Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Имелось ли сходство в их пути, в литературной хватке?

Первый свой рассказ Бабель опубликовал в 1913 году. Ему было 19 лет. Он явился сложившимся писателем со своим стилем с первой строки. Он мог бы стать таким же ранним, как Шолохов. Но тогда не случилось ещё ни революции, ни Первой мировой. У него не было никакой темы, кроме еврейской – а для русского писателя этого мало. И явление Бабеля как великого прозаика сдвинулось во времени.

В 1916-м он пошёл к Горькому за советом, а тот отправил его «в люди»: иди, Изя, постигай человечество. Бабель проведёт несколько бурных лет, которые потом отчаянно мистифицирует: поработает в ЧК, попадёт в Первую конную военкором, примет участие в советско-польской… В итоге получится писатель, которого мы знаем. В 1921 году он пишет первый текст из цикла «Одесских рассказов». Ему 26, и с этого дня – он безусловный классик.

И Шолохов, и Бабель – участники той литературной эпохи середины 1920-х, когда новеллистические циклы стали одним из определяющих жанров. К тому времени в советской литературе уже сложится умение создавать, скажем так, пафос множеств. «Падение Даира» Малышкина и «Железный поток» Серафимовича – лучшие примеры. Однако сделать населённый конкретными персонажами эпос не сумел к тому времени никто. Писатели только учились описывать конкретного человека – красногвардейца, белогвардейца, махновца.

Новелла в этом смысле стала более подходящим жанром: помимо Бабеля и Шолохова, сразу вспоминаются основной их предшественник Борис Пильняк и ряд плюс-минус современников: в первую очередь Всеволод Иванов и Леонид Леонов.

«Конармия» в основной своей части написана с 1923-го по 1925-й (34 рассказа из 38), а «Донские рассказы» – с 1924-го по 1926-й: то есть, по сути, одновременно. «Конармия» публиковалась тогда же, когда и сочинялась в газете «Правда», в журналах «Красная нива», «Леф», «30 дней», «Русский современник», «Прожектор», «Огонёк». Шолохов публиковал свои рассказы в изданиях статусом пониже, «молодёжных»: «Молодой ленинец», «Журнал крестьянской молодёжи», «Комсомолия», «Смена», но в двух журналах они пересекались – «Прожектор» и «Огонёк».

Рассказы Бабеля и Шолохова, казалось бы, различаются стилистически, а сюжеты их далеки друг от друга географически: территория Украины и Польши – и Дон, степь. Однако у обоих в центре повествования казаки. У Бабеля по большей части красные, будённовцы, а у Шолохова – самые разные, но как фон превалирует белогвардейское казачество.

Бабель по сути своей ироник, он, даже находясь внутри темы, отстранён. Молодой Шолохов почти догматичен, растворён в повествуемом, не чужд прямолинейного пафоса.

Оба поэтичны. Оба безжалостно повествуют о повсеместном человеческом зверстве.

Есть у них одна общая сквозная тема: намеченная у Шолохова и явственная у Бабеля. Тема эта – сложность вхождения в круг природных казаков. С той разницей, что шолоховский типический персонаж – нахалёнок, иногородний, «мужик», а основной герой Бабеля – еврей по фамилии Лютов.

Лирический герой Шолохова и главный персонаж Бабеля постоянно чувствуют отторжение среды. Но здесь таится и ключевое различие. Донской уроженец, но при этом не природный казак – частый персонаж в шолоховских рассказах. Чужак, батрак, пастух входит с белым казачеством в непримиримый конфликт. Он не желает растворения в этой среде, но жаждет преодоления и победы над ней.

Бабелевский Лютов, напротив, хотел бы стать своим в среде красного казачества. Но он не умеет «оказачиться», всегда ощущая разницу меж ними и собой. Зато, оказываясь в еврейской среде, Лютов же сразу осознаёт себя своим среди своих. Так шолоховские батраки и пастухи, чуждые природным казакам, мгновенно опознаются как свои в среде красных.

Несмотря на эту полярность, в какой-то точке концепции сходятся: казачья среда, белая у Шолохова или красная у Бабеля, старается держать на расстоянии посторонних. Для того, чтоб раствориться и стать своим, – Шолохов сделал Мелехова белым. И только через такого героя сам обратился в казачьего сына и природного казака. В каком-то смысле вернувшись в ту пору, когда ещё был законным, хоть и не кровным сыном атаманца Кузнецова. В случае же Бабеля подобных вариантов развития темы не было, да и, кажется, не предполагалось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Несмотря на то что Бабель был старше Шолохова на девять лет, в паре их ведущим оказался Шолохов. Бабель прислушивался к нему. Пытался научиться каким-то вещам: в конце концов, если начали с двух циклов новелл – значит, и продолжение может быть схожим?

