.

— Ты виноват, — продолжал он, опираясь на спинку кресла и наклоняясь надо мной, — ты это знаешь. Я тоже ублюдок, Гор, надо было уступить. Я ведь хотел тебя, что говорить, — он провел рукой по моей щеке, — когда ты ушел, я только об огне и подумал.

Его необычный тон и слова, которых я никак от него не ожидал услышать, ввергли меня в какое-то оцепенение. Он поднял меня с кресла, голова у меня шла кругом и было с чего. Но когда я увидел, с каким мучительным желанием он смотрит на меня, я обхватил его шею руками, чтобы удержаться на ногах. Я стоял, не шевелясь, пока он стягивал с меня джинсы, но когда он опустился на колени, и его язык прикоснулся к моему члену, я отступил назад, с этим было невозможно смириться, можно было перенести все, что угодно, его бешеную ярость, боль, любые пытки, но только не это, я не мог видеть, как он ломает себя, ради того, чтобы убедить меня в том, в чем я и так готов был не сомневаться ни на минуту.

— Ты не должен, не делай это, — я попытался поднять его, но он обхватил мои колени и привлек меня к себе.

— Не надо, — сказал он, — я хочу и ты хочешь.

Я закричал от отчаяния, от невозможности принять все это, чувствуя, что теряю рассудок, все, что я считал пределом и даже переходом за грань, после которого все-таки можно еще было оставаться самим собой, или хотя бы уверять себя, что это так, было только началом. Он прижимал губами конец, проводил языком по уздечке, заглатывал его под корень, настоящим адом было испытывать наслаждение, держа в руках его белокурую голову, и исступленно бороться с сознанием своего собственного ничтожества, я не стоил такой жертвы, и такого желания, его желания. Кончая, я чувствовал каждый его судорожный глоток, он не отпускал меня, пока все не прекратилось.

Он встал и, притянув меня к себе, поцеловал в губы. Я ощутил вкус своей спермы впервые в жизни, ни с одной женщиной в мире я не допустил бы этого опыта. Я вспомнил, с каким отвращением я удерживал Агнес от попыток сделать мне минет. Что же происходило со мной теперь, почему я готов был умереть ради того, чтобы этот человек всегда смотрел на меня так же, как сейчас. Его лицо, умиротворенное со спокойной улыбкой и излучавшими мягкое сияние глазами, было для меня всем и лучшим, о чем я мог только мечтать здесь

3 июля***

Я был уверен, что все испытания, позади и теперь какими бы отвратительными и противоестественными не казались наши отношения со стороны, они будут приносить нам обоим больше удовольствия, чем мучений. Мы уехали из Аркадии, остановились в «К***». Комфортно, но без вызова. Сейчас опасно привлекать к себе внимание, слишком хорошо идут дела. Мел не срывался долго. Я даже оценил насколько действительно полной становиться жизнь при условии, что ты делишь свое время между работой и близостью с человеком, который становиться для тебя таким же значимым, как и ты сам. Я и сейчас до конца убежден, что я не гомосексуалист. Я думал об этом день и ночь в первые недели после нашего столь близкого «знакомства». Я не могу припомнить ни одного эпизода своей биографии, ни одного момента своей жизни, когда я с вожделением посмотрел бы на мужчину. Более того, мне и в голову не приходила мысль об этом. Она даже мне была омерзительна. Как-то мы сидели в кафе университета с Андре, он был моим лучшим приятелем, и обещал стать настоящим профессионалом, в отличие от меня, всегда тяготившегося выбранной дорогой, как досадной ошибкой. Он сказал мне тогда, что ему заказали серию статей о гей-культуре, и что за заказ предложили деньги, о которых и он, и я и мечтать тогда не могли. Я спросил его, что он собирается делать. И он ответил что, наверное, возьмется за выполнение заказа. Я посмотрел на него так, что он начал немедленно оправдываться, уверяя меня, что делает это исключительно ради денег и что смысл работы журналиста и заключается в том, чтобы на все смотреть извне, не позволяя вовлечь себя в происходящее, будь то секс, политика или криминальные хроники. Я не согласился с ним и заметил, что с его талантом не следует опускаться до такой дряни, и говорил я совершенно искренне. Я спал тогда с Анджелой, и все было у нас в порядке, хотя я узнал впоследствии, что те ночи, которые я проводил один, она проводила в компании своего второго любовника. Не могу сказать, что я отнесся к этому спокойно, я выставил ее вон, когда ей пришлось в этом сознаться, и до сих пор считаю, что это в порядке вещей. То, что я снимал время от времени девочек в S*** вместе с Андре не значило в моем представлении, что я изменял ей. Я работал ради нее, я готов был пожертвовать ради нее образованием и карьерой, и это и была подлинная верность. Сейчас это, конечно, не имеет значения.

Андре написал свои статьи и получил гонорар. Они были блестящи, как и все, что он делал. У меня тогда не было и гроша. Я целыми днями сидел в редакции, выслушивая идиотские наставления Ханта, и переделывая по несколько раз один и тот же текст, пока он не превращался в наилучший образец околобульварной заметки. Тогда он отправлялся на верстку и я получал полдня свободного времени. Если и есть какой-либо вид самого чудовищного насилия, то это насилие интеллектуальное. Являясь домой, я не мог думать ни о чем, кроме того, что я сижу в дерьме и у меня нет никакой возможности из него выбраться, подняться хотя бы на ступень выше.

Андре пригласил меня в ресторан, и я отказался, но он настаивал. В конце концов он спросил меня, не считаю ли я для себя унизительным поужинать с ним на деньги заработанные таким образом. Мы разговорились о его статьях, и я понял, что за время работы над заказом его отношение к проблеме сильно переменилось, оно стало более либеральным и терпимым, он признался, что даже завел друзей в этой среде. Я слушал его и не понимал, что общего может быть у него с этими «друзьями».

Я придирчиво припоминал каждый более или менее значимый отрезок собственного существования, перемены в своем мировоззрении, вкусах, характере, насколько я способен был его оценить и не находил ничего, что хоть как-то предвещало бы то, что со мной случилось впоследствии. Я и сейчас ни за что не прикоснулся бы к мужчине. Что же сделал со мной Мел? Это было похоже на повесть Гимара «Авария», мне казалось, что через меня насквозь проходит железо, рассекая живую ткань и сдавливая и ломая кости.

И в конце концов я смирился, я принял это, как неотвратимое и правильное, и стал жить так, как этого хотел он, я стал его сообщником и спутником, разделяющим с ним все его заботы и согласным удовлетворять все его желания. И это больше напоминает преданность двух убийц друг другу, нежели известные мне и признанные обществом отношения между людьми.