Молодость - Савелий Леонов

Под Орлом сражалась Красная Армия, завершая великим подвигом ратный, путь революции, путь гнева и бесстрашия, путь царских эшафотов и кандального звона, путь всепобеждающей мечты о счастье всех людей!

Хотя белые, используя превосходство в военной науке, продолжали изощряться, комбинируя молниеносные охваты и расчленения, чтобы нарушить боевое единство Ударной группы и уничтожить ее по частям, силы их быстро таяли. Пленные офицеры и солдаты рассказывали о падении дисциплины в деникинском стане и общей нервозности. Деникин, вместо честолюбивого хвастовства, раздраженно жаловался на отсутствие людских резервов, на массовое дезертирство, на равнодушие тыла… Май-Маевский запамятовал собственный клич, пронесшийся над войсками 13 октября:

— Орел — орлам!

Напиваясь с утра английской горькой, он уверял своих приближенных:

— Господа, наша армия больше чем наполовину состоит из пленных… Мы воюем, если хотите, против всяких правил! Воюем на пределе: не дай бог оступиться — «тогда рухнет все здание! Мы вышли на русские равнины, господа! Но Орел пойман только за хвост… У него сильные крылья! Как бы он от нас не улетел…

В этот критический момент битвы двух миров перехваченный приказ генерала Витковского мог сыграть решающую роль.

Орджоникидзе подробно расспрашивал Безбородко, при каких обстоятельствах попал к нему пакет. Придирчиво изучал содержание документа, сопоставляя казенные строчки с фактами, замыслы врага — с лаконичными сводками агентурной разведки. Из приказа было видно, что противник намеревается зажать Ударную группу в тиски, раздавить мощным напором с флангов, действуя у Орла силами корниловской дивизии, а у Дмитровска — дроздовцами.

— А что скажете вы, товарищ Безбородко? — пытал Орджоникидзе удалого кубанца. — Вы читали, конечно, приказ?

— Читал, товарищ Серго.

— Не с того ли начал Деникин тринадцатого октября, встретив на широкой полосе прорыва, манящей к Москве, стойкие полки русских стрелков, латышей, червонных казаков? Не повторяется ли старый маневр?

— Повторяется, товарищ Серго, бо тогда мы ишлы до наикращего казана и корниловцы с дроздами вже замахивались фланги мордовать!

— Хорошо. Не станем приписывать это скудоумию белых, хотя сейчас каждому ясно, что они упустили время зажать Ударную группу. Важно другое: подлинный то приказ или фальшивка? Если подлинный — значит, нам удалось заглянуть в душу неприятеля, узнать его сокровенную мысль раньше, чем он приступит к осуществлению таковой. Мы успеем принять контрмеры и перехитрить генералов! А если фальшивка?

— Оце, товарищ Серго, война! Де ж заховалась правда, а де хитрющая кривда, чи можно без драки распознать? Одно кажу твердо: капитан не брешет!

— Откуда у него пакет?

— Он служил офицером связи, товарищ Серго.

— А других сведений о предстоящей операции не имеется?

— Як же! Телефонисты, ще раньше, пидключились до беляков и слухали ту размову… Погано слухали, бо не запомянули шо к чему… А зараз пригодилось! Размова ишла, товарищ Серго, о «клещах»…

После тщательной проверки, когда приказ Витковского уже не вызывал сомнения, Военный совет 14-й армии принял решение борьбы на два фронта — против орловской и дмитровской группировок белых.

Из состава Ударной группы командарм выделил две бригады — латышскую и казачью, объединил их под общим началом комбрига червонной и перекинули Дмитровску — на помощь 7-й стрелковой дивизии. Остальным же соединениям ставилась задача: наступать на Орел с юга и запада, взаимодействуя с левым соседом —13-й армией.

Причудливо-извилистая линия фронта 18 октября порвалась, и гул канонады унесся на фланги, где продолжала рушиться и стонать земля. Там, у Дмитровска и Орла, ковалась победа, озарившая лик советских бойцов под Кромами.

Орджоникидзе понимал серьезную опасность, скрытую в раздвоении усилий. Ударной группы, но другого выхода не было. Теперь надлежало использовать все преимущества внезапности контрманевра и разгромить врага. Наступая вместе с красноармейскими цепями в орловском направлении, член Военного совета армии вдохновлял личным примером бесстрашия товарищей по оружию.

