Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

В стране всё длилась и длилась, пусть и в иных формах, Гражданская война. Шолохов с Платоновым и об этом тоже, в московские их пересечения, толковали.

Но был ещё и другой аспект в шолоховской позиции. Который год он пытался закончить четвёртую книгу «Тихого Дона», где загоняли, как волка, Гришку Мелехова – читай, его самого, Шолохова, его потайную душу. Помимо Мелехова, в книге загоняли, били, убивали ближайших шолоховских соседей по Каргинской, по Кружилину, по Плешакову, по Вёшенской. Сокольников лично этим занимался, другие подсудимые, так или иначе, тоже имели отношение к трагедии расказачивания.

Шолохов мог воспринимать свершающееся, как воздаяние: отлилась вам казачья кровушка.

Но одно дело описывать Гражданскую войну в книгах, а другое – самому подавать голос на процессе, где людей приговаривают к смерти.

В минувшее десятилетие Шолохов выучился – на самом же первом и последнем в его случае примере со всё тем же Платоновым – в коллективных проработках не участвовать. Сами разберутся! Его дела – тут, на Верхнем Дону.

* * *

Однако вслед за теми, о ком Шолохову было сложно опечалиться, под раздачу угодил собрат по ремеслу.

6 февраля 1937 года был арестован поэт Павел Васильев. Шолохов знал его с 1931 года. Васильев был тот ещё чертяка. О его пьяных, а то и трезвых скандалах непрестанно шли толки. Ещё в 1934-м, после статьи Горького «О литературных забавах», где он прошёлся по Васильеву, Павла исключили из Союза писателей. Васильев не унялся, устроил антисемитский скандал – в итоге: арест, суд, срок за «злостное хулиганство». В июне 1935-го его этапировали в Рязанскую тюрьму.

За Васильева бросились хлопотать близкие его товарищи перед уже сменившим Ягоду на посту главы НКВД Ежовым. В марте 1936-го, спустя 10 месяцев, Васильева освободили. Начали публиковать в «Новом мире».

И вот опять взяли. Зачем, за что – никто не понимал. Но все помнили: совсем недавно жесточайший разнос устроили самому Демьяну Бедному – 14 ноября 1936-го вышло постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о запрете его пьесы «Богатыри», где издевательски трактовалась национальная русская история. А Бедный – он ещё в «Искре» у Ленина публиковался! Он в Кремле жил!

Раз уж Бедного не щадили, чего удивляться на Васильева – весёлого пьяницу и вруна, хоть и носителя потрясающего дара?

Воспринималось так: пожурят – и выпустят. Дело обычное: перекуётся – встанет в строй. Партия строга, но справедлива.

* * *

Между тем у Шолохова на Дону дела становились всё хуже.

Ростовское НКВД с подачи Евдокимова начало докручивать дело вёшенских заговорщиков до нужных кондиций.

Вслед за Красюковым вспомнили про Ивана Корешкова – того самого, что в 1933 году шёл по одному делу с Плоткиным. Плоткин, на своё счастье, уехал в Киев, а Корешков работал теперь директором Грачёвской МТС соседнего с Вёшенским Базковского района – откуда Харлампий Ермаков был родом и где Фомин со своей бандой хорошо погулял.

На первой неделе февраля Корешкова вызвали в Миллеровское окружное отделение НКВД. К тому самому, арестовавшему ранее Красюкова, Василию Сперанскому – когда-то дворянину и царскому офицеру, а теперь лейтенанту госбезопасности.

Сперанский сразу начал ломать Корешкова психологически:

– Ты служил в белой армии. Мы знаем. Ты скрыл это при вступлении в партию. Будучи в белых, ты расстреливал красноармейцев. У нас на тебя огромное дело собрано. Посадить тебя мы можем в любой момент. Понял, Корешков?

Тот ошарашенно закивал.

– Вот. Но пока мы этого не сделали. И можем забыть о твоих прегрешениях. Всё зависит от тебя. Ты нам нужен. Ты в дружеских отношениях с Шолоховым и с Луговым. Верно? Верно. И Слабченко знаешь?

Корешков знал Ивана Сергеевича Слабченко. В 1930–1931 годах тот работал по хозяйственной части в станице Вёшенской и с Шолоховым приятельствовал. Затем руководил свиносовхозом «Красный колос» Кашарского района.