Бабель собирал материал для романа о коллективизации. Опубликован был лишь один рассказ «Гапа Гужва», с подзаголовком «Первая глава из книги “Великая Криница”». На том история остановилась. Писательского дыхания Бабелю хватило, по сути, только на две главных его книги – «Одесские рассказы» и «Конармию».

Они наверняка говорили о ситуации в деревне.

Быть может, Бабель надеялся, что Шолохов подскажет, как сделать следующий шаг в работе над романом.

Писать огромные вещи Шолохов умел от природы и едва ли бы мог объяснить Бабелю, имевшему совсем иную форму дара, как тащить на себе огромный многоплановый текст.

Перед Шолоховым в том ноябре вновь встала другая проблема: не «как» писать, а «когда».

* * *

Вскоре после первого московского процесса, в сентябре 1936 года, НКВД по Азово-Черноморскому краю возглавил Генрих Самойлович Люшков.

Это был чекистский деятель высочайшего уровня. Комиссар госбезопасности третьего ранга – звание, соответствующее генерал-лейтенанту, орденоносец. Кудрявый, круглолицый, с щегольскими усиками. Родился он в 1900 году, в Одессе, в еврейской семье, отец был портным. Член РСДРП(б) с июля 1917 года. С 1918 года – в органах ЧК. Служил в Красной армии политработником. С 1931 года – в центральном аппарате ОГПУ. Долгое время был приближённым Ягоды, готовил от его имени основные приказы по НКВД и наиболее значимые докладные записки в ЦК партии. Принимал непосредственное участие сначала в расследовании убийства Кирова, а затем – в подготовке дела троцкистско-зиновьевского центра.

Вскоре после того как Люшков приехал в Ростов-на-Дону, начала стремительно пополняться имеющая гриф «секретно» папка под названием «Агентурное дело “Друзья”». Под «друзьями» подразумевались семья и ближний круг Шолохова, – в первую очередь его старые партийные товарищи: закадычный Пётр Луговой, председатель райисполкома Тихон Логачёв, член бюро Вёшенского РК, уполномоченный Совета народных комиссаров по заготовкам Пётр Красюков.

Люшков был к тому времени опытным фальсификатором, о чём впоследствии ещё успеет подробно рассказать, и поэтому уверенно лепил дела. В Кашарском районе НКВД вскрыло эсеровскую организацию. В числе прочих расследованием занимался Тимченко. По эсеровскому делу в слободе Греково арестовали учителя Иванкова. Родом из этой слободы как раз был Красюков.

Иванкова начали трясти всерьёз. К делу подключился начальник Миллеровского окружного отдела НКВД Василий Сперанский – дворянин, подпоручик Первой мировой, с 1920 года служил в органах ВЧК, лейтенант госбезопасности. Сперанский и срочно подъехавший Тимченко принудили Иванкова дать показания о причастности Красюкова к эсеровской организации. 23 ноября Красюкова арестовали. Во второй уже раз: впервые, как мы помним, он попадал под арест вместе с Плоткиным ещё в 1933 году, но тогда Шолохов смог его спасти.

Сейчас история разворачивалась по новой.

Шолохов и Луговой 23 ноября были в Москве. Время ареста Сперанский и Тимченко выбрали осмысленно, чтоб Шолохов сразу не явился в отделение НКВД. Писатель вспоминал: «Расчёт был простой: вырвать у Красюкова ложные показания на всех вёшенцев, а тогда уж добраться и до остальных, на основе этих показаний».

Шолохов узнал обо всём, только вернувшись в станицу. Вечером собрались втроём: он, Луговой, Логачёв. Думали-рядили, как быть. Приняли решение: стоять за товарища. Красюкова тем временем через Миллерово переправили в Ростов-на-Дону, во внутреннюю тюрьму УНКВД. На допрос привели 25 ноября и допрашивали четверо суток подряд. Спать не давали. Два раза за четверо суток покормили, чтоб не терял сознание. Однако заставить Красюкова подписать наспех слепленное обвинение в причастности к эсеровской организации так и не смогли – крепкий оказался мужик.