Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Шолохов ко всей этой истории не имел никакого отношения. Поступали ли ему предложения выступить с авторской статьёй или подписать писательское письмо, неизвестно. У него в который уже раз хватало своих, вёшенских проблем. Начавшиеся в Москве процессы ростовские руководители восприняли как возможность для новых атак на Шолохова и его друзей.

* * *

Первый секретарь крайкома Шеболдаев, поняв, что глава вёшенского НКВД Тимченко в одиночку с Шолоховым не справляется, усилил его. Вторым секретарём вёшенского райкома он поставил своего человека по фамилии Чекалин, а на должность ответственного редактора районной газеты «Большевистский Дон» назначил Анатолия Виделина.

В эту редакцию Шолохов заходил как к себе домой. Виделин и Шолохов были членами первичной парторганизации при редакции «Большевистского Дона». Жили все в недалёком соседстве. Чекалин и Виделин за руку с Шолоховым здоровались чуть ли не каждое утро. Смотрели ему в глаза. Знали его детей по именам. Раскланивались с Анастасией Даниловной и с Марией Петровной. Тимченко, как Луговой рассказывал, и вовсе лебезил перед Шолоховым, в непрестанной лести едва ли не юродствуя.

Но делали все эти люди одно: готовили план по дискредитации Шолохова и его вёшенских товарищей. Писатель рассказывал потом: «Окружком всячески отстранял Лугового от работы. По всем вопросам сносились со вторым секретарём Чекалиным, причём установили довольно необычный способ сношений: работники окружкома, приезжая в Вёшенскую, тайком пробирались к Чекалину на квартиру, говорили с ним о партийных делах и, не зайдя в РК, уезжали, а мы – члены РК – узнавали о целях приездов из уст Чекалина, иногда и вовсе не узнавали».

«В районе трое членов бюро РК (Чекалин – второй секретарь РК, Тимченко – нач. РО НКВД, Виделин – редактор районной газеты) – в открытую заявлявшие о том, что они присланы крайкомом, чтобы присматривать за нами, – группировали вокруг себя недовольные элементы партийной организации, отрывали их от РК, сеяли слухи, что Луговой со дня на день будет снят крайкомом, что он – враг и т. п. И в то же время наружно не показывали вида, что они враждебно настроены. Чекалин чуть ли не ежедневно строчил на Лугового кляузы, а в глаза говорил, что необходимо работать дружнее, быть ближе друг к другу, больше доверять, словом, вёл типично двурушническую политику. Знали ли мы об этом? Безусловно знали. Знали и молчали потому, что были убеждены в том, что если потребовать смены этих людей, – пришлют таких же».

Враги не брезговали ничем. Шеболдаев отправлял в Москву за Шолоховым хвост: ростовским начальникам важно было знать, с кем он встречается, откуда ждать неприятностей. В Миллерове всякий раз вслед за Шолоховым садился на поезд неприметный, но внимательный человек, а в Москве – встречал другой. Слежке приходилось покружить. От Васи Кудашёва – к Андрею Платонову, от Платонова – в редакцию «Нового мира», из редакции – к Орджоникидзе, потом – к наркому земледелия, оттуда – к наркому культуры.

Летом 1936-го на имя Марии Петровны Шолоховой стали приходить анонимки, где сообщалось: ваш благоверный, отъезжая в Москву, ведёт безнравственный образ жизни, порочащий облик члена партии.

Жена устроила Шолохову жуткий скандал.

Однажды в присутствии Тимченко Шолохов обронил, что неплохо было бы узнать, кто за этими анонимками стоит и как они попали в его почтовый ящик. «Тимченко, – рассказывал он позже, – улыбаясь, предложил свои услуги, чтобы расследовать это дело и найти автора письмишек. Я отказался от его услуг, будучи твёрдо убеждённым, что именно он является автором этих нечистоплотных произведений».

Как-то с пьяных глаз в разговоре с Шолоховым Тимченко проговорился, что один офицер-репатриант был арестован прямо возле шолоховского дома. При обыске у него было найдено оружие. На предварительном допросе он заявил, что прибыл в Вёшенскую с целью убить писателя.