В 1936 году, весной, Слабченко уличили в контрреволюционных настроениях, показания на него дали сразу восемь местных работников. На этом основании его сняли с должности и 17 мая вычистили из партии. Однако не посадили: он так и жил в своём совхозе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Сперанский наставлял Корешкова:

– Ты нам должен дать материал на Слабченко, как на троцкиста. Ты нам должен помочь размотать его. Поезжай к нему в совхоз. Пей с ним водку. Добывай нам на него материал, как на троцкиста. Иначе ничего хорошего тебя не ждёт. Ты в наших руках. Сейчас я с тобой разговариваю по мирному, а вот когда сядешь к нам в подвал, – тогда другой разговор будет.

Корешков дал обещание всё выполнить. Но вместо этого собрался и поехал к Шолохову. Тот выслушал. Покурил.

– Что мне делать? – несколько раз спросил Корешков.

– Написать товарищу Ежову.

– О чём?

– Всю правду. О том, что Сперанский понуждает тебя под угрозой ареста давать лживые материалы на Слабченко.

Корешков уехал мрачнее тучи.

Но что мог сделать Шолохов? Ещё одно письмо Сталину отправить?

Про то, что местные органы НКВД обижают его приятелей?

Или надо было поехать к Сперанскому и спросить: да как ты смеешь?

Тот бы поднял дворянские свои глаза и спросил: вы о чём, Михаил Александрович? Я свою работу делаю. Вы делайте свою. Давайте не будем друг другу мешать.

* * *

В последнюю неделю февраля – первую неделю марта пошли одним за другим аресты шолоховских знакомых и соратников.

Первым взяли заведующего земельным отделом Вёшенского района Ивана Григорьевича Шевченко.

Крепкая донская натура, яркий человек был этот Шевченко. Пять его сыновей в Гражданскую служили в Красной армии, и все – добровольцами. Ещё в марте 1936 года окружной комитет партии постановил снять Шевченко. Шолохов тогда передал в крайком записку, где охарактеризовал Шевченко как добросовестного работника, чем дал понять, что решение окружного комитета считает ошибочным. Постановление о снятии Шевченко тут же отменили.

Теперь факт шолоховского заступничества оказался очень кстати. Надо было срочно найти в биографии Шевченко то, за что можно зацепиться. Тогда получится, что Шолохов защищал контрреволюционера и врага. И нашли – вскоре после окончания Гражданской войны, Шевченко добровольно вышел из партии в знак несогласия с политикой НЭПа.

Сперанский поставил арестованному Шевченко в вину давние контрреволюционные и троцкистские настроения. Отцу пятерых красноармейцев!

Из одного Красюкова заговор никак не лепился, а тут, пожалуйста, уже двое троцкистов. Проследив, что Корешков был у Шолохова, а задание выполнять не поехал, взяли и его. В отличие от Красюкова, он издевательств не выдержал и в итоге вскоре подписал все надиктованные ему показания.

Основным фигурантом этих показаний был Луговой, потому что с Шолоховым Корешков общался куда меньше. Луговой, согласно материалам дела, являлся матёрым троцкистом, и втянул Корешкова во вражескую работу, готовя антисоветскую группу.

Затем, уже в марте, взяли Слабченко. За ним – бывшего заведующего орготделом Вёшенского райкома Петра Лимарева, перешедшего на должность председателя Морозовского райисполкома. Переехав в другой район, Лимарев продолжал дружить с Шолоховым. Слабченко и Лимареву предъявили участие во всё той же антисоветской организации, с целью создания повстанческого движения.

Оба ничего подписывать не стали.

Наконец, подобрались в упор и к семье Шолохова. Среднюю школу в Елани – 26 километров от Вёшенской, – ещё в прошлом году получившую имя Шолохова, возглавлял Владимир Александрович Шолохов. Как ни удивительно, он был просто однофамилец писателя – но при этом всё-таки являлся роднёй. Сестра Марии Петровны, Анна Петровна Громославская, вышла за него замуж. Шолохов с их семейством был в самых близких отношениях, а школе помогал постоянно.

В очередном подпитии Тимченко прямо объявил:

– А мы копаем под вашего родственника, Михаил Александрович… Как какого? Да Шолохова. Который школой вашего имени руководит. Нехорошие дела там творятся. Не уследили вы за ним. Подводит он вас…