Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

Конечно, Хемингуэй был склонен к преувеличениям. Он даже выдумал, что однажды провел ночь с самой Маттой Хари и нашел ее «несколько тяжеловатой в бедрах».

Победы Хемингуэя над женщинами вообще вызывали яростный гнев феминисток и феминисток-критиков, кричавших во все горло, что они «объелись „этой мужской свиньей-шовинистом“», который менял жен и любовниц как перчатки, жестоко обращался с ними и даже занимался рукоприкладством.

Вслед за феминистками яростно поднимали свой голос защитники окружающей среды и борцы против жестового обращения к животным. Они обвиняли Хемингуэя как охотника и как писателя: один описывал, а другой убивал львов, тигров, орлов, обезьян и далее по длинному списку.

Борцы за трезвость кляли Хемингуэя за его алкоголизм, фрейдисты изничтожали писателя за его попытки скрыть маниакально-депрессивный психоз, которым он страдал.

В хор недоброжелателей Хемингуэя включилась и негритянская общественность, возмутившаяся патерналистским отношением писателя к Африке и характеристиками африканцев в его последнем романе, где говорится о том, что жена Мэри была благожелательно к тому, что Хэм завел черную любовницу Деббу: «Я думаю, что это просто замечательно, что у тебя будет женщина, которая не умеет ни писать, ни читать. Так что тебе не придется получать от нее писем…»

Короче, все разом набросились на память Хемингуэя и стали упрекать его в том, что он приукрашивал свои военные и охотничьи подвиги, свои донжуанские победы и умение перепить любого и каждого.

В этой связи следует вспомнить слова Гертруды Стайн, отозвавшейся о Хемингуэе еще в его первый парижский период: «Эрнеста любят все — и мужчины, и женщины, и даже собаки. Мужчины хотят походить на него, женщины бросаются ему на шею. Тут уж сам он ни в чем не виноват».

А вот такую всеобщую любовь многие и не прощают. В дневнике Юрия Нагибина (от 4 ноября 1982) есть такое рассуждение:

«Люди охотно развенчивают тех, кто приносит наибольшую радость: Верди, Чайковского, Кальмана, Дюма, Джека Лондона; в Америке стало модно оплевывать Хемингуэя, французы третируют Мопассана, в грош не ставят Анатоля Франса. И у нас на какое-то время развенчали Пушкина. Сальноволосые студенты орали, что он в подметки не годится „гражданственному“ Некрасову. Этот список можно продолжить Рубинштейном, Рахманиновым…»

Хемингуэю досталось, пожалуй, больше всех, вознесенного до небес, его кинули с грохотом наземь. Его знаменитый стиль, ставший эпохой в прозе XX века, разжалован в «манерность». Мужественная мускулатура его книг объявлена «слякотной мужской сентиментальностью», как выразился один американский критик. Его обвинили в «метафизическом провинциализме», и вообще было сказано, что Хемингуэй «не Флобер, не Джойс и не Пруст». Это верно. Он — Хемингуэй. И это звучит гордо!..

Руководители Лубянки, отвечающие за идеологию и нравственность советского народа, тоже недолюбливали Хемингуэя. Все они — Берия, Абакумов, Игнатьев, Круглов, Серов и Шелепин — сделали все, чтобы не допустить приезда Папы Хэма в Советской Союз. Советская контрразведка собирала на писателя обширный компромат, среди которого оказалась и любимая Хэмом эмигрантская песня:

По аллеям Нескучного паркаС пионером гуляла вдова.Пионера вдове стало жалкоИ она пионеру дала…

Шпион да еще с такими низменными вкусами? Ему не место в СССР! Словом, хамы против Хэма. В марте 1955 года небезызвестный Александр Чаковский приехал на беседу в Министерство иностранных дел к Молотову и, в частности, спросил его мнения о хемингуэевском «Старике и море». Молотов ответил: «Мне сказали, что это — глупая книга».

А тем временем мода на Хемингуэя начала угасать и в России. «Через Хемингуэя мы все прошли, а он прошел через нас», — некогда сказал Анатолий Приставкин. И выделим слово: «прошел».

«Он победно завоевал наконец издательства, журналы, сцену. Но из внутреннего мира многих начал уходить. Расставание совпало с признанием… Каждый читатель уже мог выбирать себе писателя, нужного ему сейчас: писатель — это тоже величина переменная» (Юрий Давыдов).

«В последние годы, — отмечал Юрий Трифонов, — я слышал много пренебрежительных и иронических замечаний о Хемингуэе у нас в стране и на Западе, видел насмешливые улыбки снобов. „Неужели вам нравится Хемингуэй?“ Я должен был конфузиться и чувствовать себя старомодным и недостаточно интеллектуальным господином, польстившимся на ширпотреб. Но я не конфузился. Да, Хемингуэй вышел из владений снобов и в каком-то смысле передвинулся в область ширпотреба (портреты Хемингуэя продавались в магазинах вместе с галстуками и портсигарами, вместе с фотографиями кинозвезд, Есенина и Маяковского. — Прим. Ю.Б.). Однако это удел всех классиков от Сервантеса до Толстого. Отсвет ширпотреба — та мзда, которая взимаемся за всемирную популярность.

Мне кажется, Хемингуэй — один из немногих писателей, сумевших создать волну в этом бескрайнем море, называемом литературой».

И в порядке парадокса: когда Патрика Хемингуэя спросили, считает ли он своего отца величайшим писателем, он ответил: «Нет, мой кумир — Тургенев. Я много раз его перечитывал».

И самое время поговорить о родственниках, о клане Хемингуэя. Не клан Кеннеди, но все же…

Судьба близких

Последняя жена Хемингуэя Мэри Уэлш пережила его на 25 лет и скончалась 26 ноября 1986 года в возрасте 78 лет. После смерти Эрнеста она занималась журналистикой, выпустила книгу «Как это было», возглавила фонд Хемингуэя, который активно поддерживал молодых писателей. Под конец жизни много пила и ей не давали покоя мысли о том, почему она оставила на столе тот проклятый ключ от шкафа, где находилось ружье.

Младший брат писателя Лестер Хемингуэй в 1962 году написал книгу «Мой брат, Эрнест Хемингуэй», а через 20 лет, в 1982 году сам покончил жизнь самоубийством. Сначала отец Кларенс, затем сын Эрнест и вот младший Лестер, что навело журналистов на мысль, что в семье Хемингуэев суицид стал устойчивой привычкой. Слава Богу, что сыновей — Джека, Патрика и Грегори это участь миновала. Патрик и Грегори стали писателями, но до вершин отца, разумеется, не дотянули.

Прославилась внучка Эрнеста Хемингуэй Марго, которая в ранней юности заявила, что «люди из рода Хемингуэев должны испытать в этой жизни все». В 16 лет Марго сбежала из дома. В 21 лет она стала процветающей фотомоделью. Далее съемки в кино. Параллельно алкоголь и наркотики. «Я живу, как мой дед, — рассказывала 35-летняя Марго репортерам, — с одним только „но“: алкоголь довел его до самоубийства, меня — нет». Ой, не говори «гоп!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});