Пылающая комната - Артем Литвинов

— Поцелуй меня, — попросил он хрипло, я придвинулся к нему, невольно сморщившись от боли во всем теле, обвил его шею руками и поцеловал. Мои пальцы скользнули в его густые светлые волосы, которых мне так давно хотелось коснуться, и он чуть слышно застонал. Я чувствовал себя так, как будто завтра должен был умереть, я знал лишь одно, я не уйду отсюда, пока он хочет, чтобы я был здесь.

Я не могу продолжать. Все, что последовало дальше, было самым лучшим кошмаром в моей жизни, если мне простят подобное высказывание. Самым странным было то, что мне казалось, я знаю это тело под моими руками до последней клетки, я не чувствовал никакой неловкости, никакого отторжения. Все это ужасно, позорно и мучительно. Я бы отдал двадцать лет жизни, чтобы вернуть все назад. И сорок, чтобы повторить эту ночь.

27 апреля***

Заказал себе ужин и четыре бутылки коньяка покрепче и снова отключил телефон. Четыре дня не выходил из дома. Не могу выйти на улицу, даже думать об этом нет смысла. Я пожалел, что не забрал с собой пистолет. Придется искать другое средство. Жить больше я не собираюсь. Это лишено всякого смысла. Я не могу к нему вернуться, но без него существование невозможно. Я задумал убийство, лишь потому, что это было моим единственным выходом, я сделал последнюю неудачную попытку защититься от самого себя.

28 апреля вечер***

Он приехал. Вчера в одиннадцать ночи. Я был пьян вдрызг, две бутылки я уже выпил. Когда я услышал звонок, я был уверен, что это галлюцинация. Но пошел проверить. Я открыл ему дверь. Конрад, прищурившись, смотрел на меня. Он видел, что я пьян и еле стою на ногах. Нам нечего было сказать друг другу. Он вошел и закрыл дверь.

— Нажираешься? — спросил он с такой скрытой яростью, что я прислонился к стене, чтобы не отступить перед ним. — Тебе это не поможет.

— Помогает, — ответил я ему, и ощутил непреодолимый позыв рвоты. Он понял, что происходит и, схватив меня за плечо, поволок в туалет. Втолкнул меня и закрыл за мной дверь. Меня выворачивало наизнанку и при мысли, что он стоит за дверью голова горела как в огне. Нужно было выходить, но я бы предпочел закрыться и ждать, пока он высадит дверь. И все же я вышел. Его не было. Я прошел в гостиную. Конрад сидел и пил из моего бокала, покуривая сигару. Я смотрел на его ослепительно белую рубашку и черные брюки, на его руки, которыми он без особых усилий мог бы переломить мне хребет, на его четко вырезанные черты лица, в которых всегда сохранялось какое-то беспредельное напряжение и мне казалось, что вот наступил тот самый судный день, о котором принято думать как о чем-то далеком и нереальном. На деле же он рано или поздно приходит в жизни каждого и никто не готов достойно его встретить.

— Сядь, — велел он. Я сел в кресло. Я хотел закурить, но он посмотрел на меня так, что я остался сидеть неподвижно.

— Не можешь пережить унижение, Гор? — он спросил меня прямо и холодно и в этой холодности было еще большее унижение, чем во всем, что случилось до этого, — До твоих тупых мозгов так ничего и не дошло.

— А что должно было дойти? — спросил я, посмотрев с отвращением на остатки своего ужина.

— Что я не собирался измываться над тобой, — ответил он, — ты должен быть моим партнером, а не рабом.

Я подумал, что он слишком много хочет от меня, я не слишком годился для этой роли, особенно если учитывать его несколько нетрадиционное понимание партнерских отношений.

— И что особенного случилось, ты этого хотел, мы оба получаем удовольствие, — он сказал это, так как будто речь действительно шла о совершенно нормальных вещах, узаконенных и благопристойных, а то и того более, сродственных обыденным бытовым проблемам вроде замены колеса или покупки нового оборудования.

— Ты не очень-то интересовался, что я хотел, а чего нет.

— А мне и не надо было, я и так видел, — возразил он спокойно подливая себе еще коньяк. — Ты не баба, чтобы я еще у тебя позволения просил, что сделано, то сделано, оставь свои идиотские представления о том, что можно, а чего нельзя, можно все, что ты хочешь, и что я хочу. — в абсолютной императивности его слов было что-то инфернальное.

— А убивать, если я хочу убивать, можно? — вдруг спросил я, принимая откровенно-циничный фон нашей беседы как данность.

— Можно, если это необходимо, — твердо ответил Конрад.

— Значит я правильно хотел тебя убить? — продолжал я задавать вопросы, которые меня всерьез интересовали.

— Ты идиот, ты хотел меня пристрелить, потому, что на деле хотел убедиться, что не можешь этого сделать.

— Я бы это сделал, клянусь, — с горячей уверенностью, возразил я.

Он посмотрел на меня высокомерно и усмехнулся. Видимо, он считал каждое мое слово ложью и ничем больше.

— Я знал, что ты сопляк и трус, захотел бы — убил, но ты хотел, чтобы тебя трахнули, а когда я это сделал, забился в нору и не знаешь, что тебе с этим делать.

Я молчал. Он докурил сигару, налил еще коньяк и выпил залпом. Он не пьянел, его глаза смотрели на меня, как обычно, холодно и рассудочно. Он меня презирал, и было за что.

— Пошли, — он встал и, взяв меня за плечо, повел за собой. Я уже не собирался ни оправдываться, ни спорить, ни объяснять, почему я не мог его видеть и насколько он был не прав, называя меня трусом.

Он привел меня в спальню, я еще раз отметил, насколько он безошибочно ориентируется в этом доме. Он не искал комнату, но шел так, как будто отлично знал ее расположение.

Я не ложился последние два дня. Он повернулся ко мне и спросил:

— Для чего тебе постель, Гор?

— Чтобы спать, — ответил я мрачно.

Он с любопытством, граничившим со сладострастной жесткостью изучал мое лицо.

— Может, тебе не хватает его, — он взял мою руку и прижал ее к себе пониже живота. Моя эрекция была мгновенным ответом на то, что я почувствовал. Я отдернул руку и отвернулся. Мое сознание не желало мириться с тем, что происходило, оно металось как загнанный зверь, силясь найти хоть какой-нибудь выход. Этот человек стремился разрушить саму основу моей жизни, мое понимание самого себя, разрушить до основания не ради каких-то абстрактных целей, а просто потому что его собственная животная сила, слитая с его беспощадным рассудком требовала этой жертвы неотступно и незамедлительно. Он шел напролом.

— Ложись, — сказал он и вышел. Я не сомневался, что он ушел принять душ, а мне было все равно, даже если бы от него несло, как от последнего бродяги в этом городе, я бы только еще сильнее хотел его. Я разделся и лег, закрыв глаза. Комната, все окружающее пространство вращалось против часовой стрелки, вызывая у меня омерзительно тошнотворное состояние. Конрад лег рядом, притянув меня к себе. Я вспомнил, как он сжимал мое горло, во время нашей драки в офисе. Но теперь вместо звериной ярости на его лице было выражение удовлетворения. Ему должно быть нравилось сгибать меня, но, сделав это и поняв, что я сам не мог желать ничего иного, он наконец успокоился.