Соседи (СИ) - Коруд

везёт её домой. Она едет, не фокусируясь взглядом ни на чём. Перед глазами мельтешат какие-то витрины, супермаркеты, светофоры, машины и автобусы, редкие загулявшиеся пешеходы, фонари. Водитель, видя, что болтать пассажирка не готова, её не трогает, даже радио выключил, и Уля благодарна ему за укутавшую салон тишину. До ушей доносится лишь еле слышный шелест шин по мокрому асфальту.

Кажется, левая ладонь до сих пор откликается на биение чужого сердца, еще «слышит», как оно ускоряется, разгоняется, как готово выскочить в момент пересечения взглядами с Андреем. Левая ладонь хранит ощущение, что сегодня она невольно подглядела его скрытую от чужих любопытных глаз жизнь. Что его чувства она только что осязала в глубине себя. Что «видела» в те мгновения больше остальных — не предъявленную на всеобщее обозрение макушку айсберга, а неохватную взглядом массу в толще мутной воды. Ладонь горит, хранит раненый пульс.

Память хранит направленный на неё, но не ей адресованный яростный тёмный взгляд. Хранит отдельные моменты перепалки, выплюнутые в лица друг друга слова. Хранит возмущенное фырканье Вадима в секунду, когда к нему она встала спиной, а к Егору лицом. Вадим интуитивно понял, кого она выбрала, вот и всё. Сердце хранит понимание, насколько сильно Егор был задет, собственный страх и тягучее предчувствие, что еще чуть-чуть — и полетят чьи-то зубы. А голова упрямо хранит готовые в любую секунду рассеяться, не оформившиеся в осознанные мысли догадки. Она цепляется за них, пытаясь поймать — и не может. Как ухватиться за воздух? Ни одной точки опоры.

Спросить самой? Он не расскажет, он в этом плане, как и Том: оба никогда не горели желанием делиться личным. Никогда. Всё наболевшее останется в глазах, почувствуется ладонью, энергией, мурашками по коже, вставшими дыбом волосами, но не слетит с языка, не оформится в слова. Да и не в тех они отношениях, чтобы пытаться копать в открытую. Как она себе это представляет? «Егор, поясни, пожалуйста, что ты имел в виду, когда сказал, что завидуешь Вадиму, потому что ему попадаются зрячие? Давай поговорим». Или: «Что ты подразумевал под готовностью махнуться с ним местами на следующие десять годков?». А вот ещё там было: «Людям интересно, что у тебя внутри, они хотят заглянуть дальше фантика, радуйся». Это явно к «зрячим».

Невнятные, неуловимые, дымные предположения третируют нутро, в ушах звучат хлопки двери и вопли: «Ты нормальный?!». Кажется, ответ на вопрос, почему он «такой», кроется где-то здесь, но как спросить? Как убедить вывернуть перед ней душу? Как напрямую поинтересоваться, кто такой Андрей, когда Егор, так явно демонстрируя нежелание продолжать разговор в присутствии свидетелей, вывел его на улицу?

На улице они и распрощались. После того как Егор вышел вслед за Андреем, проигнорировав брошенную в спину желчную тираду Вадима, Уля с Юлей остались в компании, где чувствовать себя расслабленно оказалось уже довольно сложно. Напряженная Аня еще раз поблагодарила обеих за присутствие и представила нового гитариста. Олег его, оказывается, зовут. Вздохнула и поинтересовалась, посмотрела ли Ульяна запись, а получив утвердительный ответ, просто кивнула, молча считывая впечатления в глазах. «Я вижу прогресс, большой», — эту фразу она бросила уже куда-то в пространство, а затем отвлеклась на желающих пообщаться. Игорёк закинул удочку насчет afterparty и, получив поддержку остальных, не на шутку загорелся идеей непременно куда-нибудь забуриться. Уля от Аниного предложения присоединиться отказалась. В конце концов, завтра рабочий понедельник. Кроме того, проводить время с малознакомыми людьми, которые явно желали накидаться, возможно, даже в хлам, ей, мягко говоря, не хотелось. Взгляд то и дело цеплялся за выход с веранды в надежде, что вот-вот вернется Егор, но он не появлялся. А присутствие рядом Вадима, который попросту глазами её сжёг, всем своим видом показывая, насколько сильно обижен отсутствием поддержки с её стороны, стало напрягать всё больше и больше. Единственное, что имело сейчас смысл, так это возвращение домой.

На улице оказалось довольно прохладно, что не должно было удивлять — как-никак август уже неделю напоминал о том, что кончается лето, — но удивляло: по дороге туда она не успела ощутить вечернего холода, а тут в своей тонкой футболке и хлопковых брюках в секунды озябла. Такси всё не ехало, и, стоя перед клубом, ёжась от пробирающего до костей холода, Уля пыталась отвлечься на разговор с вышедшей следом Юлей. А взгляд безуспешно выискивал в прохожих знакомое лицо.

Когда за спиной раздалось: «Поехала?», обернулись они с Новицкой синхронно. Двоих потеряли, двоих и обнаружили. Андрей сообщил Юльке, что, если та хочет, сейчас они куда-нибудь отправятся. Разумеется, подруга — хлебом её не корми, дай потусить до рассвета — тут же охотно согласилась. Егор едва походил на себя: за десять — пятнадцать минут отсутствия в поле зрения он словно лет пять в возрасте прибавил. На отдающем свинцом лице лежала тяжелая печать неодолимой усталости. Обычно прямой, как стрела, он чуть ссутулился, будто вес лёгшего на плечи груза оказался неподъемным. Даже голос — и тот звучал тише обычного. Расстроенно. А Ульяна смотрела на него и понимала: нет, не в Стрижове дело. Вадика он бы в асфальт закатал, не моргнув глазом, тогда он ощущал себя уверенно, был убежден, что прав, а в этот момент… А вот Андрей выглядел довольным.

Уля молча кивнула, спрашивая себя, не собирается ли Егор в таком состоянии возвращаться домой на «Ямахе». Ответа в глазах напротив не нашла — там бушевало штормящее море. «Спасибо, что приехала, — вот что она услышала вместо ответа. — Накинь». Проверив карманы джинсовки, снял её и протянул Ульяне: «Холодно». Возражений слушать не стал, сообщив, что у него в гримерке валяется кожанка.

В общем, едет она в этой куртке. Куртка пахнет им. И это какая-то фантасмагория… Какая-то чудовищная фантасмагория… Это хуже, много хуже, чем представлять себя в метро в его объятиях, потому что тогда всё ограничилось картинками в голове, пусть и неразумно, возмутительно яркими, а сейчас… Куртка хранит его тепло и еле уловимый запах — нагретой солнцем коры, тягучей янтарной смолы и разнотравья. Она словно и впрямь в объятиях, и мозг сдается. Мозг рад обманываться, дорисовывая детали, которых не хватает: стук сердца, но уже не под ладонью, а в ушах; руки в кольцо, размеренное дыхание. И тишину. Это катастрофа, потому что человека… человека рядом нет. Его тут нет.

Если бы Ульяне было лет шестнадцать, она бы в этой куртке спать сегодня легла и проревела бы в неё ночь напролет. Но ей аж двадцать четыре, она взрослая