Потеряв инициативу, атакованные с трех сторон одновременно, корниловцы пятились, в ожесточении рвали на реках переправы, затрудняя стремительное движение большевиков. Они бросали на заснеженные тракты последний резерв броневого отряда, раскаляя в морозной поземке беглым огнем орудийные и пулеметные стволы, вызывали на бомбежку английские бипланы…

Весь день 19 октября вокруг Орла клубились тучи дыма, дрожали стекла в зданиях и осыпалась штукатурка. Вечером красные подошли долиной Оки к устью притока Цон. Впереди, освещенный закатным сиянием, был виден город; от него тянулся железнодорожный путь на Курск, отмеченный телеграфными столбами. Взоры наступавшей по правому берегу бригады латышей привлекала ближайшая цель—станция Стишь, которая маячила среди чистого поля канареечно-серыми постройками. Слева гнала противника отдельная стрелковая бригада, обеспечивая успех эстонской дивизии на линии Брянск — Орел и захват станции Саханской. К северному же предместью города, замыкая кольцо атакующих, шли полки-ветераны 13-й армии.

Смерть наложила свои руки на горло корниловской дивизии, загнанной в мешок. И все, от генерала до солдата, оглядывались в сторону единственной лазейки, пока не закрытой штыками латышей, — на спасительную Стишь.

Еще миг и захлопнется последняя отдушина.

— Шестому полку занять Стишь! — приказал комбриг.

Красноармейцы, утопая в хрупких сугробах, двинулись к полотну железной дороги. Кипела поземка, на влажных ресницах гагачьим пухом оседал мороз. Раздымал ветер шинели, вторя свисту пуль, и колотились храбрые сердца заслуженной радостью скорой победы.

Но к высокой фигуре комбрига подскакал всадник, нагло крикнул:

— Не занимать линию до подхода главных сил!

— Каких главных? — недоверчиво повернул сухое, опаленное стужей лицо военачальник. — Позади нас, кроме обоза, нет ни одного штыка…

Всадник надвинулся так близко, что вынудил комбрига отшатнуться. В руке его зашуршала бумага. Это был письменный приказ командарма.

И вот уже передавалось по цепи:

— Шестому полку закрепиться на месте…

С неба падали, крутясь, белые снежинки, а внизу их обдавало пороховыми газами. Стонала под ударами снарядов мерзлая земля. Люди перестали считать дни и ночи, проведенные в бою,

Глава сорок первая

— Я получил скверные вести из имения, — Гагарин повернулся спиной к ветру, стряхивая разорванной замшевой перчаткой снег с воротника шинели и тщетно пытаясь скрыть несвойственную ему растерянность. — Убит мой адъютант поручик Кружков…

Он жадно затянулся папиросой и посмотрел куда-то мимо Ефима, в коченеющую от замети степь. Там часто и почти беззвучно вспыхивала грядой фантастических маков шрапнель, плескалась ружейно-пулеметная стукотня, иногда долетала приглушенно-злобная команда.

Седой, угрюмый город, за который бились люди, растаял во тьме. От короткого дня, полного душной гари пылающих деревень, тупой лютости кровавых схваток, осталась лишь боль натянутых нервов и животный страх перед новым рассветом.

— Вы правильно сделали, Ефим, что не поехали в лазарет, — продолжал Гагарин. — Теперь уж нам не до лечения… Кстати, я рассчитываю на вашу помощь!

Ефим, с несменяемой после ранения пятнисто-оранжевой повязкой на шее, мокрый и усталый, держал в поводу двух оседланных лошадей. Он весь еще находился под тягостным впечатлением казачьей рубки у кромского предместья, жутко ощущая смертный свист клинка Безбородко, и не мог понять, каким чудом избежал гибели.

— Кто убил поручика? — спросил он вялым, безучастным тоном.

— Партизаны!

— Что вы, Серафим Платонович! Откуда же в имении партизаны?

— Отряд лапотников из коммуны «Заря»! — надтреснутый баритон Гагарина перешел в лаконично-строгую форму приказа. — Вы поедете туда, Ефим, с надежными силами и окажете услугу агроному Витковскому… Главное, не жалейте патронов! Не щадите исконных врагов шших — сермяжную голытьбу!

Ефим слышал о смелом выступлении орловских партизан и захвате генеральского поезда, но только сейчас догадался, что речь идет о его односельчанах. Потрясенный открытием, он никак не мог совместить подлинный героизм с будничной угловатостью жердевцев. Правда, они поднимались в прошлом году на унтеров… Однако с тех пор Ефим не раз слышал возгласы, далекие от политики, ограниченные узким миром крестьянского хозяйства: «Нам не надо ни красных, ни белых, ни зеленых, ни зрелых…»

Откуда же взялись у мужиков дерзость и отвага? Кто научил их тактике неуловимости? Не лежит ли в партизанском подсумке заветная пуля и для сына Бритяка?