Идеальный шпион - Джон Ле Карре

Лейтенант Доллендорф, подобно многим другим в Берлине, был клиентом Джека Бразерхуда и получал некоторый навар за то, что смотрел в другую сторону, когда агентов переправляли туда и сюда через Стену в его округе. Это был уютный баварец, который любил все, что любят баварцы, и в дыхании его всегда чувствовался запах сосисок.

— Извините нас, герр Пим, простите, что нарушаем ваш покой так поздно, — начал он, широко улыбаясь. Он был в форме. Его пистолет по-прежнему находился в кобуре. — Наш герр коммандант просит вас немедленно прибыть в штаб по личному и неотложному делу, — пояснил он, по-прежнему не дотрагиваясь до оружия. Голос Доллендорфа звучал твердо и в то же время смущенно, а сержант острым взглядом провел вверх и вниз по лестнице. — Герр коммандант заверил меня, что все можно устроить, не поднимая шума, герр Пим. Он намерен на этой стадии действовать деликатно. Он ничего не докладывал вашему начальству, — заявил Доллендорф, поскольку Пим медлил. — Коммандант уважает вас, герр Пим.

— Мне все-таки надо одеться.

— Но только быстро, будьте любезны, герр Пим. Коммандант хочет покончить с этим делом, чтобы не передавать его дневной смене.

Пим повернулся и не спеша направился в свою спальню. Он приостановился, прислушиваясь, не следуют ли за ним полицейские и не раздастся ли громко пропаянного приказа, но полицейские предпочли остаться в холле и разглядывать гравюры «Крики Лондона», предоставленные Отделом расквартирования Фирмы.

— Можно воспользоваться вашим телефоном, герр Пим?

— Извольте.

Он одевался при открытых дверях в надежде услышать разговор по телефону. Но услышал лишь: «Все в порядке, герр коммандант. Наш человек сейчас едет».

Они спустились, шагая все трое в ряд, по широкой лестнице и вышли к припаркованной полицейской машине с включенной «мигалкой». За ней — ничего, никаких запоздалых прохожих на улице. Как это типично для немцев — продезинфицировать целый район, прежде чем арестовать человека. Пим сел впереди вместе с Доллендорфом. Сержант напряженно сидел сзади. Шел дождь, и было два часа ночи. По багровому небу клубились черные тучи. Никто больше не говорил.

«А в полицейском участке будет ждать Джек, — подумал Пим. — Или военная полиция. Или Господь Бог».

Коммандант поднялся навстречу. Доллендорф и сержант исчезли. Коммандант считал себя человеком сверхпроницательным. Высокий, седеющий, с узкой спиной, пристальным взглядом и тонкими губами, которые двигались со скоростью самоуничтожения. Он откинулся на спинку кресла и сложил вместе кончики пальцев. Заговорил взволнованно и монотонно, обращаясь к гравюре, висевшей на стене над головой Пима и изображавшей место в Восточной Пруссии, откуда был родом коммандант. Он говорил, по бесстрастному подсчету Пима, часов шесть без перерыва и, казалось, без передыха — это была, в представлении комманданта, быстрая разминка перед переходом к серьезному разговору. Коммандант дал понять, что он человек светский и семейный, разбирающийся в «интимной сфере», как он это назвал. Пим сказал, что это вызывает у него уважение. Коммандант подчеркнул также, что он — не дидактик, он вне политики, хоть и принадлежит к христианским демократам. Он — евангелист, но он заверяет Пима, что у него никогда не было скандалов с римскими католиками. На что Пим ответил, что иного он и не ожидал. Коммандант уверял, что оплошности входят в спектр, лежащий между простительными человеческими ошибками и заранее рассчитанными преступлениями. Пим согласился с ним и услышал шаги в коридоре. Коммандант попросил Пима иметь в виду, что иностранцам в чужой стране часто свойственно питать ложное чувство безопасности, когда они замышляют то, что, строго говоря, может рассматриваться как уголовное преступление.

— Могу я говорить откровенно, герр Пим?

— Прошу вас, — сказал Пим, у которого к этому времени начало складываться страшноватое предчувствие, что арестовали не его, а Акселя.

— Когда его привели ко мне, я сказал себе: «Нет, не может быть. Это же не герр Пим. Это — самозванец. Он прикрывается знакомством с достойным человеком». Однако, продолжая слушать его, я обнаружил, что у него есть видение, назовем это так! Есть энергия, ум и, я сказал бы, даже — обаяние. Возможно, подумал я, этот человек действительно тот, за кого он себя выдает. Только сам герр Пим может нам это сказать, подумал я. — И он нажал на кнопку на своем столе. — Можно мне сделать вам очную ставку, герр Пим?

