Две Дианы - Александр Дюма

До вечера, друг и брат. Письмо сожгите. Тайна и мужество.

Л. Р.».

Габриэль приказал принести зажженную лампу, сжег в присутствии посланца письмо и вместо ответа сказал ему:

— Я приду.

Человек откланялся и ушел.

«Вот оно! И протестанты уже приступают к делу!» — подумал Габриэль.

Около восьми часов, когда он все еще размышлял о приглашении Ла Реноди, Алоиза ввела к нему пажа герцога де Гиза.

Паж принес письмо следующего содержания:

«Уважаемый и любезный соратник!

Прошло уже шесть недель, как я вернулся в Париж из армии, где мне нечего было делать. Мне сказали, что последнее время Вы живете у себя. Как же мы до сих пор не свиделись? Неужели и Вы забыли меня во дни всеобщей забывчивости и неблагодарности? Думается, что на это Вы не способны. Приходите! Я буду ждать Вас завтра, в десять утра, в моем турнелльском особняке.

Приходите хотя бы для того, чтобы мы утешили друг друга! Во что они превратили наши победы!

Преданный Вам Франциск Лотарингский».

— Я приду, — повторил Габриэль те же слова.

Когда мальчик вышел, он снова подумал: «Вот оно! Честолюбец тоже пробуждается!»

И, лелея эти зыбкие надежды, он через четверть часа двинулся на площадь Мобер.

V

ЗАГОВОР ПРОТЕСТАНТОВ

Дом № 11 на площади Мобер, куда пригласил его Ла Реноди, принадлежал адвокату по имени Трульяр. Дом этот в народе считали прибежищем еретиков. Недаром до соседей частенько доносилось по вечерам глухое пение псалмов.

Габриэль без труда отыскал коричневую дверь и, как сказано было в письме, постучал три раза. Дверь отворилась, кто-то схватил его за руку и произнес:

— Не входите, у нас слишком темно.

Габриэль ответил:

— У меня с собой светильник.

— Тогда входите и следуйте за мной.

Габриэль повиновался, сделал несколько шагов, почувствовал под ногой порожек лестницы и поднялся на семнадцать ступеней.

— Чего вы хотите? — спросил его кто-то.

— Справедливости! — ответил он.

Дверь распахнулась, и он очутился в тускло освещенной комнате. Какой-то человек подошел к нему и сказал вполголоса:

— Женева!

— Жизнь!

Человек тряхнул колокольчиком, и в комнату через потайную дверь вошел Ла Реноди. Он дружески пожал Габриэлю руку и спросил:

— Вам известно, что произошло сегодня в парламенте?

— Я целый день никуда не выходил.

— Тогда вы сейчас все узнаете. Вы еще в нас не совсем поверили, но зато мы вполне доверяем вам. Вы узнаете о наших намерениях и учтете наши возможности. У нас нет от вас секретов. Я даже не беру с вас обещания не разглашать то, что вы сейчас услышите. С вами такая предосторожность излишня.

— Благодарю за доверие, — поклонился растроганный Габриэль. — Надеюсь, вам не придется раскаиваться.

— Теперь пойдемте со мной. Я назову вам по именам тех братьев, которые вам не знакомы. Об остальном же судите сами. Идемте!

Он взял Габриэля под руку, привел в действие пружину потайной двери, и они оказались в большом продолговатом зале, где толпилось человек двести. Несколько тусклых светильников в разных углах еле-еле освещали лица собравшихся. Здесь не было ни кресел, ни ковров, ни стульев — ничего, кроме грубо сколоченной кафедры, одиноко возвышавшейся посреди зала.

Никто не обратил внимания на Габриэля и его спутника. Глаза всех присутствующих были устремлены на хмурого оратора, стоявшего на трибуне.

— Это советник парламента Никола Дюваль, — шепнул Ла Реноди Габриэлю. — Он только что начал рассказывать о том, что произошло сегодня в Августинском монастыре. Послушайте.

А Никола Дюваль говорил:

— Наш обычный зал заседаний был занят в связи с предстоящей церемонией бракосочетания принцессы Елизаветы, и потому нам пришлось собраться в Августинском монастыре. Не знаю почему, но самый вид этого мрачного помещения сразу вызвал у нас какую-то смутную тревогу. Тем не менее председатель Жиль Леметр открыл, как всегда, заседание. Обсуждали вопрос о религиозных убеждениях. Антуан Фюме, Поль де Фуа и Эсташ де ла Порт один за другим говорили о веротерпимости, и, казалось, выступления их, четкие и красноречивые, произвели на большинство присутствующих сильное впечатление. Эсташ де ла Порт возвратился на свое место под аплодисменты, а слово взял Анри Дюфор. Но вдруг дверь распахнулась, и парламентский привратник доложил во всеуслышание: «Король!»

Председатель не высказал никакого удивления, покинул свое кресло и поспешил навстречу королю. Остальные советники — кто взволнованно, кто совершенно спокойно — поднялись со своих мест. Король вошел в сопровождении кардинала Лотарингского и коннетабля.

«Я пришел, господа, не мешать вашей работе, а помочь ей, — изрек он и, рассыпавшись в любезностях, закончил так: — Мир с Испанией заключен. Но в трудные годы войны в королевство проникли некоторые лживые вероучения. С ними нужно покончить, как мы покончили с войной. Почему вы не провели указа о лютеранах, который я предложил вам?.. Впрочем, продолжайте свои речи… я вам не помешаю».

Анри Дюфор, воспользовавшись разрешением короля, заговорил о защите свободы совести и в заключение смело воскликнул:

«И вы еще жалуетесь на смуту? Мы все знаем, кто ее виновник!»

Генрих Второй, закусив губу, побледнел, но ничего не ответил. Тогда поднялся Дюбур.

«Я знаю, государь, — резко и решительно заявил он, — что у нас каждый день творятся преступления, которые нужно карать беспощадно: это прелюбодейство, святотатство, клятвопреступление… Но их не карают, наоборот — их поощряют! А в чем же тогда обвиняют тех, кого нынче предают палачу? В оскорблении его величества? Они никогда не забывали помянуть короля в своих молитвах. Они никогда не затевали ни измен, ни мятежей. И их предают сожжению только за то, что они узрели всю порочность, все бесстыдство римского владычества и потребовали обуздать его».

Король не шелохнулся, но чувствовалось, как закипает в нем гнев.

Председатель Жиль Леметр решил сознательно вызвать взрыв его злобы.

«Ведь речь идет о еретиках! — словно в негодовании, воскликнул он. — Пусть с ними поступят, как с альбигойцами: Филипп-Август повелел сжечь шестьсот человек в один день!»

Эта крутая речь произвела большее впечатление, нежели наши разглагольствования. Можно было подумать, что в конечном итоге вся эта дискуссия кончится ничем.

Генрих это понял и пошел на крайность:

«Господин председатель совершенно прав. С еретиками нужно кончать! А для начала вы, господин коннетабль, немедленно возьмете под стражу этих двух мятежников!» — указал он на Анри Дюфора и Анна Дюбура и стремительно вышел, словно не в силах сдержать бушевавший в нем гнев.