Белые пешки - Екатерина Звонцова

молодому сотруднику». Вот тогда я встала тоже и сказала:

– Дядя Владя, хватит. Хватит меня отпихивать. Я хочу помогать Александру Федоровичу и считаю неправильным, что «шахматные» убийства…

– Да тебе дай волю – ты и в дело Политковской попытаешься сунуть морду, – осадил он меня. «Морду». Вот так. Он и сам спохватился. – Малыш, слушай, вот с тобой мне все ясно, у тебя юношеский максимализм играет и все такое, но он…

– Дядя Владь, – снова позвала я. – Одна из жертв – учитель нашего Данилы. Его… довольно близкий человек.

– Елки-палки! – Дядя Владя Дэна знал и теперь смотрел так, будто я воткнула ему нож в спину. А потом перевел беспомощный взгляд на Алефа. – Елки… у нас «Санта-Барбара» или «Комиссар Рекс»? Что за кипа идиотских совпадений? Почему вы оба оказались вымазаны этим по самые уши?

– Ты тоже, – странно сказал Алеф, и дядя Владя зарычал громче.

На секунду мне даже показалось, что они вот-вот подерутся, но нет. Дядя Владя вернулся за стол, сел и начал делать то, что и всегда, когда психовал, – бессмысленно выдвигать и задвигать ящики.

– Свободны, – сказал он примерно через десять секунд. А когда мы, пробормотав положенное прощание, побрели к двери, добавил: – Алеф, Добрынина своего ты так не вернешь. И я даже не знаю, что тут сейчас хуже – убийца, который рвет людей как тряпки, или факт, что в этом бою у тебя нет союзников, кроме… – он бегло кивнул на меня, – нее. Пожалуйста, шатай лодку потише. Хотя бы так. Накличешь проверки на всех нас, мол, откуда это у кадров Лукина столько свободного времени.

– Так точно, – отозвался Алеф и открыл мне дверь. Больше в тот день дядя Владя с нами не разговаривал. И Алеф со мной – тоже.

Как и обычно, на месте мы, к счастью, особо больше не сидели. Выслеживали, ловили, выводили на разговоры. Обменивались информацией. Провели следственный эксперимент. Я страшно устала, но то и дело взгляд останавливался на Алефе, работавшем сегодня как робот: без полуулыбок, без той маленькой доли самолюбования, которая мне в нем так нравилась. Наконец я начала догадываться, что он скрывает. И уже почти сложила два и два.

Добрынин. Эту-то фамилию они и повторяли, то с грустью, то с яростью.

Фарфоровые пудели, второе образование… господи, какой кошмар. Хотелось сказать ему что-то доброе, позвать к вечеру на кофе, может… хотя бы собачку подарить? Но я не знала, что из этого могу себе позволить.

Ведь в некоторых вещах смелее я так и не стала.

– Ты встречаешься с ним? – прямо спросила Марти, когда они, держась под руку, наматывали круги возле катка. – И как он?

Ника всполошилась. Алеф был запретной темой – точнее, все разговоры, не касающиеся работы. Ей казалось, Марти понимает это, иначе почему не лезла с двусмысленными вопросами, почему проявляла такой разительный такт? Оказалось, просто караулила момент. Вот же пошлячка. Ника потерла краснеющую щеку и сказала:

– Вообще он даже не знает ничего. Ну… мне так кажется. И слава богу.

– Не зна-ает…

Цепкие пальцы Марти сжали ее локоть. Чтобы не видеть эту ехидную физиономию, Ника торопливо уставилась на каток. Саша выписывала довольно сложные фигуры, Ася, пусть тоже на коньках, просто стояла и напоминала печального ослика Иа. Выманить ее из дома было делом сложным, к тому же оказалось бессмысленным. Оставалось надеяться, что Сашка все же расшевелит подругу. А потом они будут шевелиться уже вчетвером: пойдут куда-нибудь пить вкусный глинтвейн.

– Не знает, – жестко повторила Ника. – И думаю, так все и останется.

Марти разочарованно засопела, но почти сразу сопение сменилось многозначительным мурлыканьем:

– Никусь, он не женат, детей нет… я у папы спросила. Одни фарфоровые пудели.

Ника аж подскочила.

– ЗАЧЕМ?!

– Для тебя, – бесхитростно отозвалась Марти и опять расплылась в улыбке. – Но я, конечно, сказала, что просто так, а папа спросил: «Не староват для тебя?» И добавил: «Уши оборву!»

Ника невольно рассмеялась.

– Тебе или ему? Мне нравятся его уши! Такие маленькие, аккуратные…

– А мои?! – обиделась Марти, но тут же засмеялась. И как же это было хорошо. Как давно они так не гуляли, не смеялись, не обсуждали… «парней», как еще это назвать? И неважно, сколько парням лет.

Они еще немного прошли вдоль катка, а потом Ника, собравшись, все-таки сказала:

– Сложно все. Он такой умный. Сдержанный. Интеллигентный. А я…

– А ты смогла его растрясти, – серьезно, уже без улыбки произнесла Марти. – Знаешь, с ним никто никогда не уживался. Ты его первый постоянный напарник. Первый после одной ситуации. Давно это было; тогда один его друг, капитан…

Не Добрынин ли?

– Не надо, – отозвалась Ника, прежде чем даже осознала бы это.

Она заметила, как Марти мнется, значит, папа, вероятно, не велел ей болтать про ту историю. Да и вообще о секретах Алефа она предпочла бы услышать от самого Алефа. И на каток бы однажды сходить с ним. Или еще куда… да господи, хоть в театр или оперу, хотя она ненавидит театр и оперу. Марти склонила голову к плечу. Все поняла.

– Сам расскажет. Я уверена. И вообще, Ник, он нудноват, но хороший. Я вижу.

– Я тоже… – Ника уставилась на свои сапоги.

Хороший. Очень хороший. Был бы еще чуть поближе. Марти неожиданно хихикнула и толкнула ее локтем.

– А вообще хорошо я тебя в детстве покусала, да? Ух, как хорошо! И не думала, что ты полюбишь мужиков за сорок, ты же всегда была не по этой части!

Ника бросила в нее горсть снега, и они опять захохотали. В голове крутилось: «Не мужиков, а только одного!» Но, в конце концов, Марти и сама это понимала. Просто, как обычно, не выбирала выражения. И даже от этой глупой болтовни Нике становилось уютнее. А на катке Ася наконец улыбнулась и поехала за Сашкой крутить восьмерку.

Когда Макс упал в книжки и начал изучать литературную теорию, он часто говорил нам с девчонками про путь героя. Это такая заёбистая и дурацкая, по-моему, штука вроде Lego для писателей. Ты из этих цветных квадратиков с впуклостями и выпуклостями собираешь сомнительную конструкцию must have, как сказал бы Лева, событий. Ну, которые должен в книжке прожить твой условный Гарри Поттер, чтобы… а чтобы что? Вот это я у Макса обычно и спрашивала, а он таращился и не понимал: «В смысле что? Чтобы поменяться!» «Ну а если я ни хера не хочу меняться и не хочу,