Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

убил, после чего изъял их яичники для исследования. Сожженные ткани действительно оказались разрушены.

— Вы уверены в том, что говорите?

— Я получил эти сведения от врача, который лично присутствовал при подобных опытах. Но жестокость методики вполне под стать этой личности. Я сам читал один из его проектов…

— Как такое возможно?

— Это кажется невероятным, — кивнул священник, вроде так до конца и не поверив, что нечто подобное могло случиться, — но в качестве специалиста по этому народу меня попросили оценить целесообразность его… методики. Нацисты не знают сомнений.

— О чем там шла речь?

Церковник, монотонно описывавший эти ужасы гнусавым голосом фагота, немного помолчал.

— Это не лучшие мои воспоминания…

— Пожалуйста, отец мой. Это важно.

Тот выпрямился и набрал в грудь воздуха:

— Благодаря рентгеновским лучам Менгерхаузен рассчитывал стерилизовать цыган поточным способом. Он набросал чертеж административной стойки, специально оборудованной радиоактивными заслонками. Цыгане, пришедшие заполнить какие-либо бумаги или ответить на вопросы чиновника, подвергались бы без их ведома очень сильному воздействию рентгеновского излучения. По его расчетам, так можно было бы стерилизовать до двухсот человек в день. А с двадцатью подобными установками до четырех тысяч в день…

Минна в молчании переваривала его слова. Безумие мозгов Третьего рейха вызывало извращенное восхищение. Всегда вниз, всегда во мрак — таков был девиз рейха.

— И что сейчас с этим проектом? — продолжил свои расспросы Бивен.

— Я не знаю. Меня в это не посвящали. В какой-то момент я собрал все свое мужество, чтобы попытаться воспрепятствовать подобным… манипуляциям. Но мнение священника не в счет. Наверняка только это и спасло мне жизнь.

Краем глаза Минна наблюдала за Бивеном. Она легко могла отследить ход его мыслей: чем длиннее становился список зверств, которые пришлось пережить цыганам, тем яснее в некотором смысле вырисовывался мотив: месть.

— На ваш взгляд, скольких цыган прооперировали?

— Трудно сказать. Сотни. Может, тысячи… У меня такое впечатление, что сейчас темп замедляется.

— Почему?

— Чем их стерилизовать, гестапо решило их просто уничтожить. Этим и объясняется их переброска в трудовые лагеря: они хотят убить их непосильным трудом. Кстати, и сам Менгерхаузен вроде переключился на другие проекты.

Бивен, Симон и Минна быстро переглянулись: они были знакомы с его новыми «идеями». Одна называлась «Gnadentod» («смерть из милосердия»), другая «Лебенсборн» («источник жизни»).

— Как цыгане отнеслись к этой политике стерилизации?

— С фатализмом, как всегда.

— И только?

Священник прищелкнул языком, как переворачивают страницу книги.

— Для них весь смысл жизни в том, чтобы создать семью. Помешайте им иметь детей, и вы их уничтожите. Мои «прооперированные» друзья часто повторяли мне: «Мы бесплодные деревья», «Мы живы, но мы уже умерли»… А еще они говорят: «Дом без детей как небо без звезд».

— Как вы думаете, такие преследования могли привести к вендетте?

— Со стороны цыган? Без сомнения. Но как, по-вашему? И против кого?

— Против Менгерхаузена.

Служитель церкви покачал головой:

— Этот человек практически недоступен. Особенно для Zigeuner.

Бивен, казалось, фиксировал все ответы, но четко следуя своей навязчивой идее:

— А вы не присутствовали при какой-нибудь сцене, которая могла бы так потрясти цыган, что они решились бы мстить?

— Вы шутите?

— А что, похоже?

Священник испустил короткий вздох.

— Я видел женщин, чьи животы и спины были изувечены излучением. Я видел мужчин, чьи гениталии были так поражены, что отваливались от мошонки. У других развивался перитонит, и они умирали в чудовищной лихорадке и рвоте. Я помню деревню недалеко от Дрездена, где Менгерхаузен устроил свою «клинику». Он экспериментировал с новым методом: впрыскивание едкого вещества, которое закупорило бы фаллопиевы трубы. После процедуры «пациенток» оставляли на долгие дни гнить во дворе. Запах был невообразимый. Потом, когда раны у уцелевших женщин немного заживали, солдаты насиловали их, чтобы посмотреть, смогут ли они забеременеть. Раны открывались снова, это была… бойня. Так что да, эти сцены могли послужить мотивом для планов мести. Но повторяю, любой подобный план вне досягаемости цыган.

— У меня есть еще вопросы, отец мой…

Человечек в больших очках глянул на часы:

— Тогда побыстрее, вечерняя служба начнется в шесть часов.

— Мне говорили, что цыган-убийца из въевшегося суеверия всегда снимает обувь со своей жертвы.

— Пусть и не все, но некоторые цыгане боятся, что мертвые, мулло, вернутся и будут преследовать их в снах. Снять с покойников обувь символически означает помешать им вернуться в мир живых.

— Это верование существует у всех цыган?

— В основном у ловари.

Симон позволил себе вмешаться:

— Какую роль играют сны в суевериях цыган?

Цыганский след был версией Бивена, но, когда речь заходила о мире сновидений, Симон естественным образом брал дело в свои руки.

— Как в двух словах передать многовековые верования? У цыган сложные представления о взаимодействии мира живых и мира мертвых. Сны являются мостиком между этими двумя вселенными.

— А вам уже доводилось слышать об убийце, который появляется в снах своих жертв, прежде чем поразить их?

— Да. Например, когда цыган опасается нападения, он может увидеть своего врага во сне. Это нечто вроде предчувствия.

Симон снова бросил взгляд на своих сотоварищей. Все трое думали в этот момент об одном и том же. Они заполучили мотив — преследование цыган. Известен и способ действия — вспарывание живота, кража зародыша, — ясно указывающий на причину мести, стерилизацию. Закон возмездия, пресловутое «око за око».

А теперь в их предположениях определилась и роль снов. Стремление убийцы появиться в сновидениях жертв, предосторожность, заставляющая снимать с них обувь, — все указывало на цыган…

— Вы ничего не слышали о цыгане-убийце, который охотился бы на жен высокопоставленных нацистов? — гнул свое Бивен.

— Никогда. Сама мысль совершенно нереальна.

— Вы знаете цыган, которые поддерживали бы с миром гадже, скажем так, довольно близкие связи?

— Нет.

— Они же иногда контактируют с женщинами гадже, верно? Например, чтобы предсказать им судьбу.

— Все сводится к короткой встрече.

— А мужчины? Они продают гадже лошадей. Они чинят кастрюли, они…

— Еще раз повторю: это только эпизодические контакты, причем недоверие господствует с обеих сторон. Ни один цыган не может вести общее дело с каким-нибудь гаджо.

Бивену с сожалением пришлось признать этот неоспоримый факт.

— А допускаете ли вы мысль, — не сдавался он, — что цыган может обладать медицинскими познаниями?

— Вы смеетесь надо мной.

— А быть хорошим пловцом?

— Послушайте… я не понимаю ваших вопросов. — Священник снова посмотрел на часы. — Мне нужно готовиться к службе.

Он сделал вид, что встает, но Бивен поймал его за рукав:

— Проводя расследование, я получил свидетельские показания одного цыгана. Его сведения были… неожиданными. Как вы думаете, я могу им верить?

— Нет.

— Почему?

— Цыгане лгут. Господь мне