Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Я не хотела уличить короля, мне нужно было объяснить, почему пришлось бежать из Парижа. Я не могла упоминать в записках о деле Жозефины.

— А что за предложение вы получили от короля? Это до сих пор тайна?

— Король предложил мне быть наемной убийцей на службе у государства.

Серсо присвистнул.

— Вот как?

— Это была идея Ришелье. Я не стала об этом писать, потому что… потому что…

— Почему?

— Король сказал, что мне следует молчать об этом.

— А, может быть, вы не писали об этом, потому что решили, что когда-нибудь согласитесь на такое предложение?

— Вы… я… а какое это имеет отношение к моему делу, сударь?

— Пока никакого. Это дело вашего личного выбора, но раз репутацию короля вы уже пошатнули, неплохо было бы развить эту тему дальше. Противники Ришелье, а их довольно много в Париже, будут вам благодарны. У вас прибавится сторонников в обществе, а, значит, и в зале суда, что очень полезно в вашем положении.

— Публика в зале может оказать влияние на решение суда?

— Вполне. Это дело перестало быть частным. Вашей казни продолжает требовать герцог де Невер. К нему присоединился брат графа д’Ольсино епископ Рейсмский и большинство знатных семей Парижа. Это попахивает новым мятежом, что очень не выгодно королю. Скоро начнется новый поход на протестантов, и ему нужна поддержка общества, а не его возмущение.

— Тогда меня наверняка казнят!

— Возмущение можно поднять и с другой стороны, поэтому нам так нужны сторонники. Необходимо как-то затронуть этот вопрос о вашей несостоявшейся службе в роли государственного убийцы. Жаль, что он впрямую не касается ни одного из ваших дел, кроме разве что, дела де Жуа. Ну-ка, расскажите еще раз, как это все произошло?

Дело о предложении короля действительно было щекотливым. Вести честный бой, имея такие карты, становилось все трудней, но в желании победить любой ценой фехтовальщица уже не чувствовала себя обязанной воздерживаться от грубых приемов и щадить своего коронованного противника.

Серсо записал все, что было нужно, и сказал:

— Превосходно! В любом случае дело обещает быть не только громким, но и чрезвычайно скандальным! Превосходно! В этом будет наш шанс!

В камеру зашел офицер охраны.

— Посещение маркизы де Шале адвокатом Серсо закончено, — провозгласил он.

Серсо откланялся и вышел, но Женька смотрела уже не на него, а на офицера.

— … Эжен?

— Офицер Годье, сударыня, — строго ответил нормандец.

— Ты… Я не узнала тебя.

Эжен ничего не ответил фехтовальщице и ушел сопровождать Серсо вниз. По всей видимости, он был офицером охраны сопровождения, которая провожала к узникам комиссаров дознания, адвокатов и именитых посетителей. Эти же солдаты доставляли заключенных в допросные Дворца Правосудия и к месту казни.

После полудня Эжен вернулся, велел солдатам охраны связать ей руки за спиной и повел вниз.

— Куда мы? — спросила она.

— В допросные Дворца Правосудия.

— Зачем в допросные? Комиссар раньше сам приходил ко мне.

— То было раньше.

Комендант, вышедший проводить девушку до экипажа, пояснил:

— Наверное, там хотят сверить ваши показания с показаниями кого-то из арестованных.

— А по какому делу?

— Не могу знать, сударыня.

В экипаже Эжен уселся напротив фехтовальщицы, как раньше Марени, но смотрел не с пристальным любопытством, а будто сквозь нее.

— Мне сказали, что ты в Шатле, — начала разговор девушка, предположив, что Эжен может находиться здесь по плану де Санда, который таким образом решил вызволить ее из заключения.

— Был, — ответил Эжен. — Домбре перевели, он и меня забрал. Сначала я внизу охранял, а сегодня меня в сопровождение поставили.

— Ты не знаешь, по какому делу будет допрос?

— Нет, сударыня.

Нормандец говорил ровно, без лишнего призвука в голосе, что очень напоминало манеру разговора де Брука. «Наверное, их всех учат разговаривать одинаково… Или он до сих пор злится на меня за тот случай?»

— Ты, наверное, сердишься на меня за то, что я тогда набросилась на тебя с дагой?

