Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

свидетель, из всех, кого я знал, ни один никогда не сказал ни слова правды гадже. Такова их культура.

— Они и друг другу врут?

— Никогда. С этой точки зрения они строжайшим образом следуют правилам. Но гадже — это внешний мир. Их долг врать нам, чтобы мы никогда не узнали, что происходит в их мире.

— Цыгана, о котором я говорю, отправили в Марцан. Его зовут Тони. Вы его знаете?

Священник расхохотался, потом его лицо приобрело иное выражение, серьезное и в то же время сокрушенное, как если бы он напоминал: нельзя смеяться над несчастьем другого.

— Тони? Он худший из всех.

137

Когда они вернулись на виллу, разразилась гроза. Прекрасная гроза конца лета, вольная, звучная, сотрясающая стекла и нервы. Волнение неба, влекущее за собой движение в глубинах, нечто сейсмическое…

После того как отработали басы, вступили высокие ноты. Дождь, налетающий порывами, идущий над вами и внутри вас. Вы и так знаете, что несут с собой эти звуки. Изначальный лепет корней, голос матери на подушке, внезапно материализовавшийся ток жизни, бегущий в вас так же непреложно, как кровь и слезы.

Симон никогда не уставал от этого шума. Малышом он мог часами слушать, как дождь стучит по крышам, стеклам и машинам. Господи, как он это любил. Это будоражило ему кровь. Это наэлектризовывало его, как канун сочельника…

Гроза пришлась очень кстати — было чем омыть разум после всех ужасов, рассказанных священником. Симон не очень понимал, чего добивается Бивен, но с гестаповцем все всегда заканчивалось одинаково: месивом из крови и внутренностей.

Он бросил взгляд на размытый парк, и у него появилась идея. Идеальным местом, чтобы насладиться ливнем, была оранжерея, которую он заметил накануне, когда Магда пришла к нему со своими странными откровениями.

Он прихватил сигару, бутылку рислинга и нашел в прихожей дождевик — прелесть жизни богачей в том, что у них всегда все предусмотрено. Вернее, малейшая деталь, пусть самая незначительная и вроде совершенно бесполезная, будила приятные воспоминания, как бренчание пфеннигов в глубине кармана.

Снарядившись должным образом, он прошел через парк — пейзаж был словно заштрихован ливнем. И рисунок был сделан не карандашом, не углем и уж тем более не сангвиной, а полупрозрачным, без устали чиркающим пером, выявляющим истинную природу сада, как в детских играх, где нужно поскрести верхний слой, чтобы обнаружилась картинка — зелень, вода, свежесть…

С лужаек сейчас поднималась хрустальная дымка, нечто вроде льющегося через край, пьянящего, легкого перезвона, лужи трепетали, с поверхности фонтанов доносилось постукивание, как будто туда кидали мраморные шарики…

Симон замедлил шаги. Он вспомнил ливень, разбудивший его в то утро, когда по радио объявили о вторжении Германии в Польшу. Несмотря ни на что, воспоминание было приятным. Что-то кольнуло внутри, породив ощущение глубинной связи с самим средоточием жизни — с водой.

Дождевик не спасал, одежда облепила его как вторая кожа. Он чувствовал себя и отяжелевшим, и легким. Подавленным, но живым. Его сигара погибла. Устояла только бутылка рислинга в холеных руках. Словно отлакированная ливнем, она казалась даже тверже, полнее и в идеальном согласии с моментом.

Он нашел дорожку из широких плит, ведущую через газон в глубину сада. Он двигался по этой тропе, когда раздался раскат грома — в тот самый момент, когда мертвенно-бледная вспышка высветила весь парк.

Движимый необъяснимым инстинктом, Симон оглянулся на ворота. И тогда он увидел ее: Магда Заморски в белом платье в крупную черную клетку, перехваченном под самой грудью двумя поясками. На плечах короткий муслиновый плащ или что-то в этом роде, более похожее на вздох, чем на ткань. Казалось, под черным зонтом она пребывает в полной сухости. Нос тонущего корабля, еще не ушедший под воду.

Симон побежал к ней, поскальзываясь чуть ли не на каждом шагу.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, тут же пожалев о своем взвинченном тоне.

Но чтобы пробиться сквозь дождь, приходилось кричать.

— Я пришла попрощаться! — ответила она, тоже надсаживая голос.

— Попрощаться?

— Я нашла канал, чтобы покинуть Германию!

Симон открыл ворота и велел:

— Иди за мной, сейчас все мне объяснишь!

Верный принятому решению, он повел Магду не на виллу, а в оранжерею. Скорее теплица, чем основательная постройка. На литом каркасе крепилось множество стеклянных проемов, которые, казалось, вот-вот разлетятся под жестокими порывами ливня. Они проскользнули внутрь.

Почти мгновенно на них нахлынула влажность. Контраст между этим вечно жарким экзотическим лесом и неожиданной прохладой дождя привел к сильнейшей конденсации. От удивления они рассмеялись. Дождевая вода на лице Симона уже превращалась в патину пота. Оба едва могли дышать.

Магда присмотрела бортик керамической кадки, уселась и достала пачку «Lucky Strike». Предложила сигарету Симону, и тот вытянул ее мокрыми пальцами.

Им удалось прикурить сигареты, и какое-то время они молча дымили. Сдавшиеся, счастливые, промокшие.

Симон не обращал никакого внимания на обстановку — кстати, и видно-то почти ничего не было. Он смутно различал вокруг какие-то кактусы, чудовищные экзотические цветы оттенка свежей крови или английской лужайки, деревья с длинными свисающими листьями, такие же печальные и томные, как восточные песни.

— Когда ты уезжаешь? — спросил он наконец.

— Послезавтра.

— А что за канал ты нашла?

— Довольно сложный. Мне придется проехать через Австрию, Венгрию, Сербию и Македонию. Потом переберусь из Средиземного моря в Атлантику через Гибралтарский пролив.

— И каков пункт назначения?

— Соединенные Штаты. Это первое, что пришло мне в голову.

Симон продолжал затягиваться сигаретой. Эта внезапная близость с Магдой вызывала у него чувство неловкости, как будто он, например, застал ее спящей, тяжело дышащей и с каплями пота на висках. В самой ситуации было нечто нескромное и даже слегка непристойное.

— Очень мило с твоей стороны прийти предупредить меня.

Магда пожала плечами и состроила гримаску, показывающую, что она еще не покончила с жеманством Адлонских Дам.

— Собираясь в дорогу, я осознала, что у меня не так уж много друзей в Берлине.

— Недолго нашей дружбе длиться.

— Классический случай. Когда близится отъезд, иногда завязываются отношения такого рода, как бы в ускоренном порядке. Время подстегивает, и приходится перескакивать через ступеньки…

Потоп по-прежнему хлестал по стеклам, и оранжерея все больше напоминала хамам. Молчание продлилось несколько секунд, и Симон, еще раз взвесив эту внезапную близость, усомнился в ней: Магда Заморски появилась здесь по иной причине.

— А ты, часом, пришла не для того, чтобы вытянуть из меня информацию?

— О чем?

— Об исчезнувших Адлонских Дамах.

— Я так и не смогла разобраться. Но все это уже в прошлом.

У Симона мелькнула новая