Шолохов пожал плечами. Никакого задержанного офицера Тимченко ему показывать не стал бы, потому что его наверняка не было. А вот надежда, что Шолохова можно спугнуть с места и принудить переехать, Тимченко не оставляла.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Как легко бы они тогда съели и Лугового!

В другой раз тот же Тимченко сказал, что Шолохова выслеживали на охоте, но покушавшийся побоялся выстрелить.

– Он знал, что вы здорово стреляете, и побоялся рискнуть, – сказал Тимченко, глядя на Шолохова почти уже влюблёнными глазами.

– Хорошо стреляю, – ответил Шолохов безо всяких эмоций и посмотрел Тимченко куда-то в область лба.

* * *

Шолохов в ответном письме Островскому от 2 октября писал: «В Сочи я, пожалуй, не приеду. А вот в Москве увидимся всенепременно! В конце этого м-ца я тоже махну туда на неделю-другую и тогда и повидаемся, и поговорим, и “Рождённые бурей” там же прочту. А сейчас не могу приехать.

За этот м-ц надо поработать до горького пота. Если не закончу “Тих. Дон”, – брехуном прослыву на весь белый свет, а перспектива эта мне не улыбается».

Шолохов не обманул: в ноябре, во второй половине, он приехал в Москву – да не один, а с женой, с детьми, с Лидией, с Луговым. Всей компанией нагрянули к Островскому, чтобы тот послушал, как щебечет детская речь. Островский, запомнили близкие, был счастлив: шутил и смеялся с детьми, причём каждому приготовил отдельный подарок. Потом они остались с Шолоховым вдвоём, о чём-то убеждённо говорили, и даже, кажется, спорили.

Можно догадаться о чём.

В первом же письме Шолохову Островский просил, почти заклинал: «…желаю большой удачи в работе над четвёртой книгой “Тихого Дона”. Искренне хочу победы. Пусть вырастут и завладеют нашими сердцами казаки-большевики. Развенчайте, лишите романтики тех своих героев, кто залил кровью рабочих степи тихого Дона».

Победу Шолохова как романиста Островский видел в переходе Мелехова к большевикам. Никаких полутонов он не желал. Противники большевизма изуродовали его, лишили ласки, будущего, зрения. Он не хотел с ними никакого примирения. Он требовал полной, непререкаемой победы.

Разница их была в том, что Островский революцию – любил. Почти как женщину. А Шолохов – принимал. Как судьбу.

…Расстались ласково, по-братски.

Спустя полтора месяца, 22 декабря 1936 года, Островский скончался.

Ему было 32 года.

* * *

В те же ноябрьские дни Шолохов виделся с новым своим приятелем – Исааком Бабелем.

Странным образом они познакомились только в этом году, весной, мельком, у Горького.

Читавший «Конармию» Шолохов сказал автору, что книга отличная.

Бабель читал у Шолохова всё.

Договорились встретиться, – но с Шолоховым всегда так: если договариваешься – то минимум полгода ждать следующего свидания.

Ну и получилось – полгода.

Вот уж что, казалось бы, сложно было предположить – но они сошлись характерами. Шолохов тогда ещё не имел устойчивой репутации антисемита. Зато в дружбах был при всей, казалось бы, открытости – выборочен, придирчив. Тем более в дружбах литературных: тут и вовсе начнёшь пальцы загибать, и на первой же руке, на безымянном, – точно задумаешься.

В своё время Бабель так же неожиданно сошёлся с Есениным. Есенин уж точно имел славу едва ли не первого юдофоба России – а поди ж ты: дружили.

Здесь придётся заметить, что в еврейском вопросе Есенин и Шолохов оказались странным образом схожи. И дело не только в приятельстве с Бабелем. Тут и неразделённая страсть к актрисе еврейского происхождения – Миклашевская у Есенина и Цесарская у Шолохова. Тут и литературный роман Есенина с Мариенгофом и Шершеневичем, и дружество молодого Шолохова с Авербахом и Марком Колосовым.

Зачем эти приятельства с Есениным и Шолоховым были нужны Бабелю, ответ очевиден. Он ещё при жизни считал Есенина гением – о чём говорил и писал. Что до Шолохова, то в следующем, 1937-м, отвечая на вопрос о лучших и любимых современных советских писателях, Бабель назовёт одну фамилию: Шолохов. И определит его как «человека с большой внутренней начинкой».