— Зачем? Вы тогда имели право наказывать тех, кто ниже вас.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Причем здесь «ниже»?

— А притом, что сейчас такое право на моей стороне.

— Ты о чем?

— А о том. Вот вы — благородная и богатая, а я, может быть, вас скоро на эшафот повезу. Занятно, да?

В глазах Эжена сверкнул едва заметный голубоватый огонек, очень похожий на тот, что витал над могилами жертв графа д’Ольсино. Женьке стало тяжело дышать, будто снова был тот летний полдень, когда она проснулась связанная в его ужасном доме.

— Какой ты… стал.

— Да, теперь я наверху.

— Для тебя — это верх?

— А что же? Когда-нибудь еще и комендантом стану.

— Смотри только не ошибись, как де Брук, — усмехнулась фехтовальщица.

— Де Брук не ошибся, ошибся Дервиль, а меня вы не купите.

— Я и не собиралась.

— Неужели? А зачем вы тогда со мной заговорили? Или вам мало вашего мужа?

— Ты дурак?

— Поосторожнее, сударыня, а то я возьму да сделаю то, чего вы хотите!

— Чего я хочу?

— Того самого. У вас глаза сейчас такие же, как были тогда в «Парнасе». Помните? Но теперь вы мне не откажете, я могу сделать с вами все, что захочу, и вы не прирежете меня, как Ренуара.

— Какие глаза? Ты врешь! Ты не посмеешь!

— Посмею? У вас связаны руки.

— Я… я буду кричать.

— Не будешь.

— Я скажу мужу!

— Не скажешь! И не представляйся верной женушкой. Все знают, что ты грела лежанку городского бандита!

Видимо, сам распалившись от своих же самоуверенных слов, нормандец вдруг перешел от них к делу. Он резко навалился на девушку и потянул кверху ее бархатную юбку. Пространство полицейского экипажа было узким, но Эжен почувствовал себя на нем истинным хозяином. Женька пыталась сопротивляться, но не кричала. Признаваться в таком поражении на всю улицу фехтовальщице действительно было не по силам. Мешало этому и нечто другое, — она понимала, что все бы кончилось иначе, если бы она не заговорила, а заговорила она по той причине, в которой сама побоялась себе признаться. «Зачем он меня так испытывает? — думала она, но не об Эжене. — Ему мало, что я опять в Бастилии?» Под навалившимся телом наглого нормандца Женька не могла пошевелиться и чувствовала себя, как насекомое, раздавленное встречным потоком ветра на лобовом стекле автомобиля, а тот, достаточно показав, кто теперь хозяин, вернулся на свое место и спокойно прибрал беспорядок в своем костюме.

Женька отвернулась в сторону завешенного окна и радовалась, что в полутьме салона Эжен не может видеть позорной краски на ее щеках. От произошедшей борьбы стала кровоточить рана в плече.

— Что ты сделал? У меня кровь на повязке!

— Во Дворце Правосудия есть лекарь. Он служит при пыточных, — невозмутимо ответил Эжен и по приезду во Дворец Правосудия приказал вызвать к девушке лекаря.

Лекарь заново перебинтовал ее плечо, а потом шепнул:

— Что-то случилось, госпожа?

— Ничего.

— Верно, офицер домогался? Они здесь частенько молоденьких арестанток пользуют.

Женька промолчала.

— Надо мужу сказать, — продолжил лекарь. — Он у вас человек влиятельный. Этого молодца быстро на галеры закатают.

— Нет-нет, не надо говорить, я сама.

— Ужель справитесь?

— Справлюсь.

— Сильная вы девушка. Это верно, что мне говорили.

Лекарь обещал помалкивать, а фехтовальщица с Эженом больше не заговаривала. Она понимала, что прежде всего ей нужно было справиться с самой собой, и в этом ей отчасти помогла следующая тяжелая встреча, о которой она догадывалась, но совсем не чувствовала себя к ней готовой.

Допрос происходил в той же комнате, где ее спрашивали по делу Дервиля, но теперь на скамье лежал, укрытый кровавой тряпкой, Кристиан. Увидев девушку, он попытался улыбнуться. Сердце фехтовальщицы больно застучало, в глазах непроизвольно стала скапливаться жгучая соленая влага.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})