Явился старик тюремщик и вперевалку зашагал впереди них по кирпичному крашеному коридору, в котором пахло карболкой. Он отпер решетку и закрыл ее за ними. Затем отпер другую. Я впервые видел Рика в тюрьме, Том, и с тех пор заботился о том, чтобы больше он там не сидел. В последующие разы Пим посылал ему еду, одежду, сигары, а в Ирландию — «Драмбуйи». Пим опустошил свой банковский счет ради него, а будь он миллионером, довел бы свой банковский счет до банкротства, лишь бы не видеть снова отца — даже в мыслях — в таком положении. Рик сидел в углу, и Пим сразу понял: он так сидит, чтобы иметь возможность большего обзора камеры, ибо ему всегда требовалось больше места, чем давал ему Господь Бог. Он сидел, низко нагнув крупную голову, насупясь, словно каторжник, и, могу поклясться, отключив слух, — словом, был всецело погружен в свои мысли и не слышал, как мы вошли.

— Отец, — сказал Пим. — Это я.

Рик подошел к решетке, взялся за прутья обеими руками и в пространстве между ними прижался к решетке лицом. Он посмотрел сначала на Пима, потом на комманданта и тюремщика, не понимая, какое место занимает тут Пим. Выражение лица у него было сонное и злое.

— Значит, они и тебя зацапали, сынок? — сказал он не без, как мне подумалось, определенного удовлетворения. — Я всегда считал, что ты что-то крутишь. Надо было тебе поучиться закону, как я тебе говорил. — Постепенно истинное положение вещей стало доходить до него.

Тюремщик открыл дверь его камеры, доблестный коммандант сказал: «Прошу вас, герр Пим», и отступил, пропуская Пима. Пим подошел к Рику и обнял его, но осторожно — на случай, если его били и у него все болит. Постепенно помпезность стала возвращаться к Рику.

— Пресвятой Боже, старина, какого черта они со мной тут творят? Неужели честный малый не имеет права заниматься немножко бизнесом в этой стране? Ты видел, какую они тут дают еду — эти немецкие сосиски? Зачем мы только платим налоги? И ради чего мы воевали? И какой толк от сына, который большая шишка в министерстве иностранных дел, а не может отстоять своего старика от этих немецких убийц?

Тем временем Пим уже крепко обнимал Рика, похлопывая его по плечам и говорил, что рад видеть его при любых обстоятельствах. Рик принялся всхлипывать, и коммандант деликатно вышел в другую комнату.

Не хочу разочаровывать тебя, Том, но я действительно забыл — возможно, преднамеренно — подробности того, чем занимался Рик в Берлине. Пим в ту пору ожидал суда над собой, а не над Риком. Помню только двух сестер, аристократок-пруссачек, которые жили в старом доме в Шарлоттенбурге, потому что Пиму пришлось посетить их, чтобы заплатить за картины, которые Рик якобы, как всегда, продавал для них, а также за бриллиантовую брошь, которую он взялся им почистить, и за меховые манто, которые отдал переделывать первоклассному лондонскому портному, своему приятелю, и тот согласился сделать это бесплатно из уважения к Рику. И еще я помню, что у сестер был сгорбленный племянник, занимавшийся подозрительной торговлей оружием, и что у Рика в какой-то момент оказался для продажи самолет, самый замечательный, отлично сохранившийся истребитель-бомбардировщик в прекрасном состоянии снаружи и внутри. Насколько мне известно, выкрашен он был этими пожизненными либералами — Бэлхем из Бринкли — и мог с гарантией отправить кого угодно на небеса.

В Берлине же Пим стал ухаживать за твоей матерью, Том, и отобрал ее у своего и ее начальника Джека Бразерхуда. Я не уверен, что ты или кто-либо другой имеет право знать, что послужило толчком, но я постараюсь по возможности помочь тебе это понять. Не скрою, Пимом двигало желание поозорничать. А любовь, какая она ни была, пришла потом.

— Мы с Джеком Бразерхудом, похоже, делим одну женщину, — игриво заметил Пим как-то раз Акселю во время их телефонного разговора.

Аксель пожелал немедленно узнать, кто она.

— Аристократка, — сказал Пим, продолжая его поддразнивать. — Одна из наших. Происхождение — церковь и разведка, если тебе это что-то говорит. Ее семья связана с Фирмой со времен Вильгельма Завоевателя.

— Она замужем?

— Ты же знаешь, я не сплю с замужними женщинами, если только они сами мне не навязываются.

— Веселая штучка?

— Аксель, мы же говорим о леди.

— Я хочу сказать — дама светская? — нетерпеливо спросил Аксель — Из так называемых «дипломатических гейш»? Или мещанка? Американцам она